Однажды я вернулся из своего обхода и сидел на раскладушке. Из-за ящика встала большая собака и медленно направилась к выходу. Я хотел крикнуть, но что-то удержало меня. Собака не оглядываясь, медленно вышла. Это была уже немолодая собака. Я узнал одну из диких собак стаи, которая жила неподалеку, – по ее редкой масти рыжего цвета. По примятой охапке сена, где она лежала, было видно, что пролежала она в палатке давно.
Продукты мои находились в картонной коробке, даже ничем сверху не закрытой. Она их не тронула. Что ей нужно было у меня в палатке? Зачем она лежала здесь? Значит, она увидела, что никого нет, вошла и легла и долго лежала.
Какая тоска заставила ее покинуть (оставить) стаю хоть на время и погнала ее в палатку человека? О чем думала она это время?
* * *
Про то, как поспорил мой дядя с соседкой и выиграл пса, я кормил его, а потом он сбежал, и поднял на меня ножку, когда я упал (не было ли это где?..).
Про Буяна и мясника.
Косарь (Косьба)
Разбирая архив отца, он обнаружил его тетради, заполненные необыкновенным почерком, там же нашел листок, озаглавленный: Передать Юре (сыну). На коротком листке была только одна запись: "Он прямо попал из своей простой, органической, но действительной жизни в ту отвлеченную сферу, в которую стало русское новобранное общество и русская литература". К. Аксаков.
Получается, что он думал об отце, как пересаженном, а отец – о нем, посмертный диалог, и в результате получается, что рассказ не об отце, а о сыне, тут и всё обсуждение славянофильства, и стиля ля рюс… Все сюда войдет.
Псы. К названиям книг, стоящих у него на полке.
Я никогда не видел более странных и необычных названий ("Сарматизация материальной культуры Боспорского царства"), которые содержали бы столько информации и которые хотелось бы читать: Сарматизация! Значит, там будет про сарматов. Маткультуры! И про это будет – и у сарматов и в Боспорском царстве!
Другие названия были совсем простые – но эти книги хотелось прочесть еще больше. "Сурки и места их обитания". Это была очень толстая книга, и было ясно, что из нее безусловно все можно узнать о сурках и исчерпывающие сведения о местах их обитания. Небольшая книжка называлась кратко и энергично "Верблюдоводство". Это слово так понравилось NN (он <философ> <гуманитарий> преподаватель русского языка), что он потом на уроках все время с удовольствием не к месту его повторял. И потом, уже через несколько месяцев, в поезде, так надоел попутчику, что тот грубовато сказал: – Что ты тычешь меня своим верблюдоводством? – и добавил еще одно крепкое слово.
Хозяин, заметив, что NN держит эту книгу, сказал грустно:
– Серьезная проблема.
NN, привыкнув из общения с Иннокентием, что со всеми животными плохо и становится все хуже, почему-то надеялся, что хоть с верблюдами все в порядке. Ведь вряд ли их кто-нибудь уничтожает, отстреливает, отлавливает, травит дустом, уничтожает их пастбища – ведь им и пастбищ-то никаких не нужно! – охотится за шкурой или горбами… Вон и книжку выпустили – значит, разводят…Но оказалось, что ничего подобного. Над верблюдами нависла смертельная угроза. И только в Австралии…
24/VII-79
Судьба
Я был связан с ними странным образом. Т. е. я не был связан, но стал их судьбой, не будучи им особенно близок, ни…
Началось с того, что я их и свел снова после разлуки, когда у них уже были дети, они пришли ко мне по отдельности – а потом уже вместе. А потом Люда не встретилась со своим мужем на Ленинском проспекте, т. к. опаздывала на мой доклад в Ист. Музее, и он попал под автомобиль. И т. д.
14/I-81. Роман, пожалуй, единственный честный жанр, где автор говорит до конца то, что может сказать. Рассказ – по сути дела, если не жульничество, то фокус: мелодика, намек, деталь, оборванность, недоказанность намекают на то, что автор не сказал, потому что, скорее всего, и не знал!
24/VI-83.
"Псы"
Эколог (или другой персонаж, болезненно переживающий всё, беспрерывно говорящий о гибели природы):
– Дождевой лес гибнет!
– Какой?
– Это термин. Влажно-тропический. К концу века он исчезнет! Сейчас его – 1 млрд га! А в год он сокращается на территорию, равную половине Англии!
– Откуда у тебя такие сведения?
– Неважно. В "Нэшнл джиогрэфик" опубликовано. Уничтожить это чудо! Эту главную кладовую генетического фонда планеты! Ты знаешь, что такое парниковый эффект?
– Когда в одном месте тепло, а в других холодно.
– Да. Леса не будет, некому будет поглощать углекислоту от сжигания огромных количеств угля и нефти, углекислый газ накопится и накроет землю, как шапкой. Климат потеплеет, растают ледники Антарктиды, уровень мирового океана поднимется на 50–100 метров. Ты представляешь, что это – сто метров? Голландии – не будет!
Юга Франции – не будет!
Только волны, волны…
– Ты какой-то библейский потоп рисуешь. Еще про Арарат и Ноев ковчег расскажи.
– Да! Люди скучатся на возвышенностях. Равнины затопит. Начнется борьба за жизненное пространство. Война всех против всех.
– Каменный век…
– Хуже! Тогда одно племя воевало с соседним, а в каждом было тысячи 3–4 народу. Этот же будет битва миллионов с применением самого совершенного современного оружия.
– Как-то странно. Мировая история изменится из-за какого-то дождливого, пардон, дождевого леса. Какой-то дремучий биологизм, без грана социальности.
– Хватит социальности! Из-за нее погубили Землю, и спохватились только в конце… и т. п.
1985
29 января. И вот опять чеховский юбилей, 125-летний. Увижу ли следующий?
Отчетливо помню, как в 1960 г. 22-летний, бродил я по зимней Москве и с каждой газетной витрины смотрело лицо Чехова! И это волновало до слез. Тогда я впервые начал чуть-чуть понимать, что такое Чехов, думал о нем, писал о нем первое большое – дипломное – сочинение. И вот прошло 25 лет, и я тоже думаю о нем и пишу, уже много написав всего до этого, – еще одну книгу.
Насколько в физическом времени он был тогда ближе. Только что умерла Книппер, и я был на похоронах; в Чеховском музее Соболевский рассказывал о встречах с молодым Чеховым, немало было в живых тех, кто знал его в 900-е годы.
25 лет отдано. И вижу, что это мало, мало. И что 50, если повезет, тоже будет мало. Но это справедливо: разве один человек, даже отдав жизнь, может исчерпать гения?..
В этот юбилей с витрин Чехов не смотрит, портреты не на первых страницах, а – маленькие – на разворотах. А сами газеты – через 25 лет! – гораздо больше, чем газеты 1960-го года, похожи на газеты моего детства – 48–49 гг. Все тот же знакомый дядя Сэм в полосатых брюках. Вот он шествует вниз по лестнице, составленной из слов "спад", хотя все знают, что прошедший год – год самого высокого у них подъема экономики.
Сегодня вечером иду в новое здание МХАТ на торжественный вечер по поводу юбилея.
30 января. На вчерашнем вечере в МХАТе в президиуме в первом ряду С. Михалков, Анатолий Иванов (!), во втором – Верченко, Бердников. Ан. Иванов – свежий кавалер! – пришел приветствовать Чехова. Бердников читал с пафосом из "В овраге": "Оба толстые, сытые, и казалось, что они уже до такой степени пропитались неправдой, что даже кожа у них на лице была какая-то особенная, мошенническая". С. Михалков <…>. Потом – замминистра культуры, потом – Царев, порадовавший своим поставленным голосом, потом бедолага-сталевар из Таганрога, которого заставили читать кем-то написанную речь, с чем он плохо справлялся.
В концерте показали: 1 д. "Иванова" <…>, сцену из "В. сада" <…>, сцену из "Трех сестер" <…>.
Все необычайно плохо. Все играют роли не по возрасту. <…> Все пьесы выглядят одинаково, все скучно, плоско, бледно. То же самое было и с вокальными номерами. Единственное светлое пятно – С. Юрский, читавший чеховскую "Клевету" – очень смешно.
25 лет назад меня никто не знал, тут – ползала знакомых, подходят, здороваются, но даже это почему-то было противно, как и все остальное.
29-го с Л. пообедали в ресторане ЦДЛ, потом подсел Семанов. Поговорили о масонах и проч.
Сегодня весь день пытаюсь переделать статью для институтского труда "Русская литература и литература народов России" – им опять не подошла. Сколько крови она мне стоила. Каждый раз, принимаясь за нее, делаюсь болен. Не могу же я написать о "реализме Чехова" и о том, что "Победоносцев над Россией простер совиные крыла", – а им нужно именно это. Должен заниматься этим вместо доработки книги. <…>
31 января. Работа последние месяцы плохо идет еще потому, что умер Шкловский. Нет дня, чтобы он не вспомнился. Виноградов часто снится – недоговорил с ним, а со Шкловским говорил много, не снится совсем, но наяву постоянно перед глазами – мучительно живой. Ах, Виктор Борисыч, как он верил, что доживет до 100 лет, как этого хотел.
Днем. Жучка лежит, прикрыв морду своими черными лапами – как человек.
В бумажных старых завалах нашел запись: "7/I-72 г. "Поэтику Чехова" я писал, спутав себя ремнями, I-ую часть – водя только кистью руки, II-ую – от локтя. Новую книгу надо писать от плеча, распоясавшись, свободно". Вложил листок в зеленую папку с документацией по книге "Чехов. Утверждение худ. мира" – для перечитывания.
8 февраля. Вчера ездил в Ленинскую б-ку <…>. Разговор с зав. подсобной библиотекой НЧЗ № 3, Над. Георгиевной.
– У вас раньше была витрина с новыми журналами… <Хотел посмотреть 1-е номера с материалами о Чехове>.
– Да, теперь нет.
– А в чем дело? Почему? Для удобства читателей?
– А посмотрите вон ту витрину, и вам все станет ясно.
Я посмотрел другой стеклянный стенд, через проход. Там выступления Зимянина и др.
– Вы знаете, я не понимаю, какая тут связь. Сделали ту витрину, если кому-то это очень нужно, но зачем упразднять эту?
– Но витрина-то одна.
– В физическом смысле?
– Именно в физическом (печально улыбается). Мы уже год боремся, чтоб дали еще одну. Не получается. Я знаю, вы старый читатель, я вас помню давно. Вот и напишите выше, в дирекцию…
Я живо представил себе, как Кондрашев читает заявление, подписанное столь хорошо знакомой ему фамилией. <…>
Вечер. Вдруг показалось нестрашно умереть (показались подозрительными некоторые симптомы). Высказано 2–3 идеи, которые останутся в литературоведении. Конечно, хорошо бы их развить и придумать что-нибудь еще. Но и так ладно. Все надоело. И впереди все то же – ничего нового.
19 февраля. Какие белые снега! Стою, смотрю, смотрю. (Написал стихи).
27 февраля. Вдруг пришла в голову простая мысль: все мои идеи о предметном мире, экологии, современном человеке и вещеустройстве мира и не могут вместиться в традиционные жанры статей или даже книги (о чем я тоже думал). Об этом надо писать прозу!
2 марта. Слушал по радио какой-то спектакль о Суворове (ленинградское радио) со слезами на глазах – стар стал.
11 марта, понедельник, 12 часов дня. Хотел было в 11 узнать, что дают в ежедневной программе "Театр у микрофона", но – печальная музыка. Позже – тоже. Все программы отменены.
Ясно, что́ это значит. Занятия не идут, пошел на лыжах. "Россия, неужели снова…"
13 марта. Тогда, 11-го, о смерти Черненко объявили в 2 часа дня. Сегодня смотрел по телевизору похороны, слышал впервые М. С. Горбачева.
Вчера <…> Л.: "– Ты очень бодр". Я: "– Как всегда, во время исторических переломов". Надежды, надежды.
21 апреля. <…> Болен; постоянные сильные боли в желудке; сразу всплыли все знакомые ощущения прежних лет – и безразличие ко всему, и мысли о тщете. Но столь же привычно их преодолеваю.
21 мая. Добавляю в книгу все новое и новое. Этак еще бы месяца с три повозиться, хорошая бы вышла книга.
Узнал недавно (случайно), что без моего ведома изменили заглавие. Ну разве можно было предположить – после утверждения, плана и проч.? Нет, никогда не привыкнуть к их бандитским привычкам, никогда.
22 мая. Вдруг стал писать конец рассказа "Разговоры с собакой", где собака умирает, и почти заплакал от жалости.
29 мая. <…> Вчера ходил к П. В. Палиевскому по поводу того, что меня не пускают на международную чеховскую конференцию в Баденвейлер.
– Сквозь директора вам не пробиться, – сказал он. И стал утешать, что "ни один пост не вечен" и что меня "и так знают в Европе". Умолчал, что сам включил в список <…> Сахарова, автора одной плохонькой статьи о Чехове и Тургеневе.
8 июня. Снилось, что я разговариваю с Александром Веселовским после его лекции.
– Алексей Николаевич…
– Александр.
– Простите, я оговорился …
Я страшно смущен и не знаю, как мог оговориться – ведь Алексея Ник-ча Веселовского я почти и не читал, а уже более двадцати лет размышляю об Александре Веселовском!
– Я хочу предложить Вам посмотреть очень интересный глаголический памятник. Вы разбираете глаголицу?
– Конечно.
Видя, что я слегка обижен, А. Н. говорит: – Я ведь не знаю, как теперь на филологическом факультете учат.
Т. е. он явился из того времени!
21 авг. Сдал "Мир Чехова" в корректорскую <…>. Нескоро чеховедение выберется из-под этой книги – полемика на ближайшее десятилетие обеспечена <…>.
25 авг. <…> Недавно снова снился ВВ – сидим за нашим длинным столом, ласково треплет меня по плечу – чего никогда не делал. Посвящаю ему "Мир Чехова".
31 августа. Не знаю, что чувствуют авторы, закончившие большую, но описательную книгу, но завершить книгу-концепцию, где задача – каждую клеточку этой концепцией пропитать, пронизать, – это чувствовать усталость и опустошенность полные.
Не хочется ехать в Ессентуки, хочется плавать…
4 сентября. 2 сент. прилетел в Ессентуки, в санаторий "Аврора". Удалось получить отдельный номер.
Итак, через 27 лет я вновь в этих местах, гораздо более здоровый, чем тогда.
14 сентября. Брожу по Ессентукам, бегаю за городом по степи, как в Казахстане, Коктебеле, Прибалтике, Малеевке. За столом сидит старый чекист, служивший еще при Дзержинском и Менжинском. Говоря о религии, даже заикается и дрожит от возмущенья, ему 81 год – но ничто в нем не изменилось. <…>
Хожу в павильон механотерапии, изобретение великого Цандера, закупленный целиком на Нижегородской ярмарке в 1902 году и так с тех пор и остающийся единственным в стране. В очереди рассуждают о политике. Один особенно разорялся:
– Ведь как начинала Америка? А мы? Мы начинали с нуля!
Я не выдержал:
– То-то с этого нуля вы лечитесь в павильоне, построенном в 1902 г., и грязелечебнице, построенной в 15-ом! Как было, так и осталось.
Не нашелся, что ответить.