- Я не думаю, что могу и дальше использовать вашу доброту. Уже поздно. Завтра… вернее, сегодня мне рано вставать. Встреча в Тель-Авиве. Еще раз, огромное вам спасибо…
Чертыхнувшись, Ханна выскочила наружу, обошла капот и, открыв дверцу с севиной стороны, вплотную приблизила к нему лицо, так, что он явственно ощутил запах ее кожи - запах, скорее, мыла, чем духов.
- Вы никуда не поедете, - сказала она очень тихо. - Ваша жизнь теперь полностью зависит от меня. Уйдете - погибнете сразу. Так что, будьте добры, немедленно вылезайте из машины и поднимайтесь наверх.
Сева попробовал улыбнуться, но улыбка вышла ненатуральной. Казалось бы, прошедший день надолго должен был отучить его пугаться по пустякам, и, тем не менее, он почувствовал холодок в области позвоночника и рассердился за это на себя и на нее. Все-таки она сумасшедшая на всю голову, эта девица. Конечно, он ей обязан, но есть же предел…
- Ханна… - неловко произнес он. - Ну что вы, в самом деле… прямо голливудский ужастик, честное слово. Вы тоже, наверняка, устали. Надо подремать хотя бы с полчасика и увидите, всю чертовщину как рукой снимет. Посмотрите на меня. Вроде бы совсем чуть-чуть покемарил, а уже…
- Где это? - перебила она.
- Что "это"?
- То, что вы взяли в фургоне. Где это?
- Ах, это… блокнот? - он и в самом деле уже почти забыл о блокноте, взятом на память из климова вагончика. - Да вот он, ради Бога. Хотите - берите его себе, а я уже поеду, ладно?
- Покажите… - Ханна взяла блокнот из его рук осторожно, как берут ядовитую змею, открыла на пачке сложенных вдвое листков, глянула и сразу захлопнула. - Я так и думала. Еще одна копия. Еще одна копия!
В ее голосе звучало отчаяние.
- Так я поехал? - осторожно спросил Сева, перебираясь на водительское сиденье.
- Вам недостаточно того парня? - ожесточенно выпалила она. - Он погиб из-за вас, как вы этого не понимаете? Он погиб вместо вас! Подумайте сами: что было бы, если бы не мой звонок? Ну?!.
- Что было бы?.. - повторил Сева, ошарашенный ее неожиданной атакой, и вдруг понял: Ханна права. В самом деле, он остановился там, на шоссе Алона, только благодаря ее телефонному звонку. А не будь этого, кто лежал бы сейчас на столе в больничном морге вместо бедного Леонида? Его передернуло. Странно, что столь очевидная вещь до сих пор не пришла ему в голову. Попросту говоря, Ханна спасла его. Чистая случайность… Конечно, убийцам было все равно, кто им попадется: ведь террор не разбирает, куда бьет. Они сидели на скале, наведя автоматы на дорогу и поджидая машину - любую машину. И этой машиной, согласно естественному ходу событий, должна была стать его, севина машина… и стала бы, если б Ханне не взбрело вдруг в голову набрать его номер! А он еще обматерил ее за это, неблагодарный кретин - это ж только представить… Погоди, погоди… а вдруг они ждали именно его? Леонид ведь тоже был на белом "фокусе"! Да ну, глупость, быть того не может… или может?
- Ну что? - жестко сказала Ханна. - Дошло? Или еще не совсем?
- Вы правы, ваш звонок меня спас… но… это ведь была обычная случайность. Бывает и такое, правда? Да вот вам пример… Вы вовсе не единственный мой спаситель. Точно так же можно назвать и того неизвестного больного, к которому Леонида мчался по срочному вызову. Просто ваш звонок известен нам обоим, а тот…
- Известен и тот, господин Баранов, - произнесла она с горечью. - Доктора Леонида Сегаля вызвала тоже я. Он лечащий врач моего племянника. Сестре нужен был номер его мобильного, потому что домашний не отвечал. Видимо, Сегаль как раз беседовал с вами. Я позвонила Амиту, узнала телефон и заодно попросила разрешения заехать в вагончик Адриана… то есть, Клима. Тут-то он и рассказал, что вы там уже покопались… черт вас подери! Хотя вы-то тут ни при чем, извините… Это я, я во всем виновата! Дура! Если бы я вовремя забрала эту гадость, Леня сейчас был бы жив!
Она вдруг всхлипнула, как тогда, на кладбище. Сева не знал, что сказать. Все это выглядело слишком невероятно, чтобы быть правдой.
- Как-то это… - он с недоумением развел руками. - Вы - виноваты? Но в чем? И о какой гадости вы говорите? Неужели об этом блокноте? Ничего не понимаю…
- Выходите из машины, господин Баранов, и следуйте за мной, - сказала она устало. - Еще одна смерть на моей совести - это уже чересчур даже для такой женщины-вамп, как я. Выходите.
Поднявшись в квартиру, Ханна первым делом достала виски, льда и наполнила два стакана.
- Садитесь, Сева. Садитесь и слушайте… - она залпом выпила свою порцию и вздохнула. - Уф… одна мечта сбылась… В общем так. Об этой пещере Климу рассказал его бедуинский приятель…
III
Об этой пещере Климу рассказал его бедуинский приятель Наджед. Впрочем, слово "рассказал" к данному случаю не очень подходит. Не мастак был Наджед на разговоры - даже на самые короткие. И не потому, что не любил поговорить… ох, если уж и получал он от чего удовольствие в жизни, так это именно от речи, от цветистой болтовни, от пустопорожней трепотни, от постоянного перемалывания того, что видят глаза и того, что слышат уши, и того, что угадывает хитрый и извилистый рассудок - от переделывания всего этого богатства в слова, красивые, легкие, ладно ложащиеся одно к другому, слитным ручейком льющиеся по камешкам гортани на ловкую лопасть языка - одно за другим, одно за другим…
С языком-то и вышла у Наджеда главная заковыка, а то бы… йи-их!.. кто знает?.. быть бы ему с его даром не меньше, чем депутатом парламента - любого, хоть арабского, хоть еврейского, хоть американского. Да что там депутатом - самим спикером! Ведь название этой главной парламентской должности происходит от того же слова "говорить", а в говорении не было Наджеду равных с самого что ни на есть голозадого детства. Уж он-то показал бы им всем, бестолковым, что такое настоящий оратор! Да вот ведь как все повернулось… не зря говорят, что бодливой корове Бог рогов не дает. Может, ради шутки, а может, и с умыслом - только сам Он и знает.
Вот и Наджеду этот юмор стал понятен далеко не сразу. Поначалу он лепетал абсолютно безудержно - ведь единственным адресатом его красноречия была щедрая на внимание мать… Тем большим, а потому и неприятным сюрпризом обернулось для него последующее невнимание других - детей и взрослых. Да если бы только невнимание! Его не просто не желали слушать - его будто не замечали, намеренно игнорировали, а то и грубо отталкивали, когда маленький Наджед, потеряв терпение, хватал их за руку или за подол одежды.
Объяснение пришло позднее, вместе с новым словом "ора", которое выкрикивали ровесники, изгоняя Наджеда из своих игр. Так называется старый бедуинский обычай, один из видов компенсации, расплаты, отменяющей кровную месть. Вообще-то, естественной платой за кровь убитого может быть только другая кровь - кровь убийцы. Это не означает, что нужно непременно добраться до самого преступника. Зачем? Разве не та же кровь течет в жилах его отца, сына, брата, племянника? Право на кровную месть священно и неотменяемо. С его исполнением вовсе не обязательно и даже не должно спешить: время есть - не меньше пяти поколений могут нести эту ношу, передавая ее от отца к сыну и дальше - внукам и правнукам. "Сорок лет ждал бедуин мести, - гласит старая поговорка. - а как убил, сказал: поторопился!"
Для установления этого права не нужен приговор - оно дано самим небом. Оттого-то бедуинский суд никогда и никого не наказывает: не судебное это дело. Наказывать должно оскорбленное племя. А суд у бедуинов занят совсем другим, намного более подходящим занятием: он определяет размер компенсации. Потому что не каждое племя готово взвалить на свои плечи тяжкую ответственность исполнения кровной мести. Всякие бывают у людей обстоятельства… иной раз так это не ко времени, так некстати… да и детали преступления не всегда достаточно однозначны - взять хоть смерть в драке или самооборону. Вот тут-то и обращаются родственники убитого в суд: мы, мол, готовы уступить свое кровное право - за соответствующий выкуп.
Что может быть выкупом? - Деньги или верблюды. А если нет ни того, ни другого, то скот или имущество. Или "ора" - девушка из племени обидчиков. Ее отдают главе семьи убитого, и тот уже решает, кто из мужчин возляжет с нею - без любви, без ласки, как насильник со своей жертвой, чтобы обрюхатить и таким образом вернуть похищенную жизнь. Забеременев, женщина имеет право уйти из враждебного рода, вернуться домой, к отцу. Но судьба ее незавидна: замуж теперь никто не возьмет, единственная радость и родная душа - ребенок - изначально не принадлежит ни ей, ни ее родной семье. Его просто выращивают рядом с матерью, как малого козленка; по достижении подросткового возраста он обязан вернуться в племя своего отца, племя насильника своей матери, племя убитого. Только тогда счет будет закрыт, только тогда успокоится пролитая кровь.
Бедняге Наджеду выпало родиться именно таким экзотическим образом. Любой человек должен благодарить Создателя за свое появление на свет… и все же, все же, иногда, нет-нет, да и закрадывается сомнение… прости, нам, Господи, жестокую глупость нашу.
Вообще-то, не всякая "ора" непременно заканчивается плохо. Не всякого человека тешит жестокое насилие. Зачем мучить и изгонять красивую и работящую жену? Зачем ей уходить, зная, что для собственной семьи она навсегда останется свидетельством позора? Не лучше ли постараться стать частью нового племени, растить детей, радоваться жизни? Увы, в конкретной ситуации с матерью Наджеда такой вариант был практически исключен.
Она принадлежала к племени рашайда, как и ее брат, ненароком убивший бедуина племени таамире из-за дурацкой ссоры по поводу автомобильной стоянки в Бейт-Лехеме. Кто тогда подъехал раньше?.. Кто потом?.. Кто произнес первые обидные слова?.. Кто кого толкнул?.. И почему оказались на самых неподходящих местах доска, об которую споткнулся неловкий таамире, и камень, об который он, упав, сломал свою коричневую, поросшую густым волосом шею? Кто теперь ответит на эти вопросы? И надо ли на них отвечать? Смерть есть смерть, а за смерть приходиться платить, даже если ты принадлежишь к дикому племени рашайда, для которого, как известно, не писаны никакие законы.
Территория рашайда находится на юге Иудейской пустыни. Это племя отверженных. Как и прочие племена, они живут контрабандой и рэкетом окрестных деревень, но, единственные из всех, не делают даже малейших уступок оседлости. Добротные каменные дома, построенные для них властями, пустуют. Нрав рашайда считается чересчур диким даже среди бедуинов, настолько, что никакое другое племя никогда не согласится породниться с ними. Оттуда не берут девушек в жены; туда не выдают замуж своих дочерей. А потому никто не ожидал, что за убийство на автостоянке рашайда станут расплачиваться при помощи "оры". Может быть, именно поэтому они и сделали такое издевательское предложение? С рашайда станется… А может быть, несчастная девочка просто чем-то рассердила отца, и он решил проучить ее, заодно с расплатой за кровь, да еще проучить так, чтобы другим стало неповадно перечить главе семьи.
Так или иначе, но что случилось, то и случилось. От "оры" не отказываются; не смогли отказаться и таамире. Но при этом остаться в новой семье у девушки не было ни единого шанса. На рашайда не женятся даже задарма.
Наджед остался сиротой довольно быстро. Куда вдруг девалась мать, ему не объяснили; просто исчезла и все. Братья ли зарезали, сама ли ушла умирать куда подальше в темноту пещер - неизвестно. С Наджедом вообще мало кто общался, больше пинали. Возможно, поэтому он приноровился разговаривать сам с собой: сядет на корточки в сторонке и говорит, говорит, говорит. Это расскажет, о том спросит… и ответит, и пояснит, и повторит, если непонятно. Наедине с собой можно было говорить на сотни голосов, за тысячи людей - совсем не скучно. Главное - не зазеваться, вовремя уклониться от тычка, от подзатыльника. За что? Понятно за что: чужая кровь, вражья. Все равно к таамире пойдет, чего с ним цацкаться?
Но и у таамире, куда его, наконец, сбагрили, легче не стало. Как был чужим, так и остался. Кто станет доверять выродку, вскормленному племенем рашайда? Что он в жизни видел, кроме своих вонючих шатров? Сами-то таамире уже давно большей частью оседлые, живут в домах, в деревнях, а то и в богатом Бейт-Лехеме - щиплют за упругие ягодицы тамошних беззащитных христианочек, собирают дань с жирных ювелиров, блюдут порядок в тонком деле торговли травкой, постреливают по ночам, чтоб все знали, кто тут хозяин… Разве пристроишь в такое деликатное место дикого мальчишку-рашайда? Но и возвращать нельзя - все же, как ни крути, а своя кровь, так просто не выбросишь.
Подумали, подумали, да и отослали Наджеда подальше с глаз долой, в пустыню, коз пасти, к тем нескольким таамирским родам, что еще сидят в шатрах невдалеке от автострады, спускающейся из Иерусалима к мертвому соленому морю. А он и рад - с козами-то не в пример легче, чем с людьми. Коза - не человек, слушает внимательно. Склонит эдак голову набок, уставится умными янтарными глазами и слушает, слушает, размеренно двигая челюстями, как будто переспрашивая: "что-что?.." "что-что?.." Ну как с такой не поговорить?
Таамирские сверстники Наджеда сначала не жаловали, к себе не подпускали, побаивались недоброй рашайдовской славы. Но у совместной работы свои правила, костер один и стадо одно: волей-неволей сошлись поближе. Как-то зимой, когда гнали коз по узкому вади к востоку от Хирбет Абу-Табак, один из парней сказал Наджеду, указывая на небольшую скалу, нависшую, как клюв, над отвесным сорокаметровым обрывом:
- Видишь? Это "Нос Сатаны".
Ну и что? Нос так нос… мало ли камней в пустыне? Наджед тут же и забыл бы об этом дурацком носе - да уж больно странно повели себя остальные подростки: зашикали на говорившего, замахали руками, зашептали заветные, отводящие беду заговоры, будто и впрямь сатана уставился на них недобрым своим змеиным глазом. Ну как тут было не расспросить?
Пастухи сначала отказывались, но Наджед видел, что на самом деле их прямо-таки распирает от желания рассказать, выплеснуть, поделиться с новичком тяжелой ношей своего страха и таким образом разделить его на большее количество носильщиков - а вдруг каждому по отдельности станет легче? В итоге они решились, сели в кружок, сдвинули головы, чтобы не подслушали удивленные козы и, перебивая друг друга, свистящим шепотом поведали Наджеду о страшной пещере, прячущейся под каменным клювом, с узким, как тонкогубый рот, щелевидным входом и смертью, таящейся внутри. Она не сразу видна, эта смерть; говорят даже, что некоторые смельчаки ухитрялись войти в пещеру и выбраться из нее живыми, но ни один из них не прожил после этого больше одного дня. Не иначе, как проклято это сатанинское место… издавна таамире обходят его стороной…
Наджед слушал недоверчиво. У себя в рашайда он привык жить накоротке с пустыней, находил парней из племени таамире излишне изнеженными и немного презирал их за это.
- Глупости, - фыркнул он, выслушав рассказ. - Джинны не трогают своих. Ты можешь плясать у него под носом и ничего не будет, если, конечно, не станешь наступать ему на ноги или дергать за бороду.
- Тише! - парни испуганно переглянулись. - Говорят тебе, никто туда не ходит и чужим не рассказывает. Закон…
- Закон! - перебил Наджед. Все-таки, он как был, так и остался диким бедуином из племени рашайда, для которых, как известно, закон не писан. - Ерунда это, а не закон. Хотите, я вот прямо сейчас заберусь туда? Хотите?
Не дожидаясь ответа, он побежал к скале. Сначала парни просто потрясенно смотрели, как он начал ловко карабкаться по стене, но потом вышли из оцепенения, и один, самый старший, даже бросился вслед за Наджедом - остановить его, пока не наделал дел, не навлек беды на все племя. Но где ему было угнаться за проклятым рашайда; он еще не преодолел и половины пути, а Наджед уже висел, держась неизвестно за что, издевательски смеясь и раскачиваясь, как насморочная капля, прямо под Носом Сатаны. Вот он подтянулся, закинул ногу на едва различимый уступ… и исчез.
Пастухи ахнули. Старший поднялся еще немного и остановился на полпути, не зная, как быть дальше. Он-то видел, что Наджед никуда не исчез, а всего-лишь заполз в узкую щель, заметную только сблизи. Это, скорее всего, и был вход в пещеру. Лезть туда таамире не собирался ни при каких обстоятельствах. Но и спускаться несолоно хлебавши не хотелось. Он решил подождать и оказался прав. Голова Наджеда высунулась из щели менее чем через минуту. Он улыбался. Он орал во все горло.
- Никакого сатаны! - орал он. - Зато дерьма по колено!
Ну погоди, - подумал старший. - Уж мы тебе сейчас так накостыляем, что ты, гад, точно сатану узреешь…
- Спускайся! - прокричал он вслух.
- Сейчас!
Наджед стал спускаться, так же ловко, как и карабкался до этого вверх. Он был неимоверно горд собой: еще бы!.. так утереть нос этим трусливым придуркам! Будет о чем рассказать козам! Он поравнялся с парнем, поджидающим его на узенькой скальной полке и сунул ему под нос ладонь, перепачканную пометом летучих мышей.
- Вот твой сатана! Одно дерьмо, да и только…
Наджед осекся. Не ожидавший его движения неуклюжий таамире сначала отшатнулся, затем покачнулся, хватая руками воздух, нелепо взмахнул ногой и с криком полетел вниз, к быстрой бедуинской смерти.
- Сатана! - выдохнул один из пастухов на склоне напротив. - Его убил Сатана.
- Какой Сатана? - гневно возразил второй. - Его столкнул этот рашайда! Я сам видел! Проклятый убийца, сын убийцы!
Первый удар посохом обрушился на голову Наджеда уже тогда, когда он, спустившись вниз, отчаянно тряс обеими руками мертвое тело, тщетно пытаясь вернуть его к жизни.
Суд состоялся через несколько дней. Друзья-пастухи в один голос обвиняли Наджеда в предумышленном убийстве и готовы были поклясться в этом. Наджед, со своей стороны, клялся, что и в мыслях не имел повредить товарищу. Как всегда в таких спорных случаях, на помощь призвали самый верный способ выявления истины: "лизание огня", бедуинский детектор лжи.
Процедура "лизания огня" проста. Берется чугунная сковородка, обычно применяемая для прожаривания кофейных зерен и хорошенько, до белого каления, разогревается на костре. Затем специальный судья трижды проводит по ней ладонью, дабы продемонстрировать собравшимся безвредность раскаленной поверхности для невиновного человека. Теперь наступает очередь подозреваемого. Сначала он возможно дальше высовывает язык, показывая всем его исходную розовую нетронутость, а потом, взяв сковороду, лижет ее три раза подряд.
Говорят, что есть такие, кто переносят эту пытку без звука, но, к несчастью, качеств Муция Сцеволы еще недостаточно для того, чтобы тебя признали невиновным. Сразу после "лизания огня" требуется тщательно прополоскать рот и вторично показать суду язык. Всякому ясно, что у действительно невиновного человека он окажется таким же розовым и чистым, как и до сковородки. В противоположность этому, волдыри и ожоги неопровержимо выдают лгуна и клятвопреступника.