На другой день всегда такой пунктуальный, обязательный Висенте Пуэнтегарсиа не явился на работу. Тяжелое состояние помешало ему предупредить товарищей о грозившей им опасности. В последующие ночи жертвами бандитов стали поочередно еще девять рабочих. Полиция, поставленная в известность о нападениях на рабочих, предприняла поиски, но негодяи словно провалились сквозь землю. И хотя все догадывались, кто руководил этой кровавой, позорной расправой, никаких доказательств их причастности к этому делу не имелось. Забастовка была сорвана, и, таким образом, завершилась одна из самых постыдных и отвратительных глав в истории нашего любимого города.
В тот мглистый, унылый октябрь я пробирался по портовому кварталу сквозь густую пелену тумана в таверну "Альфонсо", чтобы передать конверты. В первый раз мне нелегко было найти дорогу, поскольку до этого мы ездили туда с Леппринсе на автомобиле, и я ее не запомнил. Наконец я разыскал таверну. Силачи и цыганка кончали ужинать и очень обрадовались моему приходу. Мария Кораль без грима, одетая просто, как самая обыкновенная швея, не произвела на меня столь чарующего впечатления, как в ту ночь. И все же, должен признаться, улыбка цыганки, ее манера разговаривать по-прежнему приводили меня в смущение.
- Знаешь, ты понравился мне тогда, - заявила она.
Я должен был выполнить свою миссию и потому вручил конверт цыганке.
- А твой хозяин сегодня не придет? - спросила она спокойным тоном.
- Нет. Насколько мне помнится, такого уговора не было.
- Да, но мне было бы приятно увидеть его снова. Передай ему об этом завтра, хорошо?
- Как хочешь.
Во второй раз, когда я пошел в таверну "Альфонсо", я нес уже не один конверт, а два. Мария Кораль взяла их и засмеялась. На прощание она сказала мне:
- Передай своему хозяину, что мы оправдаем его доверие во всех отношениях.
Она послала мне воздушный поцелуй с порога таверны, вызвав тем самым реплики посетителей. В третий раз я застал в таверне силачей вдвоем, уплетавших ужин за обе щеки. Марии Кораль с ними не было.
- Паршивка бросила нас, - заявил один из них. - Смоталась два дня назад.
- Ей же хуже, - утешил его другой. - Посмотрим, как она будет выступать со своим номером одна.
- Нам-то все равно, понимаешь? - сказали они. - Мы и без нее обойдемся. Публика приходит смотреть на нас. Зло берет только, что она так поступила после всего, что мы для нее сделали.
- Мы ведь подобрали ее, умирающей с голоду, в одном из городов, где однажды выступали, понимаешь? Взяли с собой из жалости.
- Если она теперь сунется к нам, мы ей дадим от ворот поворот.
- Не станем больше с ней выступать.
- Ясное дело, не станем.
- Она была?.. А что, собственно, вас связывает с ней? - спросил я.
- Она должна быть нам благодарна, - ответил один из них.
- Вот именно. А вместо благодарности она наплевала на нас, - заключил другой.
Я не стал больше расспрашивать о цыганке, а поинтересовался, как продвигается работа, не в кабаре, разумеется, а та, которую поручил им Леппринсе.
- Отлично! Мы разыскиваем по списку того, кто нам нужен, и лупим его, пока он не свалится без сил. А потом говорим: "Не суй нос не в свои дела!" И удираем, чтобы нас не накрыла полиция.
- В последний раз мы чуть было не влипли. Ну и дали же мы деру! А когда совсем обессилели, пришлось заскочить в таверну, чтобы слегка очухаться. Да как назло там оказался один из тех, кого мы накануне хорошенько отделали. При виде нас у него от страха отвисла челюсть, а во рту не хватало как раз двух зубов, которые мы ему выбили. Мы крикнули ему: "Не суй нос не в свои дела!" - и он пулей вылетел из таверны. Мы из осторожности тоже поторопились смотать удочки.
Больше я уже не носил конвертов в таверну "Альфонсо".
- Если вдуматься хорошенько, - сказал я, - твоя теория неизбежно ведет к фатализму, а твоя идея свободы есть ни что иное, как совокупность ограничений, обусловленных определенными обстоятельствами, которые в свою очередь вызваны предшествующими обстоятельствами.
- Я вижу, к чему ты клонишь, - возразил мне Пахарито де Сото, - хотя, по-моему, ты ошибаешься. Свобода не существует вне реальной действительности (как свобода летать, которая находится за пределами физических возможностей человека), зато в пределах реальной действительности свобода полная и в зависимости от того, как ею воспользуются, сложатся последующие условия. Взять, к примеру, хотя бы протесты рабочих в наши дни. Разве этот факт не обусловлен определенными обстоятельствами? Обусловлен. Все вполне закономерно: слишком низкая заработная плата, несоответствие между ценами и заработной платой, условия труда не могли вызвать иной реакции. Но вот каков будет результат? Этого мы не знаем. Добьются ли трудящиеся выполнения своих требований? Никто не может предвидеть этого заранее. Почему? Да потому что поражение или победа зависят от выбора средств. Вот почему - таков мой вывод - задача всех и каждого из нас состоит не в том, чтобы бороться за какую-то абстрактную свободу и прогресс - все это пустые слова, - а чтобы способствовать созданию таких условий, которые позволят человечеству жить лучше и откроют перед ним широкие и ясные перспективы.
ПРОДОЛЖЕНИЕ AFFIDAVIT, ПРЕДСТАВЛЕННОГО КОНСУЛУ СОЕДИНЕННЫХ ШТАТОВ АМЕРИКИ
ЭКС-КОМИССАРОМ ПОЛИЦИИ ДОНОМ АЛЕХАНДРО ВАСКЕСОМ РИОСОМ 21 НОЯБРЯ 1926 ГОДА
Свидетельский документ приложения № 2.
(Приобщается английский перевод, сделанный судебным переводчиком Гусманом Эрнандесом де Фенвик).
…Еще до того, как я лично приступил к расследованию дела, ныне именуемого "Делом Савольты", мне стало известно о якобы преднамеренных покушениях на десятерых рабочих с предприятия, носящего то же имя. Существовало мнение, будто вышеупомянутые нападения на рабочих (все они ограничились побоями, без смертельного исхода) были совершены по наущению руководителей предприятия с помощью наемных убийц, чтобы пресечь в корне готовившуюся забастовку. Проведенное расследование (оно проводилось без чьего-либо постороннего вмешательства) показало, что не имелось никаких улик или хотя бы отдаленных намеков на то, что капиталисты причастны к этому делу. Предполагалось, что покушения эти были организованы рабочими того же предприятия вследствие постоянных распрей и борьбы за лидерство между двумя видными бунтовщиками: неким Висенте Пуэнтегарсиа Гарсиа и Х. Монфортом: первый из них - известный андалузский анархист, а второй - опасный каталонский коммунист и друг Хоакина Маурина (смотри прилагаемую карточку). На основе доносов одного из тех, на кого якобы было совершено нападение (насколько мне помнится, речь шла о Симбо), и вследствие проведенных расследований были произведены аресты. Среди арестованных оказались Пуэнтегарсиа Гарсиа, Х. Монфорт, а также Сатурнино Монхе Огаса (коммунист), Хосе Оливерос Кастро (анархо-синдикалист) и Хосе Симо Ровира (социалист). Все они, или почти все, вскоре были выпущены на свободу, и ни один из них не находился под арестом к тому моменту, когда я приступил к расследованию "Дела Савольты".
II
КОПИЯ СТЕНОГРАММЫ ВТОРЫХ СВИДЕТЕЛЬСКИХ ПОКАЗАНИЙ, ДАННЫХ ХАВИЕРОМ МИРАНДОЙ ЛУГАРТЕ
11 ЯНВАРЯ 1927 ГОДА СУДЬЕ Ф. В. ДАВИДСОНУ В ГОСУДАРСТВЕННОМ СУДЕ НЬЮ-ЙОРКА
ПРИ ПОСРЕДСТВЕ СУДЕБНОГО ПЕРЕВОДЧИКА ГУСМАНА ЭРНАНДЕСА ДЕ ФЕНВИК
(Со страницы 70 и далее дела).
Д. Расскажите в нескольких слонах о том, как вы познакомились с Пахарито де Сото.
М. Однажды, когда я находился в адвокатской конторе Кортабаньеса, пришел Леппринсе…
Д. Когда это было?
М. Точно не помню. Приблизительно в середине октября 1917 года.
Д. Леппринсе впервые появился в конторе Кортабаньеса?
М. Нет, насколько мне помнится, во второй раз.
Д. Когда же он появился впервые?
М. За месяц до этого.
Д. Расскажите нам о его первом посещении.
М. Я уже говорил о нем на предыдущем заседании. Во время первого своего визита Леппринсе прибегнул к моим услугам, и я сопровождал его в кабаре.
Д. Ну хорошо, расскажите о втором посещении.
М. Леппринсе явился с портфелем, вошел в кабинет Кортабаньеса, и они там о чем-то совещались. Потом в кабинет пригласили меня.
Д. Кто-нибудь еще присутствовал там, кроме вас?
М. Леппринсе и Кортабаньес.
Д. Продолжайте.
М. На столе было разложено содержимое портфеля, который принес с собой Леппринсе.
Д. Что именно?
М. Три экземпляра газеты "Ла Вос де ла Хустисиа", до тех пор мне неизвестной, поскольку она выходила нерегулярно и очень маленьким тиражом. Одна из газет была развернута, а статья и подпись автора на одной из ее центральных полос обведены красным карандашом.
Д. Чья подпись там стояла?
М. Пахарито де Сото.
Д. Речь идет о статьях, которые фигурируют в суде в качестве свидетельских документов приложения №№ 1-а, 1–б и 1-в?
М. Да.
Д. Продолжайте.
М. Кортабаньес поручил мне разыскать автора статей.
Д. Зачем?
М. Тогда я этого еще не знал.
Д. И вы согласились?
М. Сначала нет.
Д. Почему?
М. До меня дошли слухи о нападениях на рабочих, и я боялся впутаться…
Д. Вы так и сказали Леппринсе?
М. Да.
Д. Именно этими словами?
М. Нет.
Д. Воспроизведите точно ваши слова.
М. Точно не помню.
Д. Постарайтесь припомнить.
М. Я спросил его… я спросил, не будет ли эта работа походить на ту, которую мы выполняли в прошлый раз.
Д. Леппринсе понял, что вы имели в виду?
М. Да.
Д. Почему вы так думаете?
М. Он засмеялся и сказал, что для того, чтобы у меня не было никаких опасений на этот счет, я могу принимать участие во всех действиях, которые они предпримут, и в любой момент выйти из игры, если только она покажется мне чем-нибудь подозрительной.
Д. И тогда вы согласились?
М. Да.
Д. Вы сразу нашли Пахарито де Сото?
М. Нашел, но не сразу.
Д. Расскажите, как вы его нашли.
Ради чего день за днем я блуждал до изнеможения, расспрашивал всех подряд, напрасно подкупал людей, изнурял себя ожиданиями и тщетно выслеживал, пока, наконец, не обнаружил его местожительство? Мое стремление добиться успеха любой ценой исходило не столько из желания выслужиться перед Кортабаньесом, сколько желанием угодить Леппринсе, поскольку его заинтересованность во мне сулила самые непредвиденные, самые безрассудные надежды. Я уповал на то, что с его помощью смогу вырваться из постылой конторы Кортабаньеса, покончить с бессмысленным однообразием вечеров, с шатким, непрочным будущим. Серрамадрилес - поверенный всех моих чувств и мыслей - подбадривал меня, когда я впадал в уныние, падал духом, отчаивался. Он говорил, что Леппринсе - "наша лотерея" и такому клиенту следует во всем угождать, потакать и преданно служить. Он рисовал мое отвратительное будущее на побегушках у Кортабаньеса, становившегося все более старым, раздражительным и невезучим. И вместе с тем расписывал блистательные перспективы, ожидающие меня, если я буду верой и правдой служить Леппринсе, который вращается в высших коммерческих и финансовых кругах города среди высокопоставленных особ Барселоны с их автомобилями, балами, путешествиями, гардеробом, роскошными, очаровательными женщинами, богатым имуществом и ослепительными, звонкими монетами, которые потоком струятся из всех пор этого алчного хищника, именуемого каталонской олигархией. Блуждая в бесконечных поисках, досадуя на потерянное впустую время и поддерживаемый страстной надеждой, я нашел, наконец, Пахарито де Сото однажды вечером в середине или в последних числах октября в ветхом господском доме, где он снимал комнату. Я стучал во все двери, выслушал множество насмешек и, когда уже осипшим голосом спросил у молодой женщины, встретившей меня прелестной улыбкой, не здесь ли живет Пахарито де Сото, получил утвердительный ответ. Тогда я еще не знал, что ее зовут Тереса и что она станет моей первой большой любовью. Картина, увиденная много тогда, всплывает в моей памяти обрывками, словно обломки корабля, потерпевшего крушение. Большое прямоугольное помещение как бы делилось на две маленькие комнатки без перегородки запутанным лабиринтом разнородной мебели, теснившейся к центру в силу необходимости. В одном из углов стояли неприбранная супружеская кровать, два ночных столика, торшер и люлька, в которой спал малыш. В углу напротив - стол со стульями разного размера, два забавных кресла с выпирающими из ковровой ткани пружинами, кривобокая этажерка с изогнутыми полками и пузатый буфет. На полу и повсюду кипами громоздились книги и журналы. У самого входа имелась печь, в которой постоянно поддерживали жар, чтобы "не простыл ребенок". В одном из кресел дремал Пахарито де Сото. Он казался низкорослым - таким он и был на самом деле, - большеголовым, с зеленовато-желтой кожей, черными, как пролитая тушь, волосами, коротенькими ручками (слишком короткими даже для его роста), глазами навыкате, широкими мясистыми губами, приплюснутым носом и короткой шеей: ни дать, ни взять - жаба. Пахарито де Сото очень удивил мой приход, но еще больше он удивился, узнав, что я прочел его статьи в "Ла Вос де ла Хустисиа" и что им интересуются важные особы, имен которых я пока не был уполномочен ему называть. Сначала он решил, что речь идет об издателях или руководителях каких-нибудь политических партий. Его предположения были столь наивными и простодушными, что я постепенно раскрыл ему секрет. Однако он так ничего не понял: его обуревали романтические иллюзии. Помню, как в тот холодный ноябрьский день хмурый Пахарито де Сото скованно сидел на краешке стула в конце длинного, стола для заседаний в зале-библиотеке. Леппринсе держался с ним дружелюбно и почтительно. Похвалил за "язвительный тон" статьи и за смелость, оспаривал его точку зрения, а потом вдруг предложил ему провести обследование на предприятии Савольты с позиции рабочего человека, чтобы выяснить, каковы там условия труда, какова производительность и заработная плата, чем вызваны кризис и забастовка. Он обещал журналисту всяческую поддержку, свободный проход во все заводские и административные службы, необходимые сведения и любую помощь, "точно такую же, - уверял он, - какую получал сам Савольта". При этом он гарантировал Пахарито де Сото полную свободу в случае, если вдруг ему захочется опубликовать что-нибудь в этой связи. Взамен лишь требовал одно: не предавать гласности результатов своих обследований, пока с ними не ознакомятся предприниматели, чтобы "исправить недостатки". А по окончании обследования предложил устроить совещание предпринимателей и рабочих и совместно обсудить те проблемы, которые возникнут в зависимости от обстоятельств. За проделанную работу он обещал заплатить Пахарито де Сото "сорок дуро". Предложение Леппринсе превосходило все ожидания Пахарито де Сото, и он с радостью согласился. Признаюсь, вначале я испугался за него. Но Леппринсе еще раз пообещал никак не притеснять его, и я, поверив слову кабальеро, не стал возражать. Думаю, у Пахарито де Сото в ту минуту тоже не зародилось никаких подозрений. Уже потом, когда дружба между нами окрепла в результате частых задушевных бесед и прогулок, я не раз предупреждал его, что он находится между двух огней. Я говорил об этом отчасти потому, что привязался к нему, отчасти потому, что испытывал за него страх, внушенный мне Тересой. Но Пахарито де Сото не придавал значения моим словам: он хотел честно и добросовестно выполнить порученное ему дело, простодушно мечтая о светлом будущем для своего сына, о безоблачной, счастливой, насыщенной трудом жизни. Мы с ним строили и перестраивали не только наши далеко идущие планы. Мы обсуждали подробности до самого рассвета, обошли каждый закоулок города, погруженного в сон и наполненного волшебным трепетом. Если по пути нам попадался незапертый подъезд, мы входили в него, освещая себе дорогу зажженной спичкой, поднимались вверх по лестнице на крышу и оттуда созерцали Барселону, раскинувшуюся у наших ног. Пахарито де Сото ощущал на себе проклятие нашего века, и, надо сказать, не без оснований.