– Хреново. Она винит себя. Позавчера она с ним рассталась.
– Он оставил прощальное письмо?
– Пока что ничего не нашли. Пока что известно очень немного. Вчера ночью, между одиннадцатью и четырьмя, он утонул в реке под мостом Зееталь.
– Откуда они так точно знают место?
– Если бы он бросился в реку выше по течению, он бы застрял около моста Зееталь. Там какой-то затор.
– Его родителям сообщили?
– Когда мы уходили из полицейского участка, их как раз привезли туда из Института судебной медицины. Они словно окаменели.
– Что я могу сделать?
– Лучше всего держись от всего этого подальше.
Фабио улегся на кровать и стал смотреть на медленно расплывающееся влажное пятно над окном. По жестяному подоконнику неутомимо барабанил дождь. Монотонно шуршали по лужам машины. Он чувствовал, как им овладевает тяжелая хандра.
В дверь постучали.
– Да! – крикнул Фабио, не вставая с кровати.
Вошла Саманта. Она дрожала от холода и куталась в свой махровый канареечного цвета халат.
– Je m'ennuie, – пожаловалась она. – Мне скучно.
Фабио остался лежать. Очевидно, он являл собой жалкое зрелище, потому что она спросила:
– Кто-нибудь умер?
Она спросила не всерьез, просто так. Когда Фабио кивнул, она испугалась:
– Из родных?
Фабио покачал головой.
Саманта присела на край кровати.
– Твой друг?
Фабио задумался над ответом.
– Раньше был другом. Пока не стал другом моей подруги.
– Он болел?
– Он покончил с собой.
– Почему?
– Она хотела его бросить.
– Тогда это подлость.
Саманта встала и вышла, но быстро вернулась и чем-то занялась в кухонной нише. Через некоторое время она принесла ему стакан с коричневатой дымящейся жидкостью.
– Пей медленно.
– Что это?
– Пунш.
– С твоим ромом?
Она кивнула:
– Мы пьем его горячим, когда нам грустно.
– А холодным?
– Когда хотим развеселиться.
Фабио приподнялся на кровати и осторожно сделал глоток. У напитка был вкус спиртного, отдававший сахаром и лимоном.
Саманта снова уселась на край кровати.
– На Гваделупе я дала одному парню поворот от ворот. Он заявился вечером и стал ломиться в дом. И все орал: "Впусти меня, или я застрелюсь!" Не могла я его впустить, я была не одна. Полночи он все вопил: "Впусти меня, или я застрелюсь! Впусти, или застрелюсь!" В общем, он меня достал, и я ему крикнула: "Оставь меня в покое, можешь стреляться!" Пей свой грог!
Фабио сделал глоток.
– А что было потом? – спросил он, как маленький мальчик, которому перед сном рассказывают сказку.
Саманта пожала плечами:
– Он оставил меня в покое и застрелился.
Фабио не смог удержаться от смеха.
– Вот видишь. Не стоит переживать из-за людей, которые кончают с собой из-за того, что кто-то их бросил. Так не поступают. Вот ты же не покончил с собой, когда она тебя бросила.
– Это я ее бросил.
– Но ты же сказал, что он был твоим другом, пока не стал ее другом.
– Верно.
– Ты ее бросил, а потом переживал из-за ее нового друга?
– Звучит странно, да?
Она покрутила пальцем у виска.
– Почему же ты ее бросил?
– Я забыл.
Саманта рассмеялась:
– Пей. Его нужно пить горячим, а то будет слишком весело.
Фабио глотнул горячего грога.
– А это правда, что за два-три удачных вечера вы зашибаете две с половиной тысячи?
– Тебе Фреди сказал?
Фабио кивнул:
– Это верно?
– Другие девочки зашибают.
– А ты?
– А я за один вечер. – На какой-то момент она сохранила серьезность. Потом расхохоталась. – Ну и лицо у тебя! Видел бы ты себя со стороны!
Фабио допил свой грог. Тяжесть во всем теле стала более приятной.
Саманта унесла пустой стакан в нишу и сполоснула.
Он встал и взял кое-что со стола.
– Закрой глаза, – скомандовал он, когда она вернулась. Она закрыла глаза.
Он надел ей на шею коралловые бусы и открыл шкаф с зеркальной стенкой.
– Теперь открой.
Она открыла глаза и бережно, кончиками пальцев, погладила кораллы. Они излучали то же матовое мерцание, что и ее почти черная кожа.
– Это мне?
Фабио кивнул.
– Кораллы?
– Из Средиземного моря.
– У нас тоже есть кораллы. Но не такие красные.
– Они принадлежали одной нимфе.
– Что это – нимфа?
– Прелестная девушка с крыльями. Она была возлюбленной Геркулеса. Когда она умерла, он похоронил ее в самом красивом месте на свете и назвал это место ее именем. Амальфи. Ты когда-нибудь слышала об Амальфи?
Саманта покачала головой:
– Но я слышала о Геркулесе. – Она взяла в руки его голову и поцеловала долгим поцелуем. – Слишком много мускулов.
– У меня?
– У Геркулеса.
– Вы тоже чувствуете себя так, словно заново родились? – спросил доктор Фогель, подгребая к Фабио. Он был облачен в некое подобие колониального мундира со вшитым поясом и погонами.
"Интересно, – подумал Фабио, – где шьют одежду таких огромных размеров?"
Он рассказал о том, что произошло вчера. Доктор Фогель выслушал его, ничему не удивляясь. Потом сказал:
– Получается, что человек, которого вы мечтали убить, избавил вас от этой работы?
– Можно и так на это посмотреть.
– А как вы на это смотрите?
Фабио немного подумал:
– Как на дурной тон.
– Вы ставите оценки за самоубийства? – В голосе Фогеля прозвучало раздражение.
– Это ультимативная пощечина. Совершенно запрещенный прием в борьбе за любовь человека. Неслыханная бестактность.
– Самоубийство – это конец всякой учтивости. Кстати, и в отношении самого себя.
– В этом я не слишком уверен. Некоторые люди так безумно жаждут угробить ближнего, что готовы заплатить за это собственной жизнью.
– Вы рассуждаете в точности как ваш машинист.
– Теперь я его лучше понимаю.
– Приступим к упражнениям?
Фабио кивнул.
Он застал Сару в кабинете. Ничего нового не выяснили, только причину и время смерти. Утонул. Примерно в два часа ночи. Примерно через четыре часа после своего последнего звонка Норине.
– Чего он хотел?
– Говорить, говорить, говорить. Как все отвергнутые любовники.
– Ты разговаривала с Нориной?
– Да. Очень короткий был разговор. По телефону.
– Как она?
– Сегодня встречается с его родителями. Эта перспектива ее ужасает.
– А что делать мне? Все еще держаться подальше?
– Все еще.
– Сара, если в его материалах обнаружатся документы некоего доктора Барта, ты дашь мне знать?
– Почему ты просишь?
– Они принадлежат мне.
Около полудня позвонил вахмистр Таннер из полиции и пригласил Фабио заглянуть в участок. Они договорились встретиться во второй половине дня.
Фабио помнил, что Таннер большого роста и все в нем большое. Но забыл о его тике, об этом непроизвольно снисходительном подмигивании.
– А вы выглядите значительно лучше, чем во время нашей последней встречи, – констатировал полицейский. Похоже, он испытывал облегчение. – Как я говорил вам по телефону, тут возникла новая версия. – Он раскрыл папку и нашел нужное место. – Вы же были знакомы с неким Лукасом Егером?
– Вы имеете отношение к расследованию его гибели?
– Косвенное. Когда мы находим документы покойника, мы передаем данные в центр, а уж они там заносят их в компьютер. У них имя Лукаса Егера всплыло в связи с ложным вызовом по тревоге. Все звонки в центральную службу фиксируются и некоторое время хранятся в памяти компьютера.
– Вы не имеете права говорить об этом журналисту.
Таннер с испугом поглядел на Фабио:
– Вероятно, вы правы. Пожалуйста, забудьте об этом. Интересно другое обстоятельство, на которое обратил внимание один мой внимательный коллега. В четверг, двадцать первого июня, в пятнадцать ноль восемь из садового товарищества Вальдфриден поступил вызов "скорой помощи". Товарищество расположено неподалеку от конечной остановки трамвая Визенхальде. Вызывал карету Лукас Егер. Но он вышел навстречу санитарной машине и объяснил, что произошла ошибка. У него взяли паспортные данные и по указанному в них адресу послали потом счет за ложный вызов. Каковой он немедленно и оплатил.
Наверное, Фабио побледнел, потому что Таннер спросил:
– Не желаете ли чашку кофе? У меня есть эспрессо натуральный, эспрессо со сливками, капучино, кофе со сливками, кофе натуральный, кофе с молоком. А может, стакан воды? Хотите стакан воды?
Фабио сделал ему одолжение и попросил эспрессо натуральный. Таннер извлек пакетики из ящика своего стола и вернулся с двумя пластиковыми стаканчиками. Кофе был на удивление хорош.
– Между тем нам известно, что один из родственников Егера владеет участком "Гуррама" в товариществе Вальдфриден. Вы в курсе?
– Я там уже побывал.
– А вы не могли находиться там двадцать первого июня? Я знаю, вы не помните, но не считаете ли вы это теоретически возможным?
Уже в тот момент, когда Таннер принес ему кофе, Фабио решил сказать ему правду. По крайней мере, часть правды.
– Я там был. Я это знаю.
– От Лукаса Егера?
– Нет, от одной соседки.
– Вам бы следовало сообщить мне об этом.
– Я хотел сначала поговорить с Лукасом.
– И что?
– Не успел.
Огромный вахмистр кивнул огромной головой.
– Как вы относились к Лукасу Егеру?
– Мы были сослуживцами. И друзьями.
– И вы еще были ими двадцать первого июня?
– Я думаю – да, раз я был там с ним.
– Но позже возникли разногласия?
– Только тогда, когда я вышел из больницы и понял, что он живет с моей подругой.
– Вашей бывшей подругой.
– Да.
– А это не могло быть причиной какого-то конфликта в… – он заглянул в дело, – "Гурраме"?
Фабио беспомощно поднял руки:
– Не исключено.
Таннер выбросил пустые стаканчики в мусорную корзину.
– А теперь я просто поделюсь с вами своими соображениями. Вы отправились со своим приятелем и сослуживцем в эту "Гурраму", возможно, для выяснения отношений, возможно, чтобы поработать или просто так. Вы поссорились, может, из-за вашей подруги или из-за чего другого, сцепились, подрались. Вы неудачно упали, или он двинул вас чем-то по черепу. Вы потеряли сознание, он вызвал "скорую". У каждого из вас был при себе мобильник. Вот как я себе это представляю.
– Мобильник там не берет. Нужно пройти довольно большой кусок дороги в направлении кладбища.
– Вот видите, какое ценное указание. Тогда получается, что он доходит до места, где срабатывает мобильник, а вы тем временем приходите в себя и удираете. Он возвращается, а вас и след простыл. Он отсылает "скорую". Вы блуждаете по округе, пока не оказываетесь на конечной остановке Визенхальде. Дальнейшее вам известно.
Оба немного помолчали.
– Так могло быть, – сказал Фабио.
– Не правда ли? Только почему он ничего не сказал? Вы можете это объяснить?
– Может, он упустил момент. А потом выяснилось, что я все забыл. И тогда он промолчал.
Таннер с неодобрением покачал головой:
– Не очень красиво с его стороны.
– Не очень, – подтвердил Фабио.
– Несчастная любовь да еще такое дело на совести. В такую ночь, как вчера, вполне можно было сигануть с моста.
Фабио с ним согласился.
20
Маленькие группки людей смущенно переминались под зонтами у входа в часовню номер два. Под навесом собрались ближайшие родственники. Отец Лукаса, высокий худой мужчина с волосами, тронутыми сединой, выглядел среди них удивленным, словно попал не на то мероприятие. Мать Лукаса, полноватая, энергичная женщина, держала его за руку, то и дело поднимая на него озабоченный взгляд. Рядом с ними и позади них стояли пожилые женщины и мужчины, видимо, тетки и дядья Лукаса. Еще Фабио узнал старшего брата и младшую сестру покойного. И пожилой человек на костылях тоже показался ему знакомым. Ну конечно, это был тот самый двоюродный дед, которому принадлежал участок "Гуррама".
На нейтральной полосе между родственниками и остальными участниками похорон стояла Норина со своей матерью. В какой-то момент Фабио почудилось, что она его увидела и кивнула.
Редакция пришла в полном составе. Руфер прибыл в сопровождении супруги. Он был в темном костюме и снова с усами. Сара Матей надела шляпу с широкими полями, и Фабио не сразу ее узнал. Рето Берлауэр в ветровке и галстуке, с кожаной сумкой через плечо имел такой вид, словно собрался писать репортаж.
Издательство было представлено кадровиком Коллером. Пришло несколько журналистов из других отделов. И кое-кто из конкурирующих издательств.
В одной довольно большой группе журналистов он обнаружил Марлен. Она была одета во все черное, но на ней это не выглядело как траур. Она бросила на него быстрый взгляд и медленно кивнула. Что это означало, он не понял. Вероятнее всего, горький упрек.
Потом она опять включилась в тихий, серьезный разговор.
"Контакт с журналистами – моя профессия", – заявила она ему когда-то.
Прибывшие медленно продвигались ко входу, стряхивали зонты и вставали в очередь, чтобы выразить соболезнование близким покойного.
Фабио протянул руку матери Лукаса, но женщина обняла его и крепко прижала к груди. Он тоже обнял ее и считал секунды, пока она его не отпустила.
– Это Фабио, – напомнила она своему мужу.
Отец Лукаса его не узнал.
– Лучший друг Лукаса, – пояснила она.
В часовне номер два не было никаких религиозных символов. Композиция из цветов по обеим сторонам амвона и нейтральная свеча без пламени – вот и все, что должно было подчеркнуть торжественность церемонии. Интересно, подумал Фабио, когда администрация кладбища присваивала номера часовням для отправления различных похоронных обрядов, она не опасалась, что может произойти путаница?
В часовне было холодно. Слабый свет дождливого дня с трудом пробивался сквозь конструктивистские витражи. Единственным, что излучало немного тепла, была крохотная лампочка, привинченная к амвону.
В начале церемонии прозвучала пьеса для виолончели соло. Фабио вспомнил, что Лукас как-то назвал себя атеистом. И никогда не проявлял особой любви к современной виолончельной музыке.
После музыкального вступления к амвону вышел брат Лукаса и нервно зачитал биографию покойного. Потом снова зазвучала виолончель.
Сестра Лукаса продекламировала текст, который Фабио только в самом конце опознал как стихотворение Готфрида Бенна. Она попросила присутствующих почтить память Лукаса минутой молчания. Фабио прочел про себя "Отче наш" и "Аве Мария" и вознес благодарность Господу за то, что Он создал его католиком.
О том, что минута молчания истекла, сообщило очередное выступление виолончели, во время которого кто-то громко зарыдал.
Фабио сидел тремя рядами дальше отца Лукаса и все время видел перед собой его высокую фигуру: даже сидя этот человек был выше всех ростом. Поначалу он еще удивленно озирался вокруг. А потом совсем затих.
Теперь его сотрясали безудержные рыдания.
Фабио успел заметить, как на его плечи с двух сторон легли женские руки. Но тут глаза самого Фабио наполнились слезами.
Сначала он пытался сдерживаться. Но вскоре из его груди вырвался первый всхлип, и Фабио расплакался, как отчаявшийся ребенок. Он не знал, что вызвало его слезы: печаль по Лукасу, досада на безвкусицу церемонии или мысль о неизбежности собственной смерти.
Он не заметил, как люди встали и покинули помещение, бросая на него любопытные косые взгляды. Он опомнился только тогда, когда кто-то обнял его и сунул в руку бумажный носовой платок.
Немного придя в себя, он увидел хлопотавшую вокруг него Сару.
Он шмыгнул носом:
– Черт возьми!
Сара кивнула.
– Где все?
– У могилы.
– А ты?
– А я рада, что у меня есть повод увильнуть.
– Не знаю, что на меня нашло.
– Если уж и на похоронах нельзя больше плакать…
– Послушай, Сара, если вопрос встанет обо мне и ты окажешься в курсе, имей в виду: пусть меня хоронят со священником, служкой, ладаном и какой-никакой латынью.
– Давай выйдем отсюда.
В стояке перед входом в часовню оставался один-единственный зонт. Сара его раскрыла. "Дерьмовая погода", – было написано на зонте.
– Не совсем прилично, я знаю. Просто не нашлось другого. Они заказали поминки в "Зонненфельзе". Ты поедешь?
– Поминки? Нет, я, наверное, не потяну. Будет очень глупо, если я там не появлюсь?
Сара улыбнулась:
– Ты так ревел, что никто на тебя не рассердится.
Под зонтом с неподобающей надписью они прошли к машине Сары.
– Хоть это и не совсем уместно, но я все-таки спрошу: вы уже просмотрели его вещи?
– Только поверхностно.
– И не нашли ничего о докторе Барте?
– Крупное дело?
– Именно.
– Как выглядят эти материалы?
– Научные заметки, статистические подсчеты, протоколы.
– Если мы что-то найдем, я дам тебе знать. Но отдать их я не имею права, понимаешь?
– Да.
Она уже села за руль, когда он спросил:
– Я все еще должен держаться подальше?
– Да. Дай ей время.
Ему не пришлось давать Норине много времени.
Он сидел за компьютером и просматривал электронную почту. Новым было только одно сообщение. Его прислала Бьянка Монти. В конце недели он связался с ней и убедил заглянуть в почту доктора Барта, не найдутся ли там электронные адреса сослуживцев. Она ответила сообщением:
Дорогой Фабио,
я заглянула и ничего не нашла. Похоже, он стер все свои данные. Вчера в "Воскресном утре" я прочла некролог твоего коллеги. Ты хорошо его знал?
Отзовись как-нибудь неофициально.
Бьянка.
Он собрался написать ей пару строк, но тут позвонили в дверь. Сначала он не разобрал имени, произнесенного женским голосом, – домофон искажал звук.
– Кто там?
– Норина!
Он нажал на кнопку домофона, распахнул окно и оправил постель. Снова раздался звонок. Он открыл дверь. Никого. Он снова надавил на кнопку.
– Да?
– Какой этаж?
– Ах да. Второй, номер восемь.
Он вытряхнул пепельницу и убрал валявшуюся на кресле одежду.
Открылась дверь лифта. Он заглянул в ванную, провел пальцами по волосам и открыл входную дверь.
Свет в коридоре не горел. Фабио увидел только ее тонкий силуэт перед освещенным лифтом, а лифт уже снова двинулся вниз. Фабио повернул выключатель, ничего не произошло.
– Я уже пыталась. Наверное, сломался, – сказал ее голос.
Она приблизилась, попала в полосу света, пробивавшуюся из комнаты, и протянула ему руку. Она была в том же сером костюме, что и на похоронах.
– Хорошо, что я тебя застала. Пропуская ее в квартиру, он уловил запах сигарет и жареной картошки. Он забрал у нее мокрый зонт, поискал для него подходящее место и сунул в раковину.
Глаза у нее блестели, от нее пахло вином.