После окончания Смуты для Михаила Федоровича был выстроен на месте разрушенного царского дворца новый, деревянный, который царь использовал как путевой стан для разъездов по близлежащим монастырям. Этот дворец простоял сто лет, до 1730 года, потом сгорел и никогда больше не восстанавливался. В 1650 году александровские купцы упросили игумена близлежащего монастыря Лукиана ходатайствовать перед Алексеем Михайловичем о разрешении устроить женский монастырь на развалинах царской резиденции столетней давности. Царь разрешил передать для будущего монастыря домовую церковь Василия Третьего и примыкающую к ней каменную палату. Через двадцать лет к Успенскому женскому монастырю отошел и Троицкий собор.
При Петре Первом, после того, как Россию разделили на губернии, Александровская Слобода (все еще не город) была приписана к Дмитровскому уезду Московской губернии. Петр неоднократно приезжал в Слободу. В первый раз, во время стрелецкого бунта, он приехал сюда с матерью и женой из Троице-Сергиевого монастыря. В Слободе, на Немецких горках, юный царь со своим потешным полком проводил учения со вполне взрослой артиллерийской пальбой ("чтоб в Москве слышно было") и "конными экзерцициями".
Надо сказать, Петр Алексеевич особой набожностью не отличался. Женские монастыри ему представлялись чем-то вроде парикмахерских для его врагов из числа слабого пола. Для начала, в 1698 году он приказал постричь в монахини Успенского монастыря свою сводную сестру, Марфу Алексеевну, которую подозревал в поддержке мятежа 1689 года. В 1718 году настал черед и для его первой жены, Евдокии Федоровны, принять постриг. Вместе с ней в Успенском монастыре пребывали и другие высокородные монахини, имевшие отношение к ее делу. Уже в 1727 году, после смерти Петра, сюда заточили свояченицу Меньшикова, Варвару Арсеньеву. Кстати, Александр Данилыч сам на нее и донес перед ссылкой в Березов.
Верный своей политике перековки орала на мечи, Петр, когда ему потребовался металл для пушек, приказал, в числе прочих, снять самый большой колокол весом в пятьсот пудов с Распятской колокольни Успенского монастыря и отправить на переплавку в Москву. По преданию, этот колокол изготовили в Новгороде, в честь рождения Ивана Грозного и был он необыкновенно благозвучен. Через сто с лишним лет александровские купцы Каленов и Уголков подарили Распятской церкви колокол такого же веса, но… так как старый он уже не звенел и его, пребывая в расстроенных чувствах, тоже переплавили.
С 1729 года в Александровой Слободе, которая досталась ей в наследство от матери, жила Елизавета Петровна. Ей тогда повезло: Анна Иоанновна хотела заточить дочь Петра в монастырь, но, благодаря заступничеству Бирона, постриг заменили запрещением покидать Слободу. Развлечений у великой княжны было немного: по праздникам она отстаивала службы в Троицком соборе Успенского монастыря, а потом крестила Александровских дворянских и купеческих детей. И, конечно, охота, скачки. Лошадей Елизавета любила так, что к ним ее впоследствии ревновал даже Алексей Разумовский. Впрочем, она его, уже будучи императрицей, утешила - подарила сотню скакунов из Александровского и Тайнинского конных заводов. Одетая в мужское платье, точно кавалерист-девица, неутомимо скакала она по александровским лесам и полям, травя зайцев. И затравила их во множестве. В древнем селе Крутец, на крутом берегу реки Серой, в окрестностях усадьбы Ивана Ивановича Бутурлина, сподвижника Петра Великого, у которого часто гостила Елизавета, собирается общественность поставить памятник затравленному зайцу. Давно собирается. Первые попытки поставить памятник относятся еще к концу девятнадцатого века. Либерально настроенная интеллигенция из земских и общество краеведов-любителей по подписке собрали деньги и уж было начали подготовлять площадку для заячьего постамента, как сверху пришел указ - немедля прекратить. Не то, мол, сейчас время, чтобы воздвигать этакие провокационные памятники. Ссылки на память покойной императрицы, на любовь к истории отечества не помогли. С членами комитета по устройству памятника строго поговорили, где надо, и отпустили дрожать по домам. Конфисковали портрет Елизаветы Петровны с зайцем на руках и отдельное чучело местного русака. Чтобы не пропадать добру, арестовали и кассу. Касса почему-то оказалась пустой - то ли все истратили на собрания комитета, то ли на портрет, то ли на чучело… В советское время о памятнике никто из зайцев уж и не заикался. Впрочем, жившие в Александрове, к тому времени столице сто первого километра, диссиденты иногда рисовали по ночам на стенах домов зайцев да при встрече друг с другом поднимали приветственно указательный и средний пальцы в виде латинской буквы V, что означало у них заячьи уши. И только теперь, когда свобода, нас встретив радостно у входа, норовит вытолкать к выходу… все равно боязно.
Вернемся, однако, в восемнадцатый век. Первого сентября 1778 года по указу Екатерины Второй Александров получил статус уездного города. Через три года городу по высочайшему соизволению был пожалован герб. В верхней части герба находится губернский владимирский лев, а в нижней - две наковальни и тиски, символ кузнечного ремесла, которым к тому времени славился Александров. В топографическом описании Владимирской губернии 1784 года написано, что "главнейшая промышленность здешних купцов и мещан состоит по большей части в кузнечном мастерстве, содержании полотняных фабрик и кожевенных заводов, а также в торговле общеупотребительными и съестными припасами". К началу девятнадцатого века в Александрове на две с лишним тысячи жителей приходилось около пятидесяти кузниц. По рабочим дням от стука молотов о наковальни звенело в ушах у всех, включая мышей в погребах. Александровские кузнецы были большими эстетами. Даже к цепям своих дворовых собак выковывали затейливые брелоки. Да что кузнецы - любая собака могла выковать гвоздик или скобу для ремонта своей будки. В городе была улица под названием "Кузнечная". Она и сейчас есть, но под именем Зои Космодемьянской. Нет, несчастная девушка не жила и даже не проезжала мимо Александрова. Она не виновата. Никто не виноват. Но название улице так и не вернули. Один из последних представителей старинной кузнечной династии Жижимонтовых, которой более трехсот лет, еще живет на этой улице, еще борется за то, чтобы называли ее "Кузнечной".
Говоря об Александровских династиях, нельзя не упомянуть еще о двух, купеческих - Барановых и Зубовых. История Барановых уходит корнями в первую половину восемнадцатого века. Еще в 1740 году в дворцовой Новоалександровской Слободе имел небольшую торговлю Тихон Петрович Баранов. Его внук, Федор Николаевич, уже вовсю тор говал холстами, нанкой и крашениной по местным ярмаркам и в Москве. Война двенадцатого года разорила Баранова - основные его покупатели были в Москве. Но он смог подняться. Устроил в своем доме красильню, а затем и небольшую фабрику для тканья платков и холстины. Потом построил еще одну фабрику для окрашивания бумажной пряжи в красный цвет. И тут настал черед его сына, Ивана Федоровича, брать отцовское дело в свои руки. Иван Федорович от природы был исключительно одаренным человеком - не только купцом, фабрикантом, но и талантливым изобретателем. Он выращивал на побережье Каспийского моря водоросль морену, чтобы из нее по собственной технологи, добывать высококачественный тканевый краситель. Мало того, Иван Федорович нашел новый, удобный способ закрепления краски на тканях - настоем пшеничных отрубей. Вот сейчас мне возразят нынешние скептики - подумаешь, отруби. Что ж тут такого? А такого, что до отрубей в России краску закрепляли выдерживанием ткани в смеси навозной жижи и бычьей крови. Конечно, потом ткани отмывали, но… Так что не будем судить свысока о технологии, изобретенной купцом Иваном Барановым. Впрочем, самое удивительное в Баранове было, наверное, не это, а то, что он ни от кого не скрывал своих изобретений и охотно ими делился. Иван Федорович мечтал о том, чтобы русское купечество широко торговало с азиатскими странами. Уж больно хотелось ему вытеснить из этой торговли англичан. Баранова избирали Александровским городским головой. Многое он сделал для города, не в последнюю очередь на свои собственные средства. В его доме находили приют и странники, и погорельцы, и просто нуждающиеся. Иногда до полутора тысяч человек жило на его иждивении. Каждый год пяти невестам лично от себя Иван Федорович давал приданое. А спрашивать, где же теперь такие люди, - глупо. Не дети мы, чтоб такие вопросы-то задавать. Но отчего они не родятся вновь? Неужто во всем экология виновата? Все же, меньше надо пить кока-колы и есть гамбургеров. Глядишь, и наладится все. Ну, пусть не все, но хоть малая толика… Да, чуть не забыл. Прожил Иван Федорович Баранов всего сорок лет. Дети его потом расширили дело. Завели новые фабрики в Александровском уезде. Обучали инженеров с других предприятий, строили больницы, школы и аптеки. Короче говоря, в семнадцатом году все оставили кипящему возмущенным разумом пролетариату в образцовом порядке.
Обратимся к другому именитому александровскому купеческому роду - Зубовым. В писцовой книге за 1677 год есть запись: "Среди посадских дворов за рекою Серой… во дворе Ивашко Петров сын Зубов печет калачи". Калачами, однако, дело не ограничилось. Потомки Ивана Зубова стали текстильными фабрикантами, как и Барановы. Строили красильно-набивные фабрики и на паях с Барановыми завели неподалеку от Александрова, в Карабанове, фабрику по крашению кумачей, набивке платков и рубашечных ситцев. У Зубовых в начале девятнадцатого века был лучший частный дом в городе. Именно в этом доме, у братьев Степана и Михаила Зубовых, останавливался Александр Первый во время своего посещения Александрова. "Выслушав рапорт городничего и удостоив милостивым поклоном челобитие городского общества в лице его городского головы и выборных", Александр "спешил на отдохновение в покоях дома братьев купцов Зубовых". Верноподданные александровцы отдохнуть ему, однако, не дали. "Беспрерывное "ура!" волновавшейся массы народа, окружавшего дом, поощрялось неоднократным появлением в растворенном окне открытого и доброго лица Императора… Государь удостаивал приемом представителей местных властей, дворянства и купечества и, подкрепив себя приготовленным для него и свиты в тех покоях обедом-завтраком, кушал чай".
Поняв, что в Александрове выспаться ему как следует не дадут, Император поблагодарил всех за радушный прием, "пожаловал в память сего невестке первого и жене второго каждой по перстню, украшенному драгоценными каменьями", сел в карету и укатил в Москву. Невестке потом этот перстень припомнили, конечно. Еще и теперь, спустя почти двести лет, в сувенирных лавках Александрова вам предложат из-под полы, конечно, с убедительнейшей просьбой сохранения строжайшей тайны, тот самый, невесткин перстень. Мол, пришлось ей прятать перстень от обиженной свекрови, да закопала она его в огороде, да увидел это мальчик, несший самовар в покои, и потомок этого мальчика, если б не нужны были срочно деньги на операцию за границей, ни за что бы и никогда, но… вернемся к Зубовым.
Василий Павлович Зубов, деятельность которого пришлась на вторую половину девятнадцатого века, был не только промышленником. Жил он уже в Москве и из столицы управлял своими предприятиями. Живо интересуясь музыкой, он собрал уникальную коллекцию смычковых инструментов, в которой были скрипки Амати, Гварнери и Страдивари. Несколько лет Василий Павлович даже возглавлял Московскую консерваторию, пока его на этом посту не сменил Петр Ильич Чайковский. Вместе со своими родственниками, с семейством Барановых, с другими александровскими купцами и фабрикантами, Зубов приложил все усилия к тому, чтобы железная дорога из Москвы в Ярославль прошла через Александров, а не Переславль-Залесский. До сих пор экскурсоводы в Переславле, рассказывая об этом факте, скрежещут экспонатами своих музеев.
Последний из фабрикантов Зубовых, Павел Васильевич, получил образование в московском университете и стал химиком, чтобы вместе с отцом заниматься красильным делом на фабрике. Увы, он быстро понял, что не имеет ни малейшей склонности к управлению фабрикой. После смерти отца в 1889 году Зубов продал фабрику и окончательно переехал в Москву. Двадцать лет он занимался наукой в первой термохимической лаборатории МГУ, но знаменит стал не своими научными изысканиями. Павел Васильевич был страстный нумизмат. Его называли Третьяковым нумизматики. Коллекция монет, собранная Зубовым, по отзывам специалистов, была больше чем Эрмитажное, Парижское и Берлинское собрания монет вместе взятые. Она и вообще была крупнейшей в мире: в ней насчитывалось двести тысяч экспонатов. В 1901 году Павел Васильевич завещал Государственному историческому музею всю свою коллекцию, а кроме нее и обширную библиотеку.
Он умер в голодном двадцать первом. За два года до смерти у него реквизировали коллекцию музыкальных инструментов, которые собирал его отец. Руководивший изъятием некто Кубацкий заявил, что "талантливым музыкантам не на чем играть - все инструменты находятся у богатых людей". Рассказывают, что на одной из реквизированных у Зубова скрипок играл маршал Тухачевский. Еще на одной - некто Кубацкий…
На этом рукопись моя обрывается. Она, конечно, могла бы продолжаться, и я мог бы рассказать о том, как мучалась семья Зубовых после его смерти, как даже его могила на территории Спасо-Андрониковского монастыря была уничтожена, как пришла и семьдесят лет не уходила советская власть из Александрова, как закрыли все монастыри и репрессировали священников, как жили в Александрове, на сто первом километре, отбывшие свой срок политические заключенные, как теперь, при новой, демократической власти все возрождается, цветет и пахнет, пахнет… но не расскажу. Не знаю почему. Может оттого, что устал, а может оттого, что не историк-профессионал. Это им надо в конце своего исследования поставить жизнеутверждающую точку, а меня вполне устроит и многоточие.
P.S. Говорят, что еще при Грозном был прокопан подземный ход из Александровского кремля аж до самой Москвы. Такой огромный, что по нему можно хоть на тройке ехать. Ищут его краеведы и просто интересующиеся, да найти не могут. И не найдут. Потому как ход этот… Ну, да. А вы как думали? Стоит там бронированная тройка - один лимузин и два джипа охраны. Мало того, и бункер правительственной связи есть. И вообще все, что полагается в случае экстренного переезда, вплоть до семи жен на случай неурожая, засухи или, не приведи Господь, войны со Ливонией. Почему семи? Сами-то как думаете, а?
Примечания
1
Они бы, может, выросли и большими, но я не добавлял в них воды, вот они и остались маленькими. Но все у них есть, как и у больших - и ручки, и ножки и преамбула, и амбула, и фабула с фистулой.
2
На этих словах, в сущности, можно было бы и остановиться, но я продолжу.
3
Во рву воды давно нет. На одном склоне рва смекалистые белозёры устроили концертную площадку, а на другом - скамеечки для зрителей. Между ними болото и растет камыш. В таком концертном зале не обходится без того, чтобы сольные выступления не превращались в хоровые. Особенно перед дождем. Местные исполнители привыкли и дружного кваканья не смущаются - продолжают петь как ни в чем не бывало, а вот заезжие… Впрочем, заезжие здесь бывают редко.
4
В конце царствования Екатерины Великой в газете "Ведомости Владимирской губернии" описан удивительный случай, произошедший с крепостным князей Грубецких. Этот мужик, по имени Платон Каратаев, имел кроме обычной, законной жены, в своем семейном хозяйстве пять лесных русалок и смог так разбогатеть на торговле лесными орехами и сушеными грибами, что не только выкупился из крепостной неволи, но и смог стать купцом первой гильдии. Мало того, еще и десяти своим дочерям, прижитым от русалок, смог дать приличное приданое. Могучий старик еще жил бы и жил, наслаждаясь многочисленными детьми и внуками, если бы не война с французами, которую Каратаев не перенес. Ходили слухи, что попал он в плен к захватчиком и был расстрелян как партизан или умер от голода… Наверное никто не знает. Достоверных сведений нет, а есть только отрывочные упоминания о судьбе Каратаева в записках артиллерийского капитана Толстого, подлинность которых серьезные исследователи подвергают большим сомнениям.
5
Муракамешки - это дорожные мурашки. Получаются из мелкого гравия, если пощекотать дорогу.
6
Этимология топонима "Мытищи" не так проста, как кажется. В средние века название села Мытищи произносилось и писалось как "Мычищи" из-за обилия коров на мытищинских лугах, и только в восемнадцатом веке, после устройства мытищинского водопровода и появления большого количества прачек, моющих белье, село стали называть "Мытищи".
7
Как ни убирал Кустодиев арбузы с груди купчихи, а внимательный (да хоть бы и невнимательный) зритель легко может заметить, что там еще есть на что положить глаз. Даже два.
8
Вот только насчет сахарной головы я малость приврал. Вездесущие краеведы выяснили, что не из рафинаду она была, а из обычного неочищенного желтоватого сахару.
Городской голова даже как-то признался зятю или шурину, что в роду у него, должно быть, затесался какой-нибудь китаец и от этого цвет лица немного азиатский.
9
Суббота Семенович был человек хоть и набожный, и нрава не буйного, но очень не любил панибратства. Какому-то стольнику, который при нем пошутил на известную тему о том, что не человек для Субботы, а Суббота для человека, отсек саблей ухо… или нос… или горло… В летописях точно не говорится.
10
Вот удивительное у нас сочетание - человек, бывший городским головой, действительно имел ее на плечах!
11
Билеты в музей маленькие, размером с две почтовых марки. На них написано "Межпоселенческий народный краеведческий музей Пошехонского муниципального района". Музейная сотрудница настригает ножницами целый пук билетиков и вручает каждому посетителю, поскольку цена одного билета пять рублей, а вместе с услугами экскурсовода - целых двадцать пять. Цифры с ценой синие, расплывающиеся, вроде тех, что раньше встречались в сырных кругах.
12
А ведь это не те самые мыши, что были вывезены еще Петром из Голландии, а их далекие потомки. У нас они прожили не одну сотню лет, и за это время сменился не один десяток мышиных поколений. Как там они будут жить, не зная ни языка, ни обычаев - одному их мышиному королю и известно.
13
Сотрудница музея рассказала, что купец был колбасным фабрикантом. Ну, обшарили они весь особняк - думали, может, тайник какой с колбасой остался. В их бедственном положении и кусок колбасы подспорье. Увы. Даже шкурки не нашли. И то сказать - столько бесколбасных лет прошло по смерти купца.
14