Фабио закурил новую сигарету. Наиболее вероятным казался третий вариант. Лукас украл у него сюжет. И это же объясняло, почему ему врала Жаклина Барт. Теперь она работала исключительно с Лукасом.
– Cazzo! Сволочь!
– Что случилось? – спросил у него за спиной голос Марлен.
Фабио обернулся. Она снова напялила просторную майку, на этот раз с уткой, за которой ковыляли пятеро утят.
– Ничего, – ответил он. – Кое-что вспомнил. А ты? Как самочувствие?
– Не хуже, чем у всех женщин раз в месяц.
– Понимаю.
– Если ты голоден, колбаса и сыр в холодильнике.
– Спасибо.
– Завтра я поеду к родителям и там переночую. Не думаю, что ты захочешь поехать со мной.
– Я их знаю?
– Нет.
– Тогда лучше не поеду.
Оба не знали, о чем еще говорить.
– Ну, я пойду?
– О'кей.
Марлен поцеловала его в щеку. Он посмотрел ей вслед. На спине майки обретался шестой утенок, отставший от выводка. Над его головой красовался большой вопросительный знак.
Фабио допоздна проторчал на балконе, с грустью наблюдая за пикником.
На следующее утро по радио объявили об опасности пожаров. Власти настойчиво призывали население не разводить в лесу костров.
Как только Марлен вышла из дома, Фабио попытался связаться с доктором Фогелем. Сначала он позвонил в приемную. Он, разумеется, не допускал, что нейропсихологи работают по субботам. Но он подумал, что, может быть, дома у доктора нет кондиционера. Так оно и оказалось. Через некоторое время Фогель отозвался своим приватным "да-а-а-а?".
Фабио извинился за то, что беспокоит его в выходной день, и задал свой вопрос:
– Может ли стереться из памяти точно определенный отрезок времени?
– Да, это случается. Например, с людьми, которые перенесли травмы, были ранены на войне, попали в аварию, испытали шок, пытки, насилие. Или с людьми, которых в детстве подвергли истязаниям.
– Но эти люди сами стерли свои воспоминания.
– На этот счет есть разные мнения.
– Тогда я поставлю вопрос по-другому: может ли один человек стереть у другого воспоминания об определенном отрезке времени?
– Да. Например, путем внушения. Гипноз. Есть и медикаменты, вызывающие краткосрочные ретроградные амнезии. Их вводят под наркозом. Есть электрошок, его все еще применяют в психиатрии. А почему вы интересуетесь этими делами в такой жаркий день, когда молодые люди вашего телосложения должны развлекаться на пляже?
– Но пятьдесят дней! Неужели кто-то может сказать: давайте из памяти вот этого парня сотрем пятьдесят дней? Существуют ли методы, препараты, какие-то тонкие приемы, которые это могут?
Фабио услышал сопение доктора Фогеля. Только сто шестьдесят кило живого веса в запредельную жару могли издавать подобные звуки.
– Нет, такого еще не было, насколько мне известно. А уж в этой области я немного разбираюсь.
Всю субботу Фабио проторчал в Интернете. К вечеру он узнал о коровьем бешенстве и болезни Крейтцфельдта – Якоба все, что было доступно общественности. В частности, что прионы, возбудители коровьего бешенства, вызывают у людей новую форму болезни Крейтцфельдта – Якоба. Наука считала это доказанным.
Еще он узнал, что лабораторные методы позволяют установить наличие в продуктах питания вещества, представляющего риск, например, для головного и костного мозга. Но методов, которые доказывали бы зараженность этого вещества прионами, пока еще не существовало, так как тесты, имевшиеся в распоряжении науки, были недостаточно чувствительны для обнаружения минимального содержания прионов. При этом некая теория кристаллизации утверждала, что для возбуждения болезни Крейтцфельдта – Якоба достаточно даже самого ничтожного количества прионов.
На начальной стадии эта болезнь проявлялась в депрессиях, бессоннице, галлюцинациях. Пациенты становились агрессивными, пугливыми, неуверенными при ходьбе, страдали нарушениями координации, приступами глухоты, зудом, потерей памяти и ограниченностью нормального мышления. В зависимости от того, какая область мозга была затронута болезнью, у них появлялись признаки паралича, дрожание рук, ног, головы, мускулов, приступы эпилепсии и мышечные судороги. Примерно через двадцать два месяца они умирали в состоянии умственного помрачения.
Почти все жертвы этой новой формы болезни Крейтцфельдта – Якоба были подростками и молодыми людьми не старше тридцати лет. Большинство из них, около ста человек, умерло в Англии, – слишком мало, чтобы фармакологическая промышленность начала интенсивно искать средство против этого недуга.
А между тем некоторые серьезные исследователи полагали, что сотни миллионов людей в мире соприкасались с возбудителем. И примерно десять миллионов могли заболеть.
Вечером он приготовил себе бутерброд с вареной колбасой и уселся с ним перед телевизором. После первого куска он вернул бутерброд на тарелку.
13
Его разбудил воскресный колокольный звон. Он провел беспокойную ночь: то и дело просыпался и не сразу узнавал квартиру, которая без Марлен казалась еще более враждебной. Он долго лежал без сна, пытаясь помешать своему мозгу снова и снова прокручивать одни и те же рассеянные мысли. Когда ночь принесла наконец немного прохлады и крыши домов стали медленно вырисовываться на фоне неба, он, должно быть, все-таки задремал. И вот теперь его разбудили колокола.
В детстве он каждое воскресенье ходил в церковь. Это разумелось само собой. Все, кого он знал, ходили в церковь. А потом грелись на солнышке, немного выпивали.
Повзрослев, он не утратил своего доверчивого отношения к церкви. Он не был слишком набожным, он даже не был уверен, что верует, но ему никогда не пришло бы в голову выйти из общины. Он редко посещал церковь, но, входя туда, осенял себя крестным знамением и целовал большой палец.
Фабио встал, сварил себе крепкий кофе, вышел на балкон и стал слушать праздничный звон.
Его одолела какая-то смутная тоска. По прежней жизни. По Италии. По правильным воскресеньям. По Норине.
Колокола отзвонили. Сначала ближние, потом, постепенно, все другие. Стало тихо. В церквях началась литургия.
Может быть, сходить как-нибудь к обедне, подумал Фабио. Может быть, это путь к душевному равновесию.
Он не спеша совершил утренний туалет, надел новые брюки и последнюю отглаженную рубашку. "Стирка!" – записал он на понедельник в своем ежедневнике.
Он позвонил матери.
– Что-то случилось? – испуганно спросила она, услышав его голос.
Он решил, что нужно звонить ей почаще.
Когда Фабио вышел из дому, первые колокола уже возвестили о конце службы. У него не было никакой конкретной цели, разве что где-нибудь поблизости купить сигареты. Первую собственную пачку, с тех пор как он себя вспомнил.
На углу Амзельвег и Ребенштрассе стоял многоквартирный дом постройки семидесятых годов. На первом этаже располагалась прачечная и ресторан "Амзельгартен". Фабио вошел, сел за столик и заказал кофе с молоком и сигареты.
Он намеренно оставил свежий номер "Воскресного утра" в почтовом ящике Марлен. Но теперь, увидев его в гардеробе, не смог удержаться.
Газета не впечатляла. Ни формой, ни содержанием. Типичный проходной номер, немного рекламы, высосанные из пальца темы. Небольшой комментарий к вчерашним новостям, интервью с политиками, ушедшими в отпуск, путеводитель по курортам, знаменитости делятся с читателями своими способами спасения от жары.
Кафе быстро заполняли прихожане, зашедшие после службы на аперитив. "Амзельгартен" был одним из трех ресторанов поблизости от католической церкви.
Чтобы ни с кем не делить свой столик, Фабио демонстративно закрылся газетой.
Его преемник, Рето Берлауэр, занял целый разворот своим пространным репортажем о первых тамильских проводниках в Альпах. Наверняка отходы производства: материал, не вошедший в очерк о японских туристических группах.
Руфер, разумеется, был в отпуску, потому что передовица была подписана Лукасом Егером.
Фабио не смог заставить себя прочесть ее. Но фотографию он поневоле увидел. Новую. Лукас смотрел через плечо, словно у него не нашлось времени позировать, – так он был занят на работе. Волосы тщательно уложены, выражение лица являет собой смесь серьезности и сарказма. Хорошо смотрится, лучше, чем в жизни, подумал Фабио.
Хозяин принес кофе и сигареты. Фабио отложил газету. Так. Значит, Лукасу доверено писать передовицы. В прежнее время (насколько он помнил) ничего подобного не случалось. Что скрывалось за этим рывком в карьере? Крупное дело?
– Каузио, Росси, Беттега, – раздался над ним чей-то голос. Это был дворник Анзельмо, певчая птица, сосед по дому на Амзельвег.
– Тарделли! – откликнулся Фабио.
– Бенетти, Заккарелли! – продолжил игру Анзельмо.
– Джентиле, Куккуредду, Скиреа, Кабрини!
И оба вместе гаркнули:
– Дзофф!
Анзельмо просиял и сел за столик. Фабио не имел ничего против. Честно говоря, он даже был рад хоть чьему-то обществу.
– Я никогда не видел тебя здесь, – заявил Анзельмо.
– А я здесь в первый раз. Насколько помню. Хозяин принес меню. Анзельмо представил ему Фабио:
– Фабрицио, это Фабио из Урбино.
Они кивнули друг другу.
– Фабрицио из Монцы, – сообщил Анзельмо Фабио, а у хозяина спросил: – Что там у тебя?
– Кролик.
Когда хозяин удалился, Анзельмо спросил:
– Будешь есть или пойдешь домой?
Фабио ел. Кролик не был его любимым блюдом, тем более в такой жаркий день в шумном прокуренном местном ресторане. Но пришлось признать: он был великолепен. Фабио даже поддался на уговоры распить с Анзельмо бутылку бароло. Он даже попробовал якобы легендарный дзабайоне. Он не отказался бы даже от граппы. Но Анзельмо сделал предостерегающий знак:
– У меня дома есть граппа получше.
Таким вот образом Фабио, сытый и захмелевший, очутился в квартире дворника, на Амзельвег, 74. Он сидел на балконе, таком же, как у Марлен, за садовым столиком, таким же, как у Марлен, и смаковал граппу.
Анзельмо принес две хрустальных рюмки и торжественно их наполнил.
– Сначала только цвет, – поучал он. – У нас десять минут времени, чтобы сосредоточиться на цвете. Граппе нужно время, чтобы проснуться. Никогда не пей граппы, не подышав ею хотя бы десять минут. В этом и заключается различие между знатоком и пьяницей.
Потом Анзельмо принес два листа линованной писчей бумаги. Один листок он вручил Фабио, другой взял сам. Подняв рюмку за ножку, он поднес его к листку. Фабио пришлось последовать его примеру.
– Что ты видишь? – спросил Анзельмо.
– Ничего.
– А я вижу линии на бумаге.
– Их я тоже вижу.
– Ясно видишь?
– Пока что.
– Самое главное в молодой граппе – это цвет. Не должно быть никакого цвета. Слышишь? Нулевой цвет. Абсолютно нулевой. – Анзельмо выдержал паузу. – Ну что?
– Никакого цвета, – подтвердил Фабио.
– И никаких загрязнений? Помутнений? Осадка?
– Ничего, – подтвердил Фабио.
– Прозрачна, как родниковая вода?
– Как родниковая вода.
– Хорошо. Теперь нюхай. Три секунды. За это время ты ее ощутишь. Двадцать один, двадцать два, двадцать три. Но считать нельзя. Сосредоточиться только на своем носе. Готов?
Оба поднесли рюмки к носу.
– Ну? – вопросил Анзельмо через три секунды.
– Пахнет хорошо.
– Плесень, дым, кислая капуста, козлятина, гнилые яйца или пот?
Фабио собрался нюхать. Анзельмо остановил его знаком.
– Это ни к чему. Я такой не держу. Если унюхаешь в граппе плесень, дым, кислую капусту, козлятину, гнилые яйца или пот, можешь выплеснуть ее на помойку. Моя граппа пахнет орехами, земляникой, гиацинтами, персиками, розами, шалфеем, табаком, лакрицей, ванилью, пряностями, экзотическими фруктами и яблоками. Еще раз три секунды. Готов?
Они снова приблизили носы к рюмкам.
– А теперь набери в рот крошечный глоточек. Но не глотай, а подержи в полости рта, почувствуй, как расцветает вкус. Не должно быть ничего колючего, ничего жирного, или пресного, или горького. Давай!
Они набрали в рот немного граппы и держали ее во рту, пока Анзельмо не дал команды глотать.
– Ну, как?
– Чудесно, – сказал Фабио.
Анзельмо был недоволен.
– Чудесно, чудесно, я думал, ты журналист, знаешь толк в словах. Чудесно… Бестелесно! – вот как надо было сказать. Хорошая молодая граппа бестелесна.
– У меня утрачена чувствительность справа в верхней части лица.
– Как это – утрачена?
– После травмы головы. Вот отсюда досюда все онемело. – Фабио показал где. – И губы. И глотка. И зубы. Может, поэтому.
– И вкусовые пупырышки?
– Они тоже.
– Но не все же?
– Примерно четверть.
– Тогда попробуй еще раз остальными.
Фабио набрал еще один глоток, задержал граппу во рту, закрыл глаза, ждал, ждал, проглотил и замолчал.
Анзельмо затаил дыхание.
– Бестелесно, – подтвердил Фабио.
Анзельмо снова наполнил рюмки.
– Десяти минут не прошло. Мы выпили ее прежде, чем она проснулась.
Пока они ждали пробуждения граппы, Фабио узнал, что днем Анзельмо работает в какой-то сапожной мастерской. Срочный ремонт обуви.
– Хреновая работа, можешь мне поверить. Особенно в такую жару. Люди швыряют тебе на прилавок вонючие потные башмаки, и ты даже не можешь их высушить, прежде чем браться за починку. А после работы убирай мусор здесь. А ведь дворником, собственно говоря, работала моя жена.
Фабио неосторожно поинтересовался:
– И где же она?
– Откуда мне знать, где моя жена? – спросил Анзельмо. – Во всяком случае, не здесь. Может, ты ее где-то видишь? Я не вижу. Давно уже не видел. Последний раз видел год назад.
Бедняга так разволновался, что опрокинул свою граппу до истечения заветных десяти минут. И вынудил Фабио поступить так же, дабы на равных вернуться в исходное положение.
Во время следующей десятиминутной паузы Анзельмо поведал другу Фабио, что жена бросила его год назад. Ушла к его товарищу по работе! По работе!
Словечко спровоцировало Фабио в свою очередь высказаться о типах, которые не стесняются ухлестывать даже за женами своих коллег.
В ожидании пробуждения еще одной траппы Анзельмо поделился своими соображениями относительно женского пола. Затем он настоятельно предложил гостю отведать его старую граппу, выдержанную в грушевом бочонке. Он принес новые рюмки и разлил по одной.
Теперь они ждали, пока эта граппа проснется, и Анзельмо вернулся к прерванной теме.
– Все они одинаковые, – буркнул он.
– Не совсем все, – возразил Фабио, пытаясь хотя бы по очкам избавить Норину от этого разгромного счета.
– Ха! – откликнулся Анзельмо. – Ты думаешь, что твоя – другая? А к кому приходил мужик, как только ты оказался в больнице?
Граппа немного затормозила реакции Фабио. Ему понадобилось время, чтобы осмыслить сказанное.
– Ты имеешь в виду Марлен?
– Прости, теперь не стоило этого говорить.
– Рассказывай.
– А что тут рассказывать. Приходил к ней один. Вот и все. Может, просто так, безобидно.
– Много раз?
– Я не всегда торчу во дворе. По крайней мере, один раз.
– А как он выглядел?
– Молодой, твоего возраста, короткая стрижка. Недурен собой.
Фабио встал и двинулся к входной двери.
– Погоди-ка.
Не слишком твердо держась на ногах, он спустился по лестнице до почтового ящика Марлен, выудил из щели "Воскресное утро" и принес в квартиру Анзельмо.
– Этот? – спросил он, указывая на фото Лукаса.
Пришлось Анзельмо встать и принести свои очки, лежавшие рядом с телепрограммой.
– Точно он. Наверняка. Плохой снимок. В жизни он выглядит лучше.
Марлен вернулась в пять. Фабио ждал ее, лежа на диване и собираясь при первом шуме на лестнице встать и встретить ее стоя. Но был разбужен поцелуем в лоб и вопросом:
– Шнапс?
– Что?
– От тебя разит шнапсом.
Тем самым психологическое преимущество было упущено.
Фабио не сразу вспомнил, почему он так обозлен на Марлен. А когда вспомнил, попытался встать. Но на полпути потерял равновесие и снова свалился на диван.
Марлен рассмеялась:
– Ты пьян.
– У меня есть на то все основания.
Фабио все-таки воздвигся. Марлен хотела ему помочь, но он оттолкнул ее.
– Что тут понадобилось Лукасу?
Марлен не ответила. У нее был такой вид, словно нечто неизбежное наконец случилось.
– Что? – с угрозой повторил Фабио.
Марлен скрылась в ванной.
– Да, да, подумай, прежде чем отвечать.
У Фабио был мерзкий вкус во рту. Он открыл холодильник. Минералки не было. Только две бутылки Бифиба и надорванный пакет густого персикового сока, который обожала Марлен.
Он открыл кран над раковиной на полную мощность и подождал, пока струя остынет. Набрал полный стакан и проглотил воду. Она все еще была тепловатой. Он закурил сигарету и подождал, пока Марлен со своим ответом выйдет из ванной.
Она вышла без ответа.
Фабио загородил ей дорогу и сказал:
– Что. Тут. Понадобилось. Лукасу.
– Мы можем это обсудить, когда ты протрезвеешь.
– Когда я протрезвею, меня здесь не будет.
Марлен вздохнула и протиснулась мимо него. Он хотел ее задержать, но для этого слишком плохо держался на ногах.
Марлен закурила и подошла к его письменному столу. Левой рукой она поддерживала локоть правой руки, державшей сигарету на высоте рта.
– И что же ты хочешь узнать?
– Когда я был в больнице, ты трахалась с Егером?
– Нет. Следующий вопрос.
– Нет?
– Нет.
– Тогда зачем он сюда шлялся?
– Он не шлялся.
– Шлялся. У меня есть свидетели.
– Если хочешь знать, он был здесь один-единственный раз.
– Для обсуждения профессиональных проблем? – Вопрос показался ему знакомым.
– У меня были трудности. Лукас был очень мил. Он немного обо мне позаботился.
– На это он мастер.
– Это не то, что ты думаешь.
– А что?
Она раздавила сигарету, взяла большую сумку, которую брала с собой на выходные, и удалилась в спальню.
Фабио последовал за ней. Она начала распаковывать сумку.
– Я знаю, что произошло.
Марлен молчала.
– Лукас украл у меня мой сюжет.
Марлен выбросила в корзину грязное белье.
– А ты ему в этом помогла.
Она вынула из сумки свою косметичку и запихнула сумку в шкаф.
– Я расследовал большое дело. Когда Лукас заметил, что я потерял память, он украл у меня материал и стер все данные, связанные с этим делом. В редакции и здесь.
Марлен уселась на пуф перед туалетным столиком и воззрилась на него.
– Ты впустила его сюда и сказала: "Прошу покорно, вот его письменный стол, приятного аппетита".
Марлен продолжала молчать.
– Слушай, ты! Я задал тебе вопрос! – Это прозвучало излишне громко.