- Дорогие друзья, мы живем в век чудес. Наши дома полны устройств, которые изумили бы наших предков. Но в то же время наша любимая планета охвачена страданием, ей грозят катастрофы. Ученые и мудрецы дают нам глобальные советы по борьбе с глобальными бедами. А я хочу сказать что-нибудь о простых, добрых мелочах, которые, оказывается, все еще есть в нашем мире, рядом, рукой подать. Давайте любить то, что близко, простые, добрые, хорошие вещи, которые находятся рядом; давайте надеяться, что в их свете к нам, может быть, придет и другое добро. Давайте ценить невинность. Ребенок невинен, взрослый - нет. Давайте длить и лелеять невинность детства, которую мы находим в ребенке, а потом заново открываем в себе. Покаяние, обновление жизни - решаемая задача, стоящая перед каждым, - это, по сути, возвращение к невинности. Будем воспринимать эту задачу именно так - возвращение к некой простоте, что-то совсем не сложное для понимания, не далекое, а очень близкое благо. И давайте будем без колебаний проповедовать нашей молодежи, делиться с ними прекраснодушием, которое, может быть, когда-нибудь станет им защитой. Глубокий цинизм нашего общества слишком быстро проникает во всех, от юношей до старцев, запрещая нам говорить, им - слушать и, путем ужасной подмены, заставляя нас стыдиться доброго. Привычка все высмеивать уничтожает интеллект и здравый смысл, то есть уважение. Давайте ценить непорочность - не осуждением других и жесткими правилами, но уважением, мягкостью, неприятием неразборчивости, понимая хрупкость тайны человеческих отношений. Давайте делать и хвалить то, что создает простую, размеренную, открытую, правдивую жизнь. И потому давайте на деле изгонять дурные помыслы. Когда они приходят - завистливые, жадные до чужого, циничные мысли, - будем изгонять их делом, как делали люди в стародавние времена, зная, что изгоняют сатану. Будем же искать помощи в чистоте, обращая свои мысли к хорошим людям, к своим лучшим делам, к прекрасным и благородным произведениям искусства, к чистым словам Христа в Евангелии, к творениям Господним, повинующимся Ему по природе. Помощь всегда рядом, лишь попроси. Обратиться - значит отвернуться от чего-то и повернуться к чему-то другому, и это может происходить не только каждый день, но и каждую секунду. Бегите цинизма, заявляющего: наш мир столь ужасен, что незачем и беспокоиться, незачем бороться, вселенная гибнет, и нет смысла выполнять свои повседневные обязанности, можно забыть о чистоте нравов. Но когда угодно можно делать тысячи мелких дел для других, даря им и себе новую надежду. Бегите и расплодившегося злорадства, что утешается чужими грехами и пороками, чернит других, чтобы наша собственная серость в сравнении казалась белизной, радуется падению и позору ближнего, в то же время оправдывая наши собственные падения и лелея наши собственные тайные грехи. А самое главное - не отчаивайтесь, ни в судьбе всей планеты, ни в потаенных глубинах сердца. Сумейте увидеть зло в себе, исправьте то, что можно исправить, а что нельзя - принесите с верой и любовью в ясный свет целительного милосердия Божия.
Уильям сел, чувствуя, что сердце все еще колотится. Он склонил голову и сложил трясущиеся руки. Он спрашивал себя: что это за высокопарный стих на меня нашел, откуда это во мне? Потом его пронзило воспоминание о словах врача, и он задрожал от слабости и страха.
Тишина длилась, звеня эхом слов Уильяма, и каждый из собравшихся пообещал себе что-нибудь исправить в своей жизни. "Какая же я скотина, - думал Брайан, - а ведь мне так повезло, у меня такая милая, хорошая жена, такой замечательный сын, и надо обязательно сходить навестить Алекс, как можно скорее, и, черт побери, перестать ненавидеть все и вся". "Милый, милый Уильям, - думала Габриель, - как же я его люблю, да, мне хватит уже быть такой чувствительной дурой, и нельзя больше думать злобных гадостей про Стеллу, и нужно по-другому думать о Джордже, но как?" "Надо перестать воображать всякие странные вещи про Руфуса, - думал Адам, - и еще надо быть добрей к отцу, разговаривать с ним и не дразнить его". "Надо все честно сказать Гектору, - думала Антея, - и забыть про Джоя Таннера". "Нужно приналечь на учебу, - думал Никки Роуч, - и не падать в койку с первыми попавшимися девушками" (но от этого ему было жаль отказываться). "Хватит тратиться на одежду, это безумие какое-то", - думала миссис Роуч. "Может быть, лучше еще раз собрать комитет, прежде чем красить здание?" - думал Натэниел Ромедж. "Наверное, хватит подтасовывать счета, - думала миссис Ромедж, - Может, рассказать Нату, что я химичила с бухгалтерией? Нет". Мисс Лэндон думала: "Мне надо лучше готовиться к урокам и даже, чего проще, перестать ненавидеть учеников". "Надо время от времени ходить к мессе, отцу будет приятно, - думала Неста Уиггинс, - и нельзя больше быть такой самодовольной. Я ведь на самом деле отвратительная грешница. Правда же?" У миссис Брэдстрит на совести был довольно серьезный грех, имеющий отношение к ее покойному мужу. Иногда ей казалось, что она проклята навеки, иногда - что надо все рассказать полиции (а что из этого им уже известно?). Она решила, что пока последует совету Уильяма Исткота и исповедует свою дилемму перед Богом. Хотя… она и раньше уже это делала, без всякой пользы. Эмма думал: "Нужно съездить навестить маму, нужно сходить к учителю пения и нужно… не знаю как… стать хоть немного не таким… ужасным". Том думал: "Я невинен, я добродетелен, я всех люблю. Я и дальше буду таким же невинным и добродетельным, буду всех любить, ах, как я счастлив!" Что думал Зед - неизвестно, но поскольку он по натуре состоял в основном из любви, то, возможно, ощутил прилив бытия.
"Кресло - важный элемент картины", - часто говорила Алекс. Сейчас она пыталась воплотить этот принцип в обстановке Слиппер-хауса. Она принесла бамбуковое кресло с розорой подушечкой и поставила его напротив эстампа восемнадцатого века, изображавшего купальню того же периода - сооружение дивной красоты, снесенное для постройки Института. Вышло хорошо. Был воскресный вечер. Колокола Святого Олафа, отчетливо слышные в сырую погоду при западном ветре, украшали расплывчатые, мягкие сгущающиеся сумерки. В Слиппер-хаусе горели все лампы, работало отопление, ставни были закрыты. У каждого окна изнутри были ставни, все расписанные молодым художником Недом Ларкином, которого открыл Джеффри Стиллоуэн. Самая грандиозная сцена, запечатлевшая всю семью в саду Белмонта, украшала гостиную первого этажа, но окна в мир фантазий мистера Ларкина открывались во всех комнатах. В большой спальне, где сейчас стояла Алекс, на ставнях над приоконным диванчиком серебряный дирижабль пересекал синее небо, а снизу, с земли, на него глядел пес, черно-белый терьер, Алекс его смутно помнила, но кличку забыла. Ставни и занавески на втором этаже давно никто не трогал, оказалось, что в них полно пыли, моли и пауков. С помощью Руби Алекс вычистила весь дом как следует и теперь могла наслаждаться им единолично. Работать молча в компании Руби было тяжело. Как непринужденно мать Алекс болтала бы все время, ободряя служанку, поощряя ее.
Алекс глянула на кровать - простую, крепкую, односпальную, с красивыми столбиками по углам, с навершиями-шарами из полированного орехового дерева с заметной текстурой. Отличная вещь, антикварная, современница дома. В центре изголовья был вырезан овальный узор, изображавший то ли семечко, то ли галактику. Резьба эта еще в детстве завораживала Алекс. Тут будет спать Джон Роберт Розанов. В соседней комнатке, в простом платяном шкафу из такого же темного ореха он будет хранить свою одежду. В студии на первом этаже, а может, во второй спальне, которую Алекс обставила как рабочий кабинет, со столом светлого дуба и лампой с абажуром-витражом, он будет писать свою великую книгу. Вечерами, утомившись, он будет беседовать с Алекс, сперва о былых временах, потом о другом. Дальше этого Алекс не позволяла себе забегать мыслями (во всяком случае, не задумывалась об этом всерьез). И действительно, многое было неясно. Кухня была вычищена и укомплектована, но кто же будет готовить? Руби и Алекс работали не покладая рук. Кое-какую мебель принесли из Белмонта, но дом все еще был пустоват, просторен, довольно бесцветен и в целом имел провинциальный вид, который ему почему-то шел. В нем никогда не жили по-настоящему. Он был местом летних вечеринок, многолюдных сборищ Стиллоуэнов, которые давно рассеялись и исчезли. Да ночевал ли ее отец хоть раз после смерти матери в этой комнате с серебряным дирижаблем, собачкой, другой женщиной? Алекс не верилось. Этот дом, который эннистонцы считали странным двусмысленным местом, был как-то невинен, незапятнан, свеж, как златовласый брат Алекс, погибший на войне, разорванный на куски снарядом возле Монте-Кассино. Алекс видела аккуратное, чистенькое белое надгробьице среди сотен таких же на живописном итальянском кладбище.
Алекс тихо сошла по скользким узким деревянным ступенькам, вошла в студию и встала рядом со своим детским портретом на ставне, где она стояла с букетиком. Пахло древесным дымом от огня, который она ради эксперимента развела в большом открытом очаге на кухне. Алекс принесла из Белмонта овальный складной стол на случай, если Джон Роберт захочет работать внизу. На прекрасном паркетном полу, по которому сейчас тихо скользили тапочки Алекс, были там и сям разбросаны ковры, персидские, с геометрическим узором, из Белмонта, и занятные шерстяные, и тряпочные, купленные матерью Алекс по настоянию архитектора специально для Слиппер-хауса. На стенах, покрашенных в лазурный цвет, висели ксилографии с извилистыми ивами. Стояла насыщенная тишина, за пределами которой проехала машина - по дороге за садом, где прошли отец Бернард и Джон Роберт, направляясь к общинному лугу. Алекс украдкой глянула сбоку на свое отражение в хрустальном зеркале с фонтаном. Она чувствовала себя вне возраста, юной и упругой, готовой сотворить мир заново.
Тут совсем рядом с домом резко, хрипло, словно от боли, излаяла лиса, рывком отворилась передняя дверь, и кто-то вошел. Алекс прижала руку к груди. Это оказалась Руби. Она заглянула в открытую дверь гостиной, увидела Алекс и быстро пошла к ней, выставив вперед руку. Алекс вздрогнула и отступила, затем приняла письмо, которое протягивала ей Руби. На миг Алекс показалось, что старая служанка хочет ее ударить. Впечатление было так сильно, что она не в силах была произнести изгоняющее "спасибо". Она промолчала. Высокая смуглая старуха посмотрела на нее, затем повернулась и вышла. Она не разулась у входа. Алекс, уже узнавая почерк Джона Роберта, села на диванчике под окном, у раскрашенной ставни. Письмо явно пришло не почтой, его кто-то принес. Алекс разорвала конверт.
Дорогая миссис Маккефри!
Я получил письмо с подробностями от мистера Осмора и согласен с предложенными мне условиями аренды Слиппер-хауса. Я буду оплачивать аренду поквартально, платежным поручением через банк, согласно предложенным условиям. Возможно, мне следовало сразу предупредить, что я не собираюсь жить в Слиппер-хаусе и снимаю его как временное жилье для своей внучки Хэрриет Мейнелл и ее служанки. Молодые женщины, разумеется, не нуждаются в присмотре и не будут вас беспокоить. Они могут приходить и уходить через заднюю калитку. Я очень благодарен Вам за одолжение. Об окончании срока аренды я сообщу Вам заблаговременно, в соответствии с условиями соглашения. Я скоро возвращаюсь в США и потому пользуюсь этой возможностью, чтобы поблагодарить вас и попрощаться с вами.
Искренне ваш,
Дж. Р. Розанов
Она смяла письмо и запихала в карман. Уставилась на ксилографию на стене и заметила, что ивовые ветви сложились в лицо, круглую голову, чем-то похожую на ее сына Джорджа. Ее охватила мгновенная дикая ненависть к этим "молодым женщинам", которые испортят, осквернят прекрасный, невинный дом. Не отказать ли в аренде? Нет, слишком поздно. Голова Джорджа, оплетенная тальником, походила на голову утопающего. Алекс вышла в прихожую, стряхнула тапочки в специальный ящик и надела туфли. Выключателями у двери можно было выключить свет во всем доме, что она и сделала. Вышла из дома, закрыла и заперла дверь. Церковные колокола молчали, мокрая трава пропитывала влагой ее туфли, и она почувствовала старую боль, которая нависла над садом тяжкой тучей, словно вернувшись из прошлого, то внезапное, пронзительное, навязчивое, ревнивое сожаление, которое она ощутила, узнав, что Линда Брент выходит замуж за Джона Роберта Розанова. Любовь, которую некому было отдать, с болью разворачивалась у нее в сердце.
- Спой мне.
- Нет.
- Ну Эммануэль!
- Нет.
- Ты пойдешь на пение?
- Я отложил урок.
- Опять?
- Опять. А ты пойдешь к матери?
- Не пили меня!
- Что у тебя в бутылке?
- Эннистонская вода.
- Боже, а я ее налил себе в виски. Что там за шум?
- Совы. Ветер. Ночной скорый подъезжает к эннистонскому вокзалу. Ты пел у вечерни?
- Не говори глупостей.
- Как там было?
- Высокая церковь. Я видел служанку.
- Кого?
- Служанку твоей матери.
- А, Руби. С тобой кто-нибудь говорил?
- Священник за мной пошел, поздоровался.
- Он странный. Медитирует под джаз. Он бывший борец.
- Почему ты не пошел?
- Это была бы сенсация. У Святого Павла так же хорошо, как на собрании Друзей?
- Да.
- Лучше?
- Нет.
- Это хорошо. А что это Адам тебе сказал после собрания?
- Что у журчалки тридцать тысяч клеток в мозгу, а у нас миллиарды.
- Это очень утешает. Что тебе больше всего понравилось на собрании?
- Тишина. Собачка. Речь мистера Исткота.
- Да… его послушаешь, и чувствуешь себя чище, словно омылся, стал белее снега.
- Правда?
- Разве ты не то же чувствуешь после причастия?
- Я уже много лет не причащался. Я и в церкви много лет не был.
- А почему сегодня пошел?
- Из-за мистера Исткота.
- Вот видишь!
- И как долго ты это чувствуешь?
- Что?
- "Белее снега".
- О, почти все время. Я чувствую себя непавшим. Как люди становятся плохими? Только не притворяйся, что знаешь!
- Конечно знаю. Твое неведение просто уникально.
- Ну, я всегда знал, что я уникален. Я почти закончил нашу песню.
- Нашу песню?
- К которой ты собирался написать музыку, чтобы мы разбогатели.
- Я не умею писать музыку.
- А говорил, что умеешь!
- Ты меня не так понял.
- Ты пойдешь завтра плавать?
- Нет.
- Ну со мной-то пойдешь?
- Я хочу поглазеть на философа.
- Правда, здорово мы сегодня выкатились прямо ему под ноги?
- Что хорошего - попасть в дурацкое положение перед уважаемым тобой человеком.
- Ну конечно, ты же читал его книги.
- Если бы у меня была шляпа, я снял бы ее с цветистым жестом.
- Ну, по крайней мере, ты пал к его ногам.
- У меня очки погнулись.
- Мы будем околачиваться вокруг него и поймаем еще один шанс.
- И еще я хочу поглазеть на твоего брата.
- Джорджа? У меня до сих пор синяк там, где он меня схватил, как дикарь.
- Ты думаешь, это ненависть. А может, любовь?
- Я о любви лучшего мнения.
- Если бы у меня был такой брат, как Джордж, я бы что-нибудь сделал.
- Если бы у тебя был такой брат, как Джордж, ты бы знал, что ничего сделать нельзя.
- Черт, я бы хоть попытался.
- Он тебя заворожил. Он кучу народу завораживает. А на кого не действует, те только руками разводят.
- А ты что делаешь?
- О, конечно, мне жалко Джорджа, но он невозможный, он старательно рвет мельчайшие связи с жизнью, которые нормальным людям служат опорой.
- Он правда хотел утопить жену?
- Нет, это просто Брайан так сказал! Брайан его ненавидит.
- Где она?
- Никто не знает. Может, в Японии.
- В Японии?
- У нее там отец. Он тоже ненавидит Джорджа.
- Что ты не пьешь? Очень раздражает, когда ты вот так сидишь и ничего не делаешь.
- Что ты не поешь? Спой "Бал Фила-флейтиста".
- Ага.
- Где же твое самозабвенное веселье, смеющиеся глаза и теплый добрый юмор?
- Заткнись.
- Ты просто ненастоящий ирландец.
- Все ирландцы - ненастоящие ирландцы.
У тебя "нет слов, нет слов" -
Я же вижу.
То остаться. То уйти,
За спиною сжечь мосты…
Сядь поближе.
Ничего не говори. Просто - рядом.
Просто рядом, до зари.
Слов - не надо.
Жизнь - жестокая игра,
Где расписаны все роли.
Скажем, партии Добра,
Зла, Отчаянья и Боли.
Не исправишь. Не трудись -
Жизнь есть жизнь.А я рядом.
Просто рядом.
Просто я.
Ты - любовь моя, надежда,
Жизнь моя.
Значу то же, что и прежде -
Для тебя?
Впрочем, если ты захочешь
Вдруг собраться и уйти -
Утром, днем ли, среди ночи, -
Доброго пути!
Поцелуй прощальный, долгий,
С горьким привкусом кофейным -
Задержись еще немного,
Мы исправим. Мы сумеем…
Что разбилось, клеить снова -
Смысла нет.
"Ты уходишь? Будь здорова.
Всем привет".
Не вернется. Не трудись -
Жизнь есть жизнь.А я рядом.
Просто рядом.
Просто я.
Ты - любовь моя, надежда,
Жизнь моя.
Значу то же, что и прежде -
Для тебя?На цветные конфетти
Нету смысла резать душу.
Не сложилось - что ж, прости,
Только слушай -
Если ты уйти решишься -
Для меня - всегда некстати,
Я прошу - приснись мне птицей,
Сядь на спинку у кровати…
Впрочем, нет. Любая птаха
Может упорхнуть.
Что ж, лети, не ведай страха -
В добрый путь.
Не вернешься. Не клянись -
Жизнь есть жизнь.Я - это просто я.
Что значу я без тебя?
Что-то, должно быть, значу.
Ты уходишь.
Я не умираю, не плачу.
Желаю тебе удачи.
Я буду твоим ангелом.
Что? Спрашиваешь - надо ли?
Надо. Конечно же, надо.
Только я знаю,
Чего ты хочешь,
Чего тебе опасаться -
Мы больше, чем даже друзья.
Желаю счастья.
Дай Бог нам
Никогда уже не встречаться.
Целую.
Вечно твой Я.