Аристарх вышел. И молодая женщина, наконец, свободно вздохнула, в который раз отмечая про себя, что этот мужской индивид действует на нее, как красная повязка на быка. Или – как красный, предупредительный сигнал светофора? Одним словом, раздражает…
Вообще-то появлению Аристарха Яновича Рачинского в ТАСС и в качестве журналиста, и в качестве комсомольского секретаря предшествовало немало событий. И начать, пожалуй, стоит с его появления на свет.
Этот спортивный поляк
Здесь, пожалуй, следовало бы совершить небольшой экскурс в весьма бурные и печальные события начала двадцатого века. В числе прочего, упомянув и польско-советскую войну 1919-21 годов, которую называют еще и польско-большевистской – события, о которых до сих пор спорят историки с обеих сторон, замешанных в этом конфликте.
Нам же интересно будет проследить конкретную судьбу некоего Аристарха Вацлавича Рачинского, являвшегося в то смутное время поручиком 5-ой польской дивизии, сдавшейся в плен в Красноярске. А также судьбу польки Гражины Мазур, отправившейся на поиски своего жениха вместе с его младшим братом – Ежи Рачинским.
Наверное, об этом рискованном путешествии из Польши в далекую и холодную Сибирь с бочоночком меда, сушеной ягодой малиной и многокилограммовым шматом копченого окорока, можно было бы написать свою историю. Наверное… Мы лишь здесь заметим, что поиски увенчались успехом. Невеста и брат поручика прибыли в Красноярск, когда там свирепствовала эпидемия тифа. Они разыскали Аристарха в одном из тифозных бараков в горячечном бреду.
Приплюсовав к фамильным серьгам и кольцу семейства Мазур приличный кусок окорока, чтобы уговорить конвой позволить забрать умирающего, невеста и брат перевезли Аристарха на съемную квартиру, где и выходили его. Своей любовью, заботой, медом с малиной и наваристым калорийным супом всё из того же копченого окорока…
Потом наступил момент, когда от тифа слегла хрупкая и нежная Гражина. Самым стойким оказался Ежи, которому досталось больше всех и который не смог выехать на Родину, пока не началась репатриация поляков в 1922 году.
К этому времени Аристарх и Гражина были уже обвенчаны католическим священником, и у них был годовалый сынишка, которого они нарекли Яном. Пускаться с такой крохой в дальнюю и трудную дорогу они не хотели. К тому же, молодые супруги видели, что в стране Советов на постоянное жительство остается немало поляков. Доводы же брата Ежи, что дома, на родине, им будет лучше, не убедили. А зря. Ежи уехал к родителям в Польшу, а они остались.
Ну, а потом еще, как известно из истории, в нашей стране был ГУЛАГ, где оказалось немало заключенных поляков. Не минула эта участь и польского поручика и дворянина Аристарха Рачинского. Правда, опять же, как известно из той же истории, в начале Великой Отечественной войны поляки были амнистированы.
Бывший поручик Аристарх Вацлавич Рачинский вышел из лагеря очень ослабленным, почти инвалидом. Воевать он не мог. Зато подрос польский шляхтич Ян, которому к началу войны исполнился 21 год… Лишь в послевоенное десятилетие, когда тысячи поляков из СССР возвращались на родину, уехали из Сибири и родители Яна. Навсегда.
А тогда, летом 45-го, Гражина и Аристарх Рачинские ждали возвращения своего единственного сына в Красноярск. Они знали, что он жив и здоров.
Возвращался на Родину боец Красной Армии (и одновременно потомок старинного дворянского польского рода) Ян Рачинский, сопровождая своего фронтового друга Владимира Ярового, который был на костылях с загипсованной ногой.
Владимир был жителем подмосковных Мытищ. Доставив раненного товарища домой, Ян должен был продолжить свой путь из Москвы в Красноярск, где его очень ждали родители. Но, ведь, никто не знает, за каким поворотом его поджидает судьба. Не знал этого голубоглазый и симпатичный 25-летний поляк.
А судьба явилась к нему нежданно-негаданно в образе пятнадцатилетней сестрицы Владимира – Клавдии, которая в памяти брата, уходившего на фронт, запечатлелась десятилетней пацанкой. А тут… Володька ее и не узнал, когда выбежала на крыльцо почти незнакомая фигуристая девушка, обняла, поцеловала.
"А сестрица-то моя – невеста уже!" – изумился Владимир.
Клавдия же, как глянула на братова друга, молодого бойца: грудь в медалях, глаза голубые, кудри русые, нос – чуть курносый. Акцент – чудной, но приятный, и имя диковинное – Ян. Глянула – краской залилась. И умопомрачилась. Сразу. С первого взгляда. Бывает.
А дом родительский – только одно название, что дом. Развалюха, к которой мужская рука столько лет не прикасалась. Сад, правда, большой, хороший, и яблоки уродились в то лето.
Время – голодное. Отца семейства все ждали еще, надеялись, хоть была бумага, что после битвы на Орловско-Курской дуге, он пропал без вести.
Кругом – разруха. Брат – хромой, неизвестно, когда нога заживет. А Клавка, только что окончившая семилетку, влюбилась. Да она, конечно, свои бы чувства скрывала, но, как поняла, что Ян скоро домой, в Сибирь свою, уедет, умопомрачилась еще больше.
Однажды, когда мать ушла на ночное дежурство в госпиталь, где она работала санитаркой, а брат в доме дремал, прокралась она тихонько в сад. Здесь Ян, чтобы никого не стеснять в небольшой избе, спал на свежем воздухе под яблоней. И сейчас боец крепко уснул на старой железной кровати под многолетним фруктовым деревом.
Подкралась юная Клавдия в ночной рубашечке к молодому бойцу – и юркнула в постель.
А когда тот, проснувшись, открыл глаза, прошептала со всей отчаянностью девичьей пылкости: "Если уедешь от нас – утоплюсь"…
Поляк вздрогнул, сел на кровати, беря в свои руки трясущиеся Клавдины ручонки, и понимая, что его и самого сейчас начнет трясти от неожиданности момента. Тем более, что днем он ловил на себе ласковые, искрометные и, в то же время, смущенные взгляды девушки. И от этих взглядов у него мутилось в голове.
– Так нельзя, – сказал молодой мужчина и продолжатель рода польских шляхтичей. – Я – гость в вашем доме. И старше тебя на десять лет. А из-за этой войны – старше, будто бы, на все двадцать. А ты… Ты такая юная, свежая, чистая паненка… Так – нельзя. Так – нехорошо…
– Скажи: нравлюсь я тебе или нет? – тая от осторожно-нежных интонаций поляка, а, особенно, от "паненки", спросила Клавдия.
– Нравишься… Очень, – выдохнул боец.
– Ну, тогда оставайся у нас. Или забери меня с собой в твою далекую Сибирь…
И счастливая от того, что "нравится", девушка резко подскочила с кровати, и, краснея от нахлынувшей смелости, быстро приподняла до самого горла вверх свою рубашку.
– Смотри и знай: никто, кроме тебя никогда этого не видел…
Поляк глянул на юные прелести, в долю секунды промелькнувшие в лунном свете летнего сада – и задохнулся. А Клавдия убежала.
Молодой боец долго еще смотрел на звездное небо, курил самокрутки, вздыхал, понимая, что жизнь его делает неожиданно крутой поворот. И ему уже не уснуть.
Днем с Володькой мастерили деревянные подпорки к дому, месили глину для укрепления стены, которая вот-вот могла рухнуть. Еще в перспективе надо было латать крышу. Основным работником был, конечно, Ян.
Клавдия сварила на обед пустые кислые щи (без мяса) и картошку. Позвала обедать брата и гостя. Сама, пунцовая вся, глаза опустила и вышла из кухни, не сев обедать вместе, как обычно.
– Чего это с ней сегодня? – удивился брат.
Фронтовой друг вздохнул и поведал ночную историю, утаив некоторые подробности о девичьей красе в лунном сиянии.
– Так, значит, "утоплюсь"? – усмехнулся Володька. – Так это ж равнозначно, что она в любви тебе первая призналась! Вроде, была только пацанкой, подумать только… А ты-то сам к ней как?
– Я бы женился, – вздохнул Ян. Но, ведь, твоя сестра так молода… Нас не распишут.
– Была бы любовь… Свадьбу сначала сыграем. А распишут через год. И когда вы приглядеться друг к другу успели? Я и не заметил.
– А когда тебе замечать было, когда ты всё к соседке бегаешь, – улыбнулся Ян.
– И то правда. У меня там дела посерьезней ваших приглядок-переглядок будут. Дела конкретные… Жениться надо, пока Катькины родители мне не накостыляли моими же костылями.
Владимир немного помолчал, подумал.
– Так. Значит, сразу две свадьбы играем через месяц. А чего канителиться? – и недавний фронтовик почесал за ухом. – Вот с хатой надо побыстрей заканчивать. Тебе с сестрой здесь жить, а я у Катьки буду, – заключил молодой мужчина, как о деле, уже окончательно решенном.
Вечером того же дня в дом наведались гости. Катька – рыжая, веснушчатая и бойкая, пришла вместе с родителями. Владимир поставил самовар. Пили чай с баранками и колотым сахаром. За столом сидели и Ян с Клавдией.
Владимир оповестил свою мать и Катькиных родителей, что через месяц – свадьба.
Мать жениха всплакнула, подумав о главе семьи, который не может порадоваться за взрослого сына.
Тут поднялся Ян и, смущаясь, попросил руки Клавдии, пообещав всегда любить и беречь свою будущую жену. Это стало для всех неожиданностью (кроме Владимира). Даже для пятнадцатилетней невесты.
Мать всплеснула руками. Но глянув на смутившуюся дочку, которая не убежала, а всё же усидела за столом, поняла, что за повседневными хлопотами проглядела, что дочка-то ее влюбилась. Вот те на… Да еще, какой видный жених за нее сватается. А она что? Она – не возражает. Сын – женится. Дочка – замуж выходит. Рановато, правда. А жизнь-то, какая сейчас? Мужиков война повыкосила. А мужская рука всегда в доме нужна.
– Ты гляди у меня, – пригрозила в тот же вечер мать дочери, когда гости разошлись. – Какой человек на тебя внимание обратил. Смотри у меня… Месяц до свадьбы надо подождать…
Да какой там месяц! Любовь, что эпидемия. Да и само лето так располагает к любви. Июльские душные ночи, ковш Большой Медведицы прямо над раскидистой яблоней белого налива, склонившей ветви над кроватью, где спал молодой поляк. Да спал ли? Ему, видавшему смерть в глаза, вздрагивающему во сне от разрывов несуществующих уже снарядов, так хотелось любви и счастья.
Поляк не спал. По ночам прислушивался. И ждал. Они продержались только неделю.
Душной звездной ночью девичья фигурка всё в той же простенькой ситцевой ночной сорочке замаячила у яблони белого налива.
– Пришла?
– Пришла, – только и смогла вымолвить ослепительно юная невеста.
И всё было в одном этом слове: и люблю, и ты мой первый и единственный… И на всю жизнь.
– Как же я тебя ждал…
Молодой поляк был не каменный и не железный. От волнения Ян порою нашептывал Клавдии польские слова, казавшиеся ей забавными и непонятными. И молчаливые звезды мерцали в темном небе, как немые стражи нарождающейся любви.
Когда после нескольких часов волна нахлынувших чувств немного поутихла, Янушка, как сразу стала называть его Клавдия, достал из-под кровати припасенную заранее плошку меда. Ее он выменял на местном рынке за шерстяной свитер, который должен был его согревать в далекой Сибири.
– Это мой подарок тебе, – сказал он, чайной ложкой зачерпывая свежий майский мед и поднося его к алым нежным губкам своей возлюбленной.
– Ой, как сладко и сразу пить хочется, – отозвалась Клавдия, утопающая в гамме чувств, доселе ей неведомых.
Ян протянул руку к ветке дерева и сорвал яблоко, светившееся в ночи белым сочным наливом…
Так и начался их медовый месяц. Со сладкого меда, который влюбленные заедали яблоками, срывая их прямо с дерева.
И помнила Клавдия об этом подарке всю жизнь. Потому что это было не просто вкусное и приятное лакомство в голодный год. Это был подарок вместо всех подарков, которые любимый мог бы ей подарить, если бы не случилась война. Это было и вместо духов, и вместо коробки шоколадных конфет или торта… Или вместо какого-нибудь затейливого веера или гребня для волос. Или еще какой-либо красивой женской безделушки, которой просто нельзя было достать. А, может быть, и даже – вместо совместных танцев, которых у них тоже не было… Любовь всегда права, любовь всегда чиста.
И друг Володька пропадал ночами в Катькином саду, который стал для молодого фронтовика райскими кущами.
Две свадьбы, как и намечали, сыграли в один день. Катькина родня напекла пирогов с яблоками, приготовила вареную картошку с жареным салом.
Яник же расстарался, чтобы по польскому обычаю на столе была запеченная курица, красный свекольный борщ и каравай из белой муки.
Каравай был накрыт полотенцем, и руки жениха и невесты – Яна и Клавдии – лежали на нем. Потом этим же полотенцем связывали их руки. Молодые должны были съесть по ломтику каравая. Оставшимся свадебным сдобным хлебом угощали гостей.
Кольца были серебряными. Свое кольцо мать подарила дочери. Ян же купил "обручку" всё на том же рынке, где обменял свой шерстяной свитер на мед.
Ну, и понятно, что от такой скорой и пылкой любви первенец не заставил себя долго ждать. В 46-ом году у них родился мальчик, которого назвали Томашем. В этом же году Клавдия с Яном расписались в советском Загсе.
Второй ребенок появился через пять лет – в 51-ом году. Это была девочка, которую назвали Магдой. А уж бутуз по имени Аристарх, родился в 63-ем, когда бывшему фронтовику Яну Рачинскому исполнилось сорок три года, а его, всё еще молодой жене – только тридцать три.
Аристарх рос обычным подмосковным мальчишкой: гонял футбольные мячи с соседскими друзьями, ходил с удочкой на рыбалку и летом отдыхал в пионерском лагере. И детство у него было вполне советское, несмотря на польскую фамилию, имя и отчество.
Его родители – медсестра районной поликлиники Клавдия и мастер мытищенского "Метровагонмаша" Ян – были очень рады, когда их сыну однажды предложили (очевидно, исходя из его природных физических данных) заниматься в легкоатлетической спортивной секции. Сначала – в местной, потом – в Москве. Что в последствии, очевидно, и определило будущее Аристарха: столичный институт физкультуры и звание международного мастера спорта по легкой атлетике. А чуть позже – и его работу в спортивной журналистике.
Веселое новоселье
Как комсомольский вожак, в качестве подарка на новоселье Антонине Аристарх приволок красивые настенные часы (очевидно, хранившиеся в каких-то тассовских закромах для разных торжественных случаев еще с "доперестроечных" времен).
Лариса подарила комплект красивого импортного постельного белья (не оскудело от этого приданое министерской дочки). А также набор из трех сковородок. И еще, учитывая пустые прилавки магазинов, принесла коробку шоколадных конфет (из отцовых подношений), пару банок прибалтийских шпротов, маленькую баночку "Мяса краба", попадавшуюся раньше иногда в хороших продуктовых заказах недавних советских (опять же, "доперестроечных") времен. И уж совсем диковинные для отечественного потребителя (но вполне обычные для ассортимента "Березки") маслины с лимоном, анчоусы и каперсы.
– Ларка, ты – настоящая подруга, – завизжала от восторга Тонька, оценивая щедрые продуктовые гостинцы. – А то мои сотоварищи – доки по отговариванию водочных талонов, а вот по части еды…
Тонька на секунду задумалась.
– Так, Ларка, – хозяйским тоном скомандовала Антонина, – из шпротов твоих сделаем бутерброды с вареным яйцом и маринованным огурцом. Мясо краба пойдет в деликатесный салат с теми же огурчиками, яйцами и баночкой зеленого горошка под майонезом…
– Вообще-то, в этот салат кладут консервированную кукурузу, – тихо заметила Лариса.
– Так, где ж я тебе ее возьму? – встрепенулась Антонина, – спасибо, что кто-то из гостей банку горошка притащил. Маслины тоже сразу на стол пойдут…
Затем новоиспеченная хозяйка осторожно взяла в руки две изящные стеклянные баночки.
– А это что такое? – спросила она у подруги, с изумлением рассматривая содержимое через хрупкое стекло.
– Анчоусы и каперсы…
– А вот эти… книперсы, – сказала с восторгом Антонина, – я спрячу в холодильник и есть не буду.
– Что же ты с ними собираешься делать? – удивилась Лариса.
– Я буду любоваться на них через стеклышко, нюхать через запечатанную крышечку и показывать эту диковинку всем, кто будет приходить ко мне в гости…
– Как хочешь, – улыбнулась Лариса и добавила, – очень вкусно пахнет картошкой с мясом.
Разговор происходил на коммунальной кухне. Тут молодая хозяйка спохватилась.
– Так я ж жаркое стряпаю, загляни в казанок и попробуй, не пересолила ли я.
Лариса подошла к газовой плите, кухонным полотенцем прихватила тяжелую чугунную крышку. И сразу пахнуло вкусным булькающим варевом. Гостья осторожно облизала горячую ложку.
– Посолено в меру. А вот лаврового листа сюда бы, или специй каких не помешало…
– Лаврушки нет, а вот перцу душистого щас кину…
– И еще, – Лариса улыбнулась, – правда, вкусно, только блюдо переварилось. Картошка превратилась в пюре, в котором плавают мясные волокна.
– Да ладно, – махнула рукой беспечная и молодая хозяйка, – парной телятиной картошку не испортишь. Два кило свежего мяса сегодня на Черемушкинском рынке ни свет, ни заря отхватила.
– Ну, тогда скажи своим гостям, – тут подружка призадумалась, – что это твой фирменный суп-пюре с телятиной "по-французски"…
– А что? – тюменская москвичка оживилась, – здорово ты придумала, Ларка, мне нравится.
Тут гостья увидела на одном из столов в самом углу нераспечатанную бутылку водки и торт "Чародейку". Подойдя ближе, прочитала записку, лежавшую на столе и написанную крупными буквами: "Уважаемые соседи, угощайтесь по случаю моего новоселья. Антонина".
– Тебе этого не понять, – вздохнула она, вспоминая хоромы министерской дочки.
Антонина не раз бывала в гостях у Ларисы.
– Представляешь, я сегодня праздную новоселье, а у меня как раз дежурство совпало на этот день.
– Какое дежурство? – не поняла подруга.
– Да общие места в квартире драить: ванну, раковины, унитаз. Мыть полы в кухне и коридоре. Вон видишь, график дежурств висит на стене.
Лариса подошла к рукомойнику, над которым висел пожелтевший от времени листок. Фамилия одного из соседей (понятно, бывшего) была перечеркнута, и над ней виднелась свежая надпись, выполненная шариковой авторучкой: "Курбатова Антонина Ивановна".
– Я тут договорилась с одной бабулей – божьим одуванчиком. Она согласилась.
Тонька вздохнула.
– С соседями надо ладить. Правда, не представляю, как буду соблюдать все эти "графики", ведь, я всё время по командировкам мотаюсь, – и она засмеялась.
Тут на кухню заглянула опрятная старушка лет семидесяти пяти.
– Вас к телефону, – вежливо сообщила она.
Тонька быстро выскочила в коридор коммунальной квартиры, и Лариса через пару секунд услышала ее недовольный голос.
– Да вы что… Я на вас жаловаться буду. Вы стол и стулья должны были привезти еще четыре дня назад! Крайний срок – сегодня утром. А уже вечер. И у меня новоселье. Я, по-вашему, гостей на полу буду угощать?
Всклокоченная Тонька появилась на кухне.
– Представляешь? – обратилась она за моральной поддержкой к приятельнице.
– Я всё слышала, – с сочувствием кивнула Лариса.
– Да, ладно, где наша не пропадала, – и новоиспеченная хозяйка махнула рукой.
В этот момент на кухню заглянули двое молодых людей уже с веселым блеском в глазах.