Обычно при пневмотораксе в грудную клетку, в межреберье, вонзают толстую иглу, вроде сапожной, к которой присоединена резиновая трубка. По ней и накачивается воздух, сжимающий легкое. В этой процедуре мне был неприятен не сам укол, а то, что его делали в таком месте, которое обычно всегда защищено. Каждый раз, когда я с поднятой рукой ждал укола, то чувствовал знобящий холодок в груди и мной овладевало беспокойство - ведь, подняв руку, как бы открываешь уже ничем больше не защищенное место. Даже у врача, к которому привык, делать эти уколы удовольствие не из приятных, а у нового - просто страшно. Попадется неопытный - того и гляди проколет легкое. Такие случаи бывали. И когда я вспоминал серое, отечное лицо Сугуро, его мрачную комнату, у меня пропадало всякое желание идти к нему опять.
Но откладывать лечение без конца было нельзя. Через полмесяца мне надо было ехать на Кюсю, в город Ф., на свадьбу свояченицы. Жена из-за беременности поехать не могла, а кроме нас с женой, у свояченицы не было близких родственников. Но прошло уже два дня, а я все никак не мог решиться пойти к Сугуро со снимком.
В субботу я впервые отправился в здешнюю баню. Вернулся я домой со службы часа в два, с головы до ног покрытый пылью - мимо меня промчался грузовик, подняв облако пыли.
Час был ранний, и в бане мылся лишь один человек. Он сидел в бассейне, ухватившись за край руками и уткнувшись в них подбородком. Некоторое время он молча смотрел на меня, затем подал голос:
- Самое время мыться.
- Что?
- Самое время, говорю, мыться. Позже окрестные ребятишки испоганят воду. Ведь они прямо в бассейн мочатся. Управы на них нет!
Стараясь не привлекать к себе внимания - уж очень я был худ, я отошел в угол и стал намыливать свои тонкие руки и впалую грудь. И тут я узнал человека, сидевшего в бассейне. Это был хозяин бензоколонки. Обычно я видел его в белом комбинезоне, со шлангом в руках и поэтому не разглядел сразу.
Из женского отделения послышался детский плач.
Хозяин бензоколонки шумно вылез из бассейна. В стенном зеркале отразилось его лисье лицо.
- Эх! - выдохнул он и, плюхнувшись в шайку, начал тереть мочалкой свои длинные ноги. - Ты, видно, недавно сюда перебрался?
- Да, с неделю. Прошу любить и жаловать.
- А кем работаешь?
- Служу в торговой фирме по продаже гвоздей.
- Фирма-то в Токио? Трудновато, поди, ездить отсюда.
Я украдкой оглядел своего голого собеседника. Хотя ребра у него и выдавались немного вперед, он был, как говорят, человеком атлетического телосложения. Тщедушные люди, вроде меня, рядом с такими молодцами обычно испытывают чувство какой-то ущемленности. На правом плече у него краснел большой шрам - видно, след от ожога. Кожа в этом месте стянулась мелкой рябью, напоминая щербины на шляпке гвоздя.
- Жена твоя, кажется, скоро родить должна?
- Да.
- Видел ее на днях, к станции шла. Наверно, тяжело ей сейчас!
- Есть тут поблизости хороший врач?
Сейчас я думал уже не о себе, надо было побеспокоиться и о жене.
- Тут вот рядом лечебница Сугуро.
- А что, он - хороший врач, этот Сугуро?
- Говорят, неплохой. Правда, молчаливый и со странностями.
- Да, мне тоже показалось...
- С уплатой за лечение не торопит. А совсем не заплатишь, тоже ничего не скажет.
- Был я у него недавно. Дом будто заколочен.
- А-а, наверно, хозяйка с ребенком уехала в Токио. Говорят, она прежде у него медсестрой работала.
- Давно он тут поселился?
- Кто?
- Сугуро этот.
- Как будто недавно, но раньше меня.
Из-под ног моего соседа потекла грязная вода. То и дело задевая меня локтем, он энергично растирал свое тело правой рукой. Раскрасневшаяся, распаренная кожа заблестела. Завидно! Мне показалось, что даже след от ожога на его плече разгладился и посветлел.
- Это у вас ожог?
- Что? А-а, это! Миномет! Китаезы отметку оставили в Центральном Китае. Рана доблести!
- Больно, наверно, было?
- Больно - это не то слово! Будто раскаленную кочергу приложили. А ты в солдатах был?
- В самом конце войны. Очень недолго.
- Гм... Не слышал, значит, этих мин? Здорово шипят, сволочи! "Шшш... шшш..."
Я вспомнил полк в Тоттори, куда призывался. В полумраке комнаты, где принимали новобранцев, нас встретило несколько человек с такими же лисьими лицами, как и у этого. Когда они глумились над новобранцами, казалось, их узкие глазки улыбаются. Возможно, они все теперь сделались хозяевами бензоколонок.
- А все же в Китае здорово жилось! Баб бери, сколько душе угодно! Делай, что взбредет в голову! А кто заупрямится - тут же к дереву и коли, упражняйся в штыковых приемах.
- И на женщинах?
- А что?.. Хотя больше на мужчинах, конечно.
Намылив голову, он повернулся ко мне лицом и, словно впервые увидев мои тонкие руки и узкую грудь, поднял удивленно брови.
- Ну и худ же ты! С такими руками человека не проткнуть! В солдаты не годишься. А я вот... - начал было он, но тут же осекся. - Конечно, не я один. Всем, кто был там, пришлось приколоть пару-другую китаез... Вот и портной, сосед мой. Верно, уже знаешь его? Он тоже в Нанкине покуролесил будь здоров! Ведь жандармом был, не кем-нибудь!
По радио откуда-то доносилась модная песенка. Пел Хибари Бику.
В женском отделении опять заплакал ребенок. Я вытерся и сказал:
- Извините, мне пора.
В раздевалке спиной ко мне стоял какой-то человек и снимал рубашку. Часто мигая, он взглянул на меня и тут же отвернулся. Это был Сугуро. Я не понял, узнал он меня или нет. На его лицо упал солнечный луч, капельки пота на лбу заблестели.
Я пошел домой через огород, где росли помидоры. Повсюду раздавался унылый треск цикад. Он навевал тоску.
Проходя мимо ателье, я остановился. Вспомнил, что о портном говорил хозяин бензоколонки. Витрина, как всегда, была покрыта толстым слоем белой пыли, за стеклянной дверью виднелась согнувшаяся над швейной машинкой фигура человека. У него было скуластое лицо с глубоко посаженными глазами. И такие лица в армии встречаются довольно часто: на них я насмотрелся в полку в Тоттори.
- Что вам угодно?
- Да нет... Я так... Жарко очень... - растерялся я. - Просто беда! А вы работаете?
- Какая там работа! - и портной неожиданно улыбнулся приветливо и добродушно. - Глушь тут!
На лице манекена в витрине, казалось, блуждала неживая загадочная улыбка, а его голубые глаза, уставившись в одну точку, как будто на что-то смотрели.
Домой я вернулся весь в поту, хотя и был только что в бане. Жена сидела на веранде, положив руки на вздувшийся живот, как бы обнимая его.
- Послушай, ты знаешь, что такое сфинкс?
- О чем это ты?
- Возле кукурузного поля есть ателье. Там в витрине стоит манекен. Смотрел я на его улыбку под палящим солнцем и вспомнил египетского сфинкса.
- Не болтай глупостей! Лучше сходил бы к врачу.
Жена расшумелась, настаивая на своем, и в сумерки, захватив рентгеновский снимок, я отправился к Сугуро. Ставни опять были плотно закрыты, во дворе валялся тот же резиновый сапожок. Собачья конура по-прежнему пустовала.
В отсутствие жены Сугуро, по-видимому, готовил сам. В кабинете, как и во всем доме, стоял странный, спертый, застоявшийся запах - не то от пациентов, не то от лекарств, уж не знаю. Светлая, выгоревшая на солнце занавеска была порвана.
Увидев маленькое пятнышко крови на халате Сугуро, я почувствовал себя нехорошо. Пока я устраивался на кушетке, Сугуро, часто мигая, рассматривал рентгеновский снимок, держа его на уровне глаз. Проникавшие сквозь занавеску лучи освещали его отечное лицо.
- Прежний врач вводил мне по четыреста кубиков.
Сугуро не ответил. Я напряженно следил, как он вынул из ящика стеклянную баночку с иглами, проверил у одной отверстие и, присоединив иглу к резиновой трубке, взял шприц с наркозом. Его толстые волосатые пальцы шевелились, как гусеницы. Под ногтями чернела грязь.
- Поднимите руку, - глухо сказал он.
Его пальцы стали нащупывать углубление между ребрами - место, куда нужно вонзить иглу. Его прикосновения отдавали каким-то металлическим холодом. Нет, скорее даже не холодом, а бессердечной точностью, будто перед ним был не больной, а неодушевленный предмет.
"Совсем другие пальцы, не такие, как у прежнего врача, - подумал я, и дрожь пробежала по моему телу, - у того они были теплые".
В бок мне вонзилась игла. Я явственно почувствовал, как она легко прошла сквозь плевру и остановилась. Великолепный укол!
- М-м... - натужился я.
Сугуро, не обращая на меня внимания, рассеянно смотрел на окно: обо мне он, кажется, и не думал, да и вообще похоже было, что он ни о чем не думал.
Хозяин бензоколонки отозвался о Сугуро, как о человеке молчаливом и странном. Действительно, он был странный.
- Неприветливый, именно неприветливый. Такие врачи встречаются, - сказала мне жена.
- Кто его знает! Во всяком случае, среди пригородных врачей вряд ли найдешь другого, кто бы так искусно смог ввести иглу. И почему он осел в этой дыре?!
"Ввести иглу кажется пустяком, но в действительности дело это трудное, - не раз слышал я от своего прежнего врача, когда жил в Кэйдо. - Тут доверяться практиканту нельзя. Кто умеет сделать это как нужно, уже специалист по туберкулезу".
Этот врач, проработавший не один год в туберкулезном санатории, объяснил мне, что, если игла новая, боль бывает незначительной, но чтобы быстро довести иглу до нужного места, надо уметь рассчитать силу. Случается, что прокалывают легкое, и тогда возникает спонтанный пневмоторакс. Но даже если этого и не произойдет, все же пациенту можно причинить сильную боль, если игла сразу не вводится куда следует.
Я знал это по собственному опыту. Ведь даже старому, опытному врачу в Кэйдо не раз приходилось вынимать иглу и начинать все заново, И порой испытываешь такую боль, словно твою грудь рассекают пополам.
Такого казуса с Сугуро не случилось ни разу. Одним плавным движением он вводил иглу в плевральную полость, и я не испытывал никакой боли. Все кончалось, прежде чем я успевал охнуть. Если прежний мой врач в своих суждениях был прав, то этот человек с отечным и серым лицом, должно быть, давно уже занимается лечением туберкулеза. Не понимаю только, зачем такой специалист, да еще по своей воле, забрался сюда...
И все же его искусство не могло заглушить во мне беспокойства, и скорее даже не беспокойства, а какой-то неприязни. Я не мог этого объяснить ни жесткостью его движений, когда он нащупывал межреберное углубление, ни тем леденящим холодом, который чувствовался, когда его руки прикасались к телу. Все это, вместе взятое, заставляло меня содрогаться. Вначале, правда, я думал, что во всем виноваты его толстые и волосатые, как гусеницы, пальцы, но, кажется, и это было не так...
После моего переезда уже прошел почти месяц. Живот жены увеличивался на глазах. Вскоре мне предстояло отправиться на Кюсю, на свадьбу свояченицы.
- Может, девочка будет. Живот-то круглый, - радостно шептала жена, прижимая к щеке распашонку. - А знаешь, стучит как! Иногда очень сильно!
Большую часть своего времени хозяин бензоколонки прохаживается в своем белом комбинезоне перед насосом. Я здороваюсь с ним, когда иду на службу. Иногда останавливаюсь поболтать. А в бане встречаюсь время от времени и с хозяином ателье. Порой мне уже кажется, что стоит только выздороветь - и я буду вполне счастлив. И домик свой, хоть и маленький, есть, и ребенок будет. Может быть, это счастье и невелико, но оно меня вполне устраивает.
И только один Сугуро не давал мне покоя, будоража любопытство. Ставни его дома оставались закрытыми: наверно, жена еще не вернулась. Валявшийся во дворе детский резиновый сапожок куда-то пропал; возможно, его утащила собака.
Однажды мне удалось кое-что разузнать о Сугуро.
Я пришел к нему на прием в пятый раз. Ожидая своей очереди, я случайно обнаружил среди старых журналов небольшой альбом. Это был поименный список выпускников медицинского института в городе Ф. Фамилия Сугуро редкая, и она сразу бросилась мне в глаза. Меня удивило странное совпадение: Ф., где учился Сугуро, был как раз тем городом, куда я собирался ехать на свадьбу.
- Оказывается, у него акцент жителя Ф. на Кюсю.
- Какой акцент?
- Я же тебе говорил! Когда я в первый раз был у него, он так смешно выговаривал некоторые слова!
- Уж не сбежала ли от него жена, от этого Сугуро? - как-то сказал мне в бане хозяин бензоколонки. - Все может быть! Ведь говорят, что он с ней жил еще, когда она работала у него медсестрой.
- Н-да, человек он странный.
- Ну, его-то странности нам на руку: Вот в прошлом году у меня заболел ребенок, он его вылечил, а денег до сих пор не требует.
- А скажите, жена Сугуро, что, по вашим словам, сбежала от него, как выглядит?
- Как выглядит? Баба и баба! Такая же бледная, как и он. Она почти нигде не показывается, даже к станции не выходит!
Я регулярно бывал у Сугуро, но он со мной почти не разговаривал. Порванная занавеска все больше и больше выгорала на солнце, но ее не меняли. Пациенты, в большинстве своем крестьяне, терпеливо ожидали в прихожей своей очереди, листая газеты и журналы. У Сугуро медсестры не было, и лекарства приготавливал он сам.
Как-то вечером, когда жара особенно давала о себе знать, прогуливаясь вдоль шоссе, я увидел Сугуро.
Он стоял у дороги с тросточкой в руке и пристально смотрел на витрину ателье. Заметив меня, он отвернулся и зашагал прочь. Когда я поздоровался с ним, он молча кивнул мне в ответ.
Витрина, как всегда, была покрыта белой дорожной пылью. Портного не было видно, и лишь красноволосый манекен со своей обычной улыбкой смотрел сквозь стекло. Оказывается, Сугуро разглядывал "сфинкса".
В конце сентября я сел в унылый поезд и отправился на Кюсю, на свадьбу свояченицы.
Перед отъездом Сугуро сделал мне поддувание. Я не спросил его, можно ли мне ехать, - все равно не получил бы ясного ответа.
Свояченица выходила замуж по любви за клерка, с которым познакомилась в Токио, но родители жениха жили в городе Ф., поэтому свадьбу решили отпраздновать там. Свояченица, видимо, чувствовала себя неловко: из ее немногочисленной родни присутствовал только я.
Сразу же по приезде мне захотелось скорее вернуться домой. Я много слышал об этом речном крае и был очень удивлен, увидев совершенно черную, пахнущую болотом реку Накагаву, протекавшую в центре города. По ее темной мутной воде плыли то дохлые щенки, то рваные резиновые сапожки. Я сразу вспомнил затхлый запах в приемной Сугуро. Жители города говорили с таким же акцентом, как и он, и я почему-то подумал, что Сугуро тоже смотрел на эту реку и ходил когда-то по этим улицам. И мне опять стало как-то не по себе.
Свадебный ужин устроили в небольшом ресторанчике недалеко от центра. Жених свояченицы - коренастый мужчина - производил впечатление типичного клерка. Один из бесчисленных служащих, похожих на тех, которые, как и я, по утрам дожидаются электрички на станции Синдзюку. И я мысленно пожелал, чтобы у свояченицы родился ребенок, чтобы они с мужем купили дешевый участок где-нибудь в пригороде
Токио, построили свой домик и наслаждались бы, подобно мне, маленьким, обыкновенным счастьем. Глядя на них, я, между прочим, не в первый раз подумал, что самое большое счастье для человека - быть обыкновенным, жить тихо, размеренно, без треволнений.
За столом моим соседом оказался двоюродный брат жениха. Он тоже был коренастый, но полный. На его визитной карточке я прочел: "Врач".
- Вы, наверно, окончили здешний медицинский институт? - спросил я так просто, от нечего делать, и вспомнил альбом, который видел у Сугуро. - Кстати, вы встречали такого врача - Сугуро?
- Сугуро? - переспросил он, повернув ко мне покрасневшее от выпитого сакэ лицо. - Дзиро Сугуро?
- Да.
- Вы его знаете?
- Да, он делает мне поддувание.
- Гм... - Мой собеседник пристально посмотрел на меня. - Так, значит, он теперь в Токио? М-да...
- А что, вы вместе учились?
- Нет. Он... Разве вы не знаете, Сугуро был замешан в этом деле...
И, понизив голос, он стал рассказывать.
Попрощавшись с гостями, молодые отправились на вокзал. Мы проводили их до станции. Начался дождь. Всем сразу стало как-то скучно. Родственники жениха предложили выпить, но я, сославшись на усталость, отказался и побрел к себе в гостиницу. Она почти пустовала. Когда горничная, постелив постель, вышла, я еще долго сидел на циновке, выкурив подряд чуть ли не полпачки сигарет, хотя давно уже бросил курить.
Наконец, раздевшись, я лег в постель, но уснуть не мог. Я думал о Сугуро, историю которого узнал сегодня. По крыше стучал дождь, где-то в конце коридора тихо смеялись горничные.
Едва задремав, я тут же просыпался. В темноте передо мной появлялось землистое, одутловатое лицо Сугуро, шевелились его волосатые, похожие на гусеницы пальцы. Моя правая рука невольно вздрагивала, словно эти пальцы прикасались к ней.
Дождь, видно, зарядил надолго. После обеда я надел плащ и пошел в редакцию местной газеты.
- Я хотел бы просмотреть старые газеты. Может, вы разрешите?..
Девушка, сидевшая за окошком с надписью "Администратор", посмотрела на меня подозрительно, но все же позвонила в архив.
- Газеты каких лет вас интересуют?
- Первого послевоенного года. Помните это дело с военнопленными в институтской клинике? - ответил я. - Хотелось бы просмотреть тогдашние газеты.
- У вас есть какая-нибудь бумага?
- Нет.
Все же мне разрешили пройти в архив и познакомиться с интересовавшими меня газетами.
Вот оно передо мной, это дело. Врачи городской клиники обвинялись в умерщвлении восьми пленных американских летчиков, которых они использовали в качестве подопытных животных. Опыты должны были показать, какое количество крови при ее потере является для человека смертельным, в каких дозах можно вливать физиологический раствор, заменяющий кровь, и сколько времени человек может прожить после частичного удаления легких. В этих опытах принимали участие двенадцать работников институтской клиники - врачи, лаборанты, сестры. Суд начался в городе Ф., а окончился в Иокогаме. В конце списка обвиняемых значилась фамилия Сугуро. Газеты не сообщали, какую роль он играл в этих опытах. Главным обвиняемым был профессор, заведовавший хирургическим отделением. Он покончил с собой вскоре после процесса, восемь человек были приговорены к многолетнему заключению, трое получили по два года каторжных работ. Сугуро был в числе последних троих.
Из окна архива я видел низкие рыхлые тучи, нависшие над городом. По временам, отрываясь от чтения, я смотрел на это мрачное осеннее небо.