Он ничего особенного не имел в виду, когда лаял на Джорджа. Он шел за Джорджем от гаража, обнюхивая его след. От Джорджа всегда пахло не так, как от других людей, но сегодня от него пахло по-новому: сильнее, интереснее, но при этом весьма неприятно. Запах был звериный, но все равно раздражал Зеда по чистоплотности его души, увенчанной белым плюмажем и горящей экстазом любви. Джордж ужасно интересовал Зеда. Иногда, если удавалось подобраться поближе, песик обнюхивал Джорджа, сморщив нос, особенно внимательно. Если бы Зед наткнулся на могилу Джорджа, он бы его обязательно выкопал. Увидев парадную калитку, Зед побежал к ней, но был напуган внезапным появлением Джорджа и его угрожающим жестом. Этот жест пробудил давнишнее подозрение песика, что Джордж опасен для Адама. Поэтому Зед зарычал (что с ним редко бывало), а затем с чувством выполненного долга помчался обратно к хозяину. Но Адам все еще был в гараже и закрыл дверь, так что Зед помчался дальше, в сад, и именно в этот момент столкнулся с лисой. Это был большой лисовин.
Зед никогда раньше не видел лис, но учуял резкий пугающий запах и понял, с кем столкнулся. Впервые в жизни он узнал абсолютного врага. Ему раньше встречались опасности - сердитые люди и злые собаки. Но это было совсем другое. Зед резко остановился, ощутил внезапно свое полное одиночество и вместе с ним - полноту своей собачьей сущности, в которой только и было сейчас его спасение. Ему не пришло в голову залаять, позвать на помощь. По правде сказать, пока его черные глазки смотрели в голубые глаза лисы, он и не смог бы залаять.
Большой лис глядел на Зеда холодными светлыми глазами, серьезными, безжалостными, печальными, ужасными, не ведающими человечьего мира. Морда с большими черными пятнами выглядела дико и пугающе - голова, созданная для пожирания чужих голов. Зед знал, что надо стоять. Если он повернется и побежит, лис бросится за ним, и через несколько шагов эти самые челюсти перекусят ему хребет. Зед видел зубы лиса, чуть сморщенную верхнюю губу над пастью. Они стояли все также, лис - подняв переднюю лапу, как застал его Зед. Так близко, что Зед чувствовал теплый поток вражеского дыхания. Он не отводил глаз от лиса: шевелиться, чтобы утвердить свою сущность, было нельзя. Любое движение - и лис решит, что он собирается бежать, и прыгнет. Зед измерял противостоящую ему ужасную силу и еще более ужасную волю. И он смотрел, и не отводил глаз, и призывал на помощь собственную силу воли и те странные знания, что его собратья получили за века, что жили бок о бок с человеком.
И тут случилось странное. Лис чуть повернул голову, опустив ее так, что морда едва не коснулась земли, и при этом не отводя глаз от Зеда. Затем поставил на землю черную лапу и чуть сдвинулся вбок, как в медленном танце, обходя Зеда. Зед едва заметно шевельнулся, обращаясь к лису мордой и решительно вперив в него взгляд иссиня-черных глаз, в выражении которых было так много человеческого. Лис продолжал огибать Зеда, опустив голову, пристально глядя на него, двигаясь ритмично, словно в очень медленном танце, и Зед продолжал поворачиваться на месте. Внезапно поблизости раздался шум, людские голоса. Лис повернулся и вмиг исчез. Зед сел, где стоял. Он чувствовал себя странно: как будто жалел лиса или почти завидовал ему и не хотел возвращаться в мир счастья. Миг-другой, и Зед, увернувшись от Брайана и Габриель (это были они), помчался назад к гаражу, дверь которого была по-прежнему закрыта. Он принялся играть рядом с гаражом, пиная лапой камушки с посыпанной гравием дорожки, словно мячики, и забыл про лису.
- Он такой милый, - сказала Хэтти, держа Зеда на руках.
Адам и Зед вошли в сад через заднюю калитку и сразу побежали к гаражу, минуя Слиппер-хаус, куда направлялись медлительные взрослые. Адам посидел в "роллс-ройсе", поворачивая руль так и эдак, встал на сиденье, чтобы понаблюдать за Джорджем, и опять сел, потом вышел, обнаружил ждущего Зеда и осмотрел колонию ласточек, занятых восстановлением прошлогодних гнезд под стрехой. Позже, летом, можно будет понаблюдать вблизи за птенцами, торчащими из гнезд, словно куколки с белыми лицами. Потом за Адамом пришли родители, он побежал вместе с Зедом обратно и наткнулся на Хэтти, которая стояла у дома на газоне вместе с отцом Бернардом. Зед помчался прямо к Хэтти, она взяла его на руки и уткнулась носом в мохнатое плечо, а он принялся лизать ее в лоб. Сухая прохладная шерсть щекотала руки, маленькое округлое теплое тело дрожало от счастья, гладкий мокрый язык лизал лоб Хэтти, это проявление любви было выше ее сил. Она чувствовала, как быстро бьется сердце Зеда и как быстро бьется ее собственное сердце. Ей хотелось обнимать собачку и плакать.
Она торопливо опустила песика на землю.
- Как его зовут?
- Зед, - ответил Адам.
Он коснулся подола Хэтти. Она с утра надела цветастое летнее платье, но потом решила принять более деловой вид и переоделась в прямое темно-синее платье-рубашку со множеством пуговичек и блузку в бело-голубую полоску.
- Они - альфа и омега, - сказал отец Бернард.
Холодное апрельское солнце сияло с холодного синего неба, и зеленая черепица Слиппер-хауса сверкала как мокрая. Роса на траве, только что попавшая под движущийся солнечный луч, сияла алмазами; след росистых отпечатков, тянущийся по газону из рощицы в дальнем конце сада, предвещал столь неприятную для Алекс тропинку.
Перл, уговорив Хэтти показаться на людях, стояла теперь в дверях вместе с ней. На Перл было коричневое платье с фартуком, который она специально не стала снимать, завидев из окна приближающихся гостей. Она сложила руки на груди и встала во фрунт, изобразив на лице мрачное спокойное выражение, подобающее служанке, как и коричневое форменное платье. Она видела, что священник посматривает на нее с любопытством и тщетно пытается поймать ее взгляд, улыбаясь нервозной девичьей улыбкой.
Брайан Маккефри с женой возвращались из субботнего похода по магазинам и встретили отца Бернарда, который гордо объявил, куда направляется. Габриель тут же до смерти захотелось "зайти на огонек" и хоть одним глазком увидеть пресловутую девушку. О том, что Джон Роберт Розанов поселил внучку в Слиппер-хаусе, говорили все Купальни. Ее появления в Институте ждали с нетерпением. Габриель внезапно охватило собственническое чувство, которое она скрывала, ощущая себя несколько виноватой. Она решила, что должна повидаться с бедной малюткой и установить с ней особые отношения, прежде чем та сделается всеобщим достоянием. Габриель пыталась скрыть от Брайана и Адама природу своего интереса. Еще она хотела выяснить, поручил ли Джон Роберт заботу о внучке Алекс. Она предложила пойти потом к Алекс, но у Брайана не было настроения видеться с матерью. Он ворчал, но и сам был не прочь утвердить свою независимость от матери, нанеся визит в Слиппер-хаус, и ему тоже хотелось посмотреть на девушку.
Габриель, поддавшись внезапному импульсу, вручила Хэтти кекс (купленный для чаепитий в Лифи Ридж), а Хэтти отдала его Перл, которая положила его на пол за входной дверью. Серьезные влажные глаза Габриель были наполнены робким сочувствием к Хэтти. Габриель сегодня пришла в голову неудачная мысль связать свои мягкие волосы лентой на затылке. Лицо от этого казалось напряженным и блестело, нос покраснел на апрельском ветру. Придя, она застеснялась, ей все время хотелось просить прощения, и она неловко отклонила предложение Хэтти зайти в дом. Она тут же пожалела о своем отказе, но уже никак нельзя было исправить эту оплошность, и Хэтти пришлось стоять на газоне, чуть дрожа на холодном ветру. Еще Габриель расстроилась, потому что на подходе к Слиппер-хаусу мельком увидела Джорджа, который стоял у задней двери Белмонта и глядел в сад.
Хэтти в простом платье рубашечного покроя была похожа на школьницу, хоть и собрала без помощи Перл светлые волосы в огромный плетеный узел, закрывавший весь затылок. Она выглядела худой, почти больной (хотя была здорова), не тронутой солнцем, и белая незапятнанная кожа казалась сырой, как стебель зимнего растения. Лицо, опять ставшее робким после того, как она отпустила Зеда, было совершенно лишено всякого выражения и цвета. Она казалась этюдом в белых тонах, словно художнику пришла охота нарисовать девичье лицо, не отличающееся по цвету от молочно-белого холста. Только губы, изящные, чуть надутые, словно их владелицу мучит какой-то неутоленный вопрос, выделялись слабым натуральным бледно-розовым цветом. И глаза, мраморно-белые, были очень светлого, но очень чистого бледно-голубого оттенка.
Брайан, стоя рядом с Габриель и показывая в улыбке волчьи зубы, подумал: "Какая странная, тщедушная, как утонувшая крыса. И ведь года через два-три может стать красавицей".
Габриель говорила:
- Если вам что-нибудь нужно, пожалуйста, только скажите. Наш телефон, сейчас я его запишу, простите, у меня нету… Брайан, ты можешь записать наш телефон для…
- Он есть в телефонной книге, - сказал Брайан.
- О, конечно, да и в любом случае, ведь миссис Маккефри за вами присматривает?
Габриель уже много лет была замужем, но ей никогда не приходило в голову, что кроме Алекс может быть еще какая-то другая миссис Маккефри. Она взглянула в сторону Белмонта. Фигура Джорджа исчезла.
- О нет, - ответила Хэтти, - мы сами по себе. Я даже еще не видела миссис Маккефри, а наверное, надо к ней сходить?
Она на секунду повернулась к Перл, которая стояла все так же недвижно, сложив руки на груди.
- Наверное, ваш дедушка заходит, приглядеть, чтобы у вас было все, что нужно…
- Нет, я и его не видела… мы не знаем, правда, Перл… где он на самом деле… если он…
- О боже! - воскликнула Габриель. - Я хотела сказать…
- Чем вы тут занимаетесь? - спросил Брайан.
- Не знаю, - ответила Хэтти, и вышло не смешно, а неловко, отчего резкий вопрос Брайана показался еще грубее. Она поняла это и добавила: - Я, наверное, буду учиться.
- Мы будем учиться, - сказал отец Бернард, улыбаясь.
- Что же вы будете изучать? - спросила Габриель.
- Не знаю… я вообще как-то очень мало знаю…
- Вы умеете плавать? - спросил Брайан.
- Да…
- Тогда, надо полагать, мы вас увидим в Купальнях. Кто живет в Эннистоне, все ходят в Купальни. А?
Возникла пауза. Адам немного раньше отошел с Зедом и теперь стоял за спиной у Брайана, ближе к задней калитке, поглядывая на нее так, словно хотел уйти. Он стоял, широко расставив ноги, одетый в вельветовые шорты до колен и коричневый пиджак - это была школьная форма. Круглые карие глаза осматривали Хэтти с изумлением юного дикаря.
Хэтти взглянула на него и сказала:
- Мне нравится твой прикид.
Слово "прикид", упавшее с губ Хэтти, каким-то непонятным образом обозначило для всех присутствующих ее странную непринадлежность, отсутствие статуса, родного языка и родины.
Адам поклонился.
- Это его школьная форма, - сказала Габриель.
- Как мило…
- Да, нам надо идти, - сказал Брайан, - Чтобы не мешать вашим занятиям! Габриель, идем.
- Вы ведь… правда же…
- Да, конечно…
- Тогда до свидания…
- Вы очень добры…
Брайан и Габриель вышли через заднюю калитку на свободу Форумного проезда. Адам и Зед выбежали туда еще раньше.
- Ну, что скажешь? - спросила Габриель.
- Она дитя. Ее нужно одевать в белые оборочки.
- Что ты про нее думаешь?
- Ничего. Тощая американочка.
- Акцент у нее не очень американский, скорее из английской частной школы.
- Фу!
- А мне кажется, она милая.
- Конечно, тебе так кажется. Она же сказала, что Зед милый.
- Почему ты такой сердитый?
- Я всегда сердитый.
- Ты ей просто грубил.
- А ты, у тебя прямо слюнки текли от любопытства.
- О боже…
- И что это тебе вдруг стукнуло в голову отдать ей наш кекс?
- Можно купить еще один.
- К тому времени они уже кончатся.
- Ты видел Джорджа?
- Джорджа?! Он уже и в этот дом пробрался?
- Он стоял возле Белмонта… и я подумала…
- Ты фантазируешь. Я его не видел. Просто ты все время о нем думаешь.
- Надо было бы сказать горничной что-нибудь хорошее, - сказала Габриель, - С ней никто не разговаривал.
- Она, надо думать, американка.
- Нет, в Купальнях кто-то говорил, что она какая-то родня Руби.
- Руби? Какой чудовищный ужас.
- Почему?
- Потому что это связи между вещами. А я не хочу, чтобы вещи были связаны между собой.
- Но почему же?
- Всякие связи - зло. Я хочу, чтобы вообще ничего ни с чем не было связано.
- А тебе она понравилась? Девочка, мисс Мейнелл? - спросила Габриель Адама, с которым они как раз поравнялись.
- Нет.
- Нет?
- Нет.
"О боже! - подумала Габриель. - Он ревнует. И он совсем не обрадовался, когда я купила тот треснутый кувшин, ну, чуть-чуть обрадовался, но недостаточно. А Брайан думает, что я думаю про Джорджа. Все-таки, наверно, я Джорджа видела, мне не показалось. Если б у меня было несколько детей. Маленькая девочка, такая как Хэтти. Если б Джордж тоже был моим сыном. О, какая чушь у меня в голове".
- Давай позовем ее в гости, - сказала она.
- Кого?
- Мисс Мейнелл, конечно. Ей, должно быть, одиноко…
- Она долго скучать не будет, - сказал Брайан. - Помяни мои слова, эта девчонка еще беды наделает.
- Почему это ты…
- И нечего ее звать. Ради бога, не связывайся ни с чем, что имеет отношение к Розанову. Все, что связано с этим человеком, приносит несчастье. И сними уже эту дурацкую ленту с волос - на шестнадцатилетнюю девчонку ты все равно не похожа.
Чета Маккефри исчезла в задней калитке, Хэтти с "репетитором" ушли в гостиную, и Перл Скотни осталась одна. Она убрала кекс, внезапный дар Габриель, в жестяную коробку, надела пальто и вышла в сад. У Слиппер-хауса газон, широкий и усаженный деревьями возле самого дома, сужался, превращался в меандр зелени и терялся в густеющем лабиринте деревьев и кустов в конце сада. Здесь были сарай, место для костра и площадка - бывший теннисный корт с травяным покрытием. И еще то, что осталось от огородика. (Старый садовник теперь приходил нерегулярно.) Перл пошла в ту сторону, прочь от Белмонта, петляя между кустами сирени, калины, буддлейи, азалии, сумаха и низкорослых японских кленов, развернувших ярко-красные кудрявые почки, похожие на коралловые украшения. Там и сям стояли деревья повыше - ели, каштаны, старый падуб. Эта часть сада, где смешались деревья и кусты, называлась иногда подлеском, иногда рощей. Тропинки местами заросли травой, а кое-где были из черной печальной земли, поросшей зеленым мхом.
Перл, любившая деревья и травы, заметила окружающий пейзаж и, как это удается некоторым, слегка обрадовалась ему на фоне глобальной несчастливости. На ходу у нее кружилась голова от внезапного ощущения обезличенности - видимо, большинство людей испытывают такое хотя бы раз в жизни. Стоя навытяжку позади молодой хозяйки у двери дома, в форменном платье с фартуком, она ощутила себя невидимкой. Да, священник ее заметил, но это ей совсем не понравилось. И молодая миссис Маккефри бросила на нее пару неопределенных, слащавых взглядов, но это ничего не значило. И сказанное Хэтти "мы" тоже ничего не значило. Точнее, это что-то значило прямо сейчас у Хэтти в сердце, но сердце Хэтти как раз входит в опасную зону, оно беззащитно перед миром и скоро станет общественным достоянием. Сейчас сердце Хэтти вмещает в себя маленький мирок - лежит, свернувшись клубочком, как в материнской утробе. Но скоро оно расширится, чтобы принять множество - быть может, великое множество - новых любовей. Грядут новые желания, новые привязанности, новое знание. Детство Хэтти подошло к концу, испускает последний, едва слышный вздох. Настало время, диктуемое логикой вещей, и для Перл пришла пора отпустить Хэтти - даже, лучше сказать, время, когда ее вынудят отпустить Хэтти. Может быть, так чувствует себя мать, подумала Перл. Но, в конце концов, мать всегда будет матерью. Я же Хэтти не мать, не сестра и даже не троюродная кузина. Хэтти не имеет понятая о том, какие отношения нас связывают, и очень скоро эти отношения для нее начнут терять реальность, уходить в прошлое.
Перл и раньше пророчески думала об этом. А сейчас, когда время этих мыслей пришло на самом деле, Перл так устала от них, что уже не видела в них описания реальной проблемы, которую она способна как-то решить. Она задумалась: быть может, Джон Роберт, помещая их двоих в Слиппер-хаус, словно двух кукол в кукольный домик, планировал какой-то финал. Перл неустанно гадала о замыслах Джона Роберта. Она вообразила себе, что миссис Маккефри по приказу философа должна "приглядывать" за Хэтти и, может быть, постепенно полностью взять ее на себя. Но эта угроза, которой Перл намеревалась воспрепятствовать, до сих пор не осуществилась. Перл пока что отговаривала Хэтти от общения с Алекс. Похоже, они теперь действительно были сами по себе. Да и раньше тоже, разве нет? Правда, когда Хэтти была ребенком, "сами по себе" значило немного другое. Хэтти чудом выжила, они обе выжили, без общества, без мира. Они были знакомы с несколькими подругами Марго (ныне очень респектабельными). Блуждая по Европе, они не обзавелись постоянными знакомствами, частично по причине (как теперь понимала Перл) ее собственнического отношения, а не только из-за робости Хэтти. У Хэтти были школьные подруги (например, Верити Смолдон), которым Перл вручала ее для кратких визитов. Но эти связи были непрочны, привязаны к определенному контексту. Хэтти, такая бесконечно открытая для мира, пустая, была до сих пор никем не захвачена, если не считать того, что ею владела Перл.
Но что же Джон Роберт? За все годы царствования Перл философ проявил невероятное сочетание полнейшей точности действий и полнейшего безразличия. Деньги, планы, инструкции материализовались своевременно, действенно и были кристально ясны. Идите туда, поезжайте сюда, делайте то, делайте это. Но в основном великий человек оставался невидим, а когда являлся, уделял Хэтти внимание рассеянно, неопределенно, неохотно, думая о другом. Он всегда словно отсутствовал. Он, как всем было известно, не любил детей и никогда не делал сколько-нибудь серьезных попыток поладить с внучкой, чья бессловесная робость дополняла его собственную монументальную неловкость и отсутствие такта. Его отношения с Перл были корректны, но еще более невещественны. Джон Роберт посмотрел на Перл один раз и решил ей абсолютно довериться. Ей казалось, что с тех пор он вообще ни разу на нее не смотрел. Сколько же он, должно быть, понял за тот первый взгляд. Или, что гораздо вероятней, как небрежно решил рискнуть благополучием и счастьем Хэтти. Если бы общество Перл оказалось для Хэтти невыносимо, та никогда не сказала бы об этом Джону Роберту. Понимал ли он это? Было ли ему все равно? Абсолютность доверия, огромные суммы денег, еще большие суммы еще более важных вещей иногда поражали Перл и трогали ее чудовищно сильно, глубоко. Но при этом, как только ей оказали доверие, она стала невидима, получая лишь инструкции - никогда ни похвалы, ни одобрения. Ей легче было бы без них обходиться, если бы она чувствовала, что Джон Роберт хоть иногда думает о ней не только как об эффективном инструменте исполнения своей воли.