"Макдоналдс" на "Третьяковской" примечателен тем, что он очень маленький. Народу здесь вечерами всегда полно, мест на всех не хватает, да и очереди к кассам, кажется, длиннее, чем в других "Маках".
Основательно подмёрзшие, заваливаемся в тёплый, кишащий людьми предбанник. Я сразу занимаю очередь в кассу, а Татьяна идёт в зал с целью захватить столик или хотя бы половину оного. Мне велено взять стандартную картошку с кисло-сладким соусом, "филе-о-хек" и маленький чай. Что я буду брать для себя, я ещё не решил. Очередь небольшая – передо мной человек пять-шесть, судя по всему, студентов. Двое основательно навеселе.
"Пришли закусить, – думаю я, – мы тоже так раньше делали".
Очередь движется медленно. По другую сторону прилавка, поминутно сталкиваясь друг с другом, мечутся одетые в красные полосатые рубашки и черные брюки ветераны Броуновского движения, так называемые "крушники". На их лицах странная смесь отрешённости и оптимизма.
Проходит достаточно много времени, пока двое первых из очереди отходят от кассы со счастливыми физиономиями и гружёными подносами в руках. У меня рождается надежда, что теперь-то дела пойдут быстрее, но на сцену выходят поддатые студенты, которые, оказывается, не в состоянии быстро сформулировать свои требования. Возможно, это вызвано дозой выпитого, а может, банальной нехваткой денежных средств.
Проходит ещё минуты три, ситуация не меняется.
– Я не понял, это ресторан быстрого или медленного обслуживания? – кричит кто-то сзади.
– Мы тут сейчас с голоду подохнем! – подхватывают слева.
С разных сторон слышатся смешки и ругань. Кто-то пытается не особенно умело свистеть.
Переговоры между тем продолжаются. Один из студентов, маленький и плотный, что-то горячо втолковывает "крушнику" на кассе; второй, высокий и тощий, молча кивает. Что делает "крушник", не видно. Наконец, студиозусы разворачиваются спиной к кассе и, соответственно, к очереди лицом. В руках у маленького поднос, на котором лежит один единственный гамбургер.
– Свободная касса! – хрипит простуженная девушка в чёрной фирменной кепке с козырьком.
Делаю шаг вперёд, озвучиваю заказ и протягиваю деньги.
– Возьмёте пирожок с вишней? – словно робот спрашивает девушка.
– Возьму, – отвечаю я.
– С вас семьдесят шесть рублей восемьдесят пять копеек, – гнусавит девушка.
Протягиваю ей два мятых полтинника.
– Ваша сдача, – говорит она, отсчитывая деньги на вытянутых руках прямо перед моим носом, и удаляется в толкотню.
За то время, пока мне собирают заказ, я со всех ракурсов успеваю рассмотреть её, а также всех достойных внимания девушек, и в очередной раз делаю неутешительный вывод об асексуальности фирменной маковской одежды.
"А ведь они смотрелись бы куда более привлекательно в коротких юбках и футболках с глубокими вырезами, – думаю я. – Не понимаю, почему эта мысль не пришла никому из руководства "Макдональдса", это же наверняка прибавило бы заведению популярности…"
На секунду я представляю, как это бы это могло выглядеть. В моём воображении появляются улыбающиеся девушки в стиле pin-up; задорно развеваются плиссированные юбочки, цокают каблучки, мелькают стройные ножки и глубокие декольте. Красота! Не успеваю я как следует размечтаться, как в мою фантазию из реального мира тяжёлым танком вламывается, судя по форме, какая-то мелкая командирша, живого веса в которой приблизительно центнер.
– Так, улыбаться не забываем, – басит она в адрес "крушников", – и руки вытирать тряпочкой.
"Нет, лучше уж так, как сейчас", – думаю я, отводя от неё взгляд.
Мой поднос медленно, но верно заполняется. Сначала на нём появляются стаканы с кипятком – маленький и большой – затем один за другим "бутеры", и после длинной паузы девушка кладёт на поднос последнее – два красных картонных стакана с торчащим из каждого ворохом ядовито-жёлтой картошки.
– Спасибо за заказ, ждём вас снова! – скороговоркой гнусавит она и вскидывает руку вверх: – Свободная касса!
С подносом отчаливаю от прилавка и, словно ледокол, пробираюсь сквозь строй покрытых зимней росой людей. Те медленно и нехотя расступаются, внимательно рассматривая содержимое моего подноса.
Татьяне удаётся захватить не столик, а такой прилавочек у окна, к которому приставлены высокие "барные" табуреты. На одном из них она и восседает, изящно закинув ногу на ногу, другой "забит" для меня её пальто. Ещё раз отметив про себя стройность Татьяниных ножек, подхожу и ставлю поднос на стол.
– Ну, наконец-то! – вздыхает Татьяна. – Я уж думала, ты с деньгами сбежал. Чего так долго-то?
– Сегодня у них профессиональный праздник, – объясняю я, раздеваясь, – день медленного работника. Они тут тормозные, не то, что на "Пушке".
Чуть отодвинув Татьянино пальто, взбираюсь на табурет. Татьяна в это время ловко открывает крышки, которыми закрыты стаканы с кипятком и закидывает в них пакетики с чаем. Мне и себе.
– Можно я возьму у тебя сахар? – спрашивает она. – Чертовски хочется глюкозы.
– Бери, сколько влезет, – отвечаю я, – хоть два.
Выражение лица Татьяны внезапно меняется. В её глазах ужас.
– Где ты взял эту пошлятину? – кричит она.
– Какую именно? – не понимаю я.
– Я про твой галстук. Сними его сейчас же!
– Да что в нём такого?
– Снимай, говорю!
Я вижу, что Татьяна рассердилась всерьёз, и потому повинуюсь: быстро развязав узел, стягиваю с шеи объект раздражения и убираю под стол.
– Вот так гораздо лучше, – намного спокойнее говорит Татьяна, – пуговку только расстегни.
Расстёгиваю. Дышать становится во всех смыслах легче. Но перед тем, как свернуть и отправить в карман пиджака злосчастный галстук, как бы невзначай бросаю взгляд под стол, пытаясь понять, что же такого страшного нашла Татьяна в узкой пёстрой тряпке, и с ужасом для себя обнаруживаю, что узор, которым эта тряпка декорирована, представляет собой хитроумное переплетение обнажённых женских тел.
– Вот, чёрт! – вырывается у меня. – Удружил, называется!
– Кто удружил?
– Ну, хозяин галстука, – поясняю я. – Эдуард похотливый.
Татьянины глаза сужаются:
– Ты хочешь сказать, что пришёл на свидание с девушкой в чужом галстуке?
– Понимаешь, свой галстук мне пришлось отдать коммерческому директору, потому что тот забыл дома свой…
Моя спутница изображает на лице гримасу крайней заинтересованности.
– Продолжай, продолжай, очень люблю слушать, как мужчины оправдываются.
– …а потом я пошёл в дружественную фирму, чтобы занять денег, потому что у меня оных не оказалось, и застукал там менеджериссу Зою по кличке "Забава" с вышеупомянутым Эдуардом. В результате я занял денег у него, поскольку Зоя убежала в глубину офиса, а заодно попросил заимообразно галстук… Это, если коротко.
Татьяна громко хлопает в ладоши, чем заставляет соседей справа обернуться в нашу сторону:
– Браво! Качественное враньё возвращает тебя на вершину моего Олимпа.
– Но я сказал правду…
Татьяна меняется в лице.
– Ну вот, опять все испортил… – упавшим голосом говорит она. – Давай-ка, Лерик, лучше поедим.
Мало чего понимая, принимаюсь за еду.
Татьяна тоже начинает есть. Делает она это грациозно, я бы сказал, красиво: кончиками пальцев берет соломинку картошки, макает её в соус, потом медленно отправляет в рот, откусывает немного и снова макает. Да и бутерброд она кушает как-то по особенному, отламывая от него маленькие кусочки.
Наблюдая за всем этим, я замечаю, что на Татьяне то же вязаное платье, что и в тот раз в "Жёлтой кофте", а вот причёска, кажется, другая.
– Что-то не так? – озадаченно спрашивает она, перехватив мой взгляд.
– Я заметил, что у тебя новая причёска.
Глаза моей спутницы заметно увеличиваются в размере.
– Зач-ё-ё-ёт. – Татьяна несколько раз хлопает в ладоши. – В качестве награды можешь задать мне какой-нибудь нескромный вопрос. Обещаю, что не обижусь.
– Лучше расскажи о себе, – говорю я, – вопросы будут потом.
Татьяна морщится:
– Удар ниже пейджера.
Я пожимаю плечами:
– Не хочешь – не говори.
– Ладно, – Татьяна вытирает о салфетку руки, – уговор дороже денег. Слушай: мне двадцать четыре года, я правша, мой естественный цвет волос – тёмно-русый, у меня вторая группа крови, резус-фактор положительный, рост – сто семьдесят пять сантиметров, вес – шестьдесят один килограмм, размер лифчика – второй. Я окончила Московский институт стали и сплавов, потому что там учились мои родители, учусь там же в аспирантуре, потому что дура, каких мало, работаю в рекламном агентстве, чтобы хоть в чём-то быть независимой, работу свою ненавижу. Девственность потеряла на втором курсе. Серьёзные отношения с молодыми людьми у меня случились дважды. Инициатором разрыва оба раза была я. Замужем никогда не была, хотя один раз собиралась. Что ещё… – Татьяна смешно трёт переносицу, – живу с родителями, чего очень стыжусь, но пока никакой разумной альтернативы не вижу. Всё. Теперь ты.
Откашлявшись, начинаю. Оказывается, не так-то это просто, коротко и ясно поведать о себе незнакомому, в общем-то, человеку, да так, чтобы человек этот не заскучал, а наоборот, загорелся желанием узнать тебя лучше. Проблема ещё и в том, что всегда есть соблазн приврать, насвистеть слушателю в лапоть… Примерно в середине повествования я ловлю себя именно на такой на мысли. Очень уж хочется приукрасить ужасающую реальность, но я сдерживаюсь и выкладываю всё так, как оно есть. Может, оно и к лучшему, время покажет.
– …последние мои серьёзные отношения, – заканчиваю я свой рассказ, – завершились не по моей инициативе примерно четыре месяца назад (делаю паузу). С тех пор и до того момента, когда я прочитал твою записку, никаких связей у меня не было.
Татьяна будто не замечает моего намёка, но почему-то отводит глаза.
– Кстати, ты заработал мне бутылку "Мартини", – говорит она рассеянно.
– Каким образом?
– Мы с Анькой поспорили, кто из вас нам раньше позвонит.
– В смысле, кто из нас?
– Анька дала телефон твоему дружку.
– Кому? Че? – спрашиваю я громче, чем требует ситуация.
Татьяна мотает головой отрицательно:
– Нет, тому, который напился. Николаю, правильно?
– Да, Николаю, – подтверждаю я.
– Ну, мы и поспорили, кто из вас позвонит первым, ты или твой друг. Я выиграла. Кстати, я так поняла, у него сейчас никого нет? Или есть?
Такой поворот разговора меня совершенно не радует – терпеть не могу обсуждать чужую личную жизнь. В подобных случаях я обычно отнекиваюсь или ухожу в тину, мол, не моего ума это дело.
– Честно говоря, не уверен, – осторожно говорю я. – Коля действительно недавно поссорился со своей девушкой, Катрин, но он с ней уже раз десять ссорился и столько же раз мирился, так что его нынешний статус мне неизвестен.
Татьяна смотрит на меня удивлённо:
– А ты его об этом спрашивал?
– Нет, а зачем?
– Зачем, зачем, – передразнивает она, – неужели самому не интересно?
– Вообще-то, нет, – совершенно искренне отвечаю я. – Вызывает интерес другое: что в нём нашла твоя Аня? Она что, падка на алкоголиков? Или Колины вирши на неё так подействовали?
Татьяна ёрзает на стуле, будто ей неудобно сидеть:
– Не совсем так. Она всё ищет своего Гумми.
– Кого, кого?
– Ну, Гумилёва, – говорит она так, будто за незнание Гумилёвской кликухи расстреливают. – Если ты не понял, Аня, которая, кстати, по паспорту совсем не Аня, а Алёна, самоидентифицирует себя с Анной Ахматовой, и для полноты образа ей не хватает соответствующего спутника жизни. Оный должен зваться Николаем, и непременно писать стихи. Короче, твой друг подходит.
– Но он же ведь совсем не похож… – начинаю рассуждать я, вытаскивая из памяти и попутно сравнивая образы обоих, – у того морда длинная, взгляд полудурошный…
Татьяна грозит мне острым кулачком:
– Ты только при ней этого смотри, не ляпни, а то она тебе глаза выцарапает, – и, немного подумав, серьёзно добавляет: – Хотя, ты прав, взгляд у него, действительно, не приведи господи.
Я улыбаюсь:
– Странно, если она сама не Анна, на кой чёрт ей непременно нужен Николай?
– Понимаешь, она по фамилии подходит, – дирижируя в воздухе кусочком картошки, отвечает Татьяна, – в этом, собственно, всё дело.
Я чувствую, как мои глаза начинать вылезать из орбит:
– Она что, Ахматова?
– Хуже, она – Горенко.
– Горенко?
– Настоящая фамилия Ахматовой.
Понимающе киваю, хотя на самом деле не понимаю ни капельки.
– Извини, а ненависть к Владимиру Владимировичу из того же источника?
Татьяна отправляет в рот очередной кусочек картошки:
– Из того же. У неё всё из одного источника. Понимаешь, человеку не нравится ни тело, в котором он, то есть она, находится, ни время, в котором это тело живёт, ни то, чем в этой жизни занимается. – Татьяна поднимает на меня чуть прищуренные магнитные глаза, заставляя моё сердце пару раз стукнуть сильнее. – Вот и придумал человек себе другое имя и другое время…
Монолог спутницы внезапно прерывается. Взгляд её сощуренных глаз фокусируется на точке, расположенной где-то справа за моей спиной. Поворачиваю туда голову, но не замечаю там ничего достойного внимания, только голую стену.
"Зависла, – думаю я, – со мной такое тоже бывает…"
– …но больше всего Аньку оскорбляет, – заканчивает свою мысль, неожиданно пришедшая в себя Татьяна, – что она – дама с университетским дипломом – вынуждена работать секретаршей.
– Ну, тут я бы на её месте не особенно беспокоился, – вставляю я, – Иосиф Виссарионович тоже был секретарём.
Наш столик освещает Татьянина улыбка:
– Зачё-ё-ёт…
– А вообще, в её возрасте такие закидоны простительны, – говорю я после паузы, чтобы закрыть тему. – Она же ведь нас с тобой младше?
Татьяна морщится, будто ей в стакан с картошкой какой-то шутник положил чёрного перца, и она только что его нашла.
– Анька косит под девочку, поэтому и пользуется нездоровой популярностью среди мужчин среднего и очень среднего возраста. На самом деле она старше меня почти на год.
"Почти на год" Татьяна произносит так, что слышится: "почти на десять".
– Да, девушки любят поиграть на педофильских струнах мужских душ, – неосторожно замечаю я, о чём сразу жалею.
Татьяна усмехается:
– Нечего до пенсии таскать в себе образ девочки, отказавшей в детском саду, тогда играть будет не на чем. А то вас на нормальных баб силком не затянешь.
Эта её фраза меня задевает. Мне хочется заступиться за весь мужской род, сказать что-нибудь женофобское, но в результате вступаюсь только за себя:
– Спешу напомнить, что я пришёл на свидание с тобой, а не с Аней, а единственная девочка, которую я помню по детскому саду, была выше меня на голову и похожа на Брежнева. И это я отказал ей, а не она мне.
На мою спутницу это признание действует странно. Она мерит меня хитрющим взглядом, будто секунду назад ей открылась какая-то страшная тайна относительно меня.
– Ладно, не обижайся, – говорит она примирительным тоном. – Раз уж мы заговорили об Анькиной шизе, скажи, как ты относишься ко всей этой серебряновековой шушере?
– К сифилитичным неврастеникам, накокаиненным альфонсам, педикам и их экзальтированным шлюхам? – уточняю я.
– Именно.
– Я им завидую.
Татьяна внимательно смотрит мне в глаза, потом накрывает мою ладонь своей:
– Это я и хотела от тебя услышать.
Остаток вечера проходит спокойно. Мы, не спеша, заканчиваем трапезу, одеваемся и выходим на воздух, где из-за снега не видно входа в метро, а сугроб вдоль тротуара стал таким огромным, что его смело можно использовать в качестве бруствера.
– Вот это да! – говорю я. – Видно подушка-то была ого-го!
– Проводи меня, пожалуйста, до дома, – не обращая внимания на мою плоскую остроту, просит Татьяна, – так будет романтичнее. Только дальше порога я тебя не пущу, идёт?
– Идёт, – соглашаюсь я. – Честно говоря, я и не рассчитывал.
– А зря, – говорит Татьяна тоном учительницы, – надо всегда замахиваться на невозможное.
– Учту. Как тебе сегодняшний вечер?
– Как тебе сказать, – вздыхает она, – мы же хотели приобщиться к русскому искусству, а получили американский фаст-фуд.
– Чему ты удивляешься, – также на выдохе говорю я, – мы с тобой живём в стране, по большому счёту, променявшей вообще всё на американский фаст-фуд, в том числе и искусство.
Татьяна невесело улыбается:
– Принеси мне в следующий раз то, что ты пишешь. Хорошо?
Я машинально киваю и зачем-то спрашиваю:
– А следующий раз будет?
– Будет, дурачок, конечно, будет, – смеётся Татьяна и за грудки притягивает меня к себе.
Я наклоняюсь, и наши губы, хранящие ароматы того самого фаст-фуда, встречаются. Аккуратно беру Татьяну за плечи и прижимаю к себе. Поцелуй длится, пока меня ни толкает в спину случайный прохожий.
– Нашли место… – слышу я сзади раздражённый голос.
Я отрываюсь, чтобы ответить, но Татьяна возвращает меня в исходное положение.
– Не связывайся, – тихо шепчет она, – здесь интереснее.
Прерванный поцелуй продолжается. По-женски закрыв глаза, я крепко обнимаю мою спутницу и буквально впиваюсь в неё губами. Татьяна не сопротивляется, напротив, прижимается ко мне всем телом, обвивая руками мою шею. Неожиданно я начинаю понимать, что нахожусь совсем в другом месте, возможно, на другой планете, или в другом измерении. Вокруг нет ничего, кроме меня, её и того, что высшие приматы называют…
– Ну ладно, для первого раза достаточно, – слышу я извне прерывистый Татьянин голос.
Открываю глаза и вновь оказываюсь в зиме, под снегом, стоя между "Макдональдсом" и входом в метро "Третьяковская".
– Пойдём, – говорит Татьяна с улыбкой, – а то нас тут снегом завалит, как полярников.
Нехотя размыкаю объятия. В голове шумит почти как после двух-трёх бутылок пива.
– Тань, ты знаешь, я, кажется…
– Потом расскажешь, – прерывает меня она, настойчиво дёргая за рукав, – идём…
Не в силах продолжить то, что начал, киваю, и беру Татьяну под руку.
Кое-как форсировав сугроб и прорвавшись сквозь завесу летящего абсолютно со всех сторон снега, мы спускаемся по скользким ступеням в тёплые объятья московского метрополитена.