Много времени спустя спасатели стали возвращаться поодиночке. Первой вернулась Алекс. Она привыкла к долгим заплывам в теплом бассейне и лишь к недолгим погружениям в море. Тучи уже совсем закрыли солнце, ветер стал резче. Руби предупредительно собрала со всех стоянок пледы, одежду, полотенца и прочее снаряжение. Стуча зубами, Алекс содрала с себя мокрое белье, вытерлась, надела брюки, рубашку, шерстяной свитер Брайана и закуталась в плед. Одежда потеплее осталась в машине. Алекс не стала подходить к рыдающей паре. Следующими вернулись Хэтти и Перл, схватили свои узелки и быстро оделись. Эмма решил, что обязан плавать и искать как можно дольше. Он очень переживал за Зеда и хотел сам его найти. В мрачных стенах зеленой воды ему все время чудились белые собачки. Наконец он сдался. За ним вернулся Брайан, а самым последним - Том. Долгожданный крик "Вот он!" так и не раздался. Не замечая друг друга и дрожа от холода, неудачливые спасатели принялись искать сухие полотенца и сухую одежду. Брайан не нашел своего большого свитера и не сразу понял, что его забрала Алекс. Он надел макинтош Габриель. Руби стала раздавать кружки с горячим чаем из термосов, а все стояли и сидели молча. Хэтти беззвучно плакала. Габриель устала плакать и сидела, уставившись в море: мокрый рот приоткрыт, лицо искажено. От кружки с чаем она отказалась. Рядом сидел Адам, сгорбившись, спрятав лицо, сам как маленький скорчившийся зверек. Хоть бы кто-нибудь придумал, что сказать. Том перебрал в уме несколько фраз, но ни одна не годилась.
Наконец Алекс произнесла:
- Течение огибает мыс.
- Может, надо было посмотреть за мысом, - ответил Том.
- Там в море не войти.
- Наверно, нет смысла идти в Мэривилль просить у них бинокль?
- Нет.
- А лодка у них есть?
- Если она в доме, мы не сможем ее тут спустить на воду, а если она в море, то это гораздо дальше по берегу.
- Как бы там ни было, уже слишком поздно, - сказал Брайан.
Наступила небольшая пауза.
Брайан продолжил:
- Он устал, замерз и тихо пошел ко дну. Он даже не понял, что с ним случилось.
- Да, не понял, - отозвался Том, - все равно что уснул.
- Поехали домой, - сказал Брайан, - Идемте. Не то чтоб утонул кто-то из нас. Могло быть гораздо хуже.
После обеда Джордж держался поодаль от компании. Он пошел по покрытой гудроном дороге, сначала прочь от Мэривилля, туда, где дорога поворачивала в глубь суши (маршрут прогулки Брайана), потом обратно к Мэривиллю (тут он встретил Тома), прошел так, что дом и мыс оказались у него справа, и стал спускаться по направлению к утесу, где в море не войти.
Джордж был так беспросветно несчастен, что не понимал, как теперь вообще жить. Как можно не умереть от такой обиды, раскаяния, ненависти? И разве может человек чувствовать себя таким тупым и глупым, когда его душа полна таких пугающих фантазий? Чем все это кончится, как все это может кончиться? "Я как бешеный пес, - подумал Джордж, - я вбегаю, рыча, в темный чулан. Лучший для меня исход - если хозяин выволочет меня за ошейник и пристрелит. А кто мой хозяин?" Ответ был очевиден. Но это не могло случиться, да и Джордж пока не мог серьезно думать о самоубийстве. Несчастье представлялось ему профессией, частью зловещего долга, который все сильнее и ужаснее вырастал перед ним. Добрые влияния, в той мере, в какой они вообще его трогали, казались неуместной глупостью, тратой времени. Он кротким агнцем лежал в объятиях Дианы. Он поехал на семейный пикник. Разумеется, он это сделал, чтобы всех позлить, а еще потому, что все думали, что он не поедет, и затем, чтобы лишний раз утвердиться, привычно раздражая и мучая других. При виде Адама он всегда вспоминал Руфуса, и именно эта скорбь была даже приятна ему, так как давала безусловное право ненавидеть весь мир. Но он хорошо относился к Алекс и к Тому и хотел увидеть море, которое ему всегда помогало, действовало целительно: именно это имел в виду Том, когда восклицал, что им нужно поплавать вместе. Сам Джордж никогда не добрался бы до моря. В общении с настолько хорошо знакомыми людьми было что-то похожее на принуждение к душевному здоровью. Увидев на семейном пикнике Хэтти Мейнелл, Джордж испытал интересные, заслуживающие рассмотрения отчаяние и возбуждение и предвкушал, как потом будет анализировать эти чувства. Но к ним примешивалась враждебность к девушке как чужому человеку. Дальше лежало безумие. Сегодня утром Джордж разглядывал свое тело, ступни, кисти рук, доступные обозрению фрагменты туловища, и его ощущение собственного бытия дрогнуло. Что это за бледная ползучая тварь? Он уставился на собственное лицо в зеркале и понял, что безумен, - возможно, придется выскочить на улицу, скуля, рыдая, умоляя, чтобы его арестовали и присмотрели за ним. Голуби ранним утром тихо ворковали: "Розанов, Розанов".
Ему снилась Стелла, во сне он видел ее красивую, царственную египетскую голову. Диана трогала его, дарила ему крохи покоя, но он ее презирал. Он восхищался Стеллой, но не мог с ней ладить, она была врагом. Он чувствовал слабое облегчение, что она не здесь, а где-то еще, но ничуть не тревожился за нее и не задавался вопросом, где она может быть. Где бы она ни была, она сильна, здорова духом и пожирает окружающую реальность, питая свою собственную. Он уважал и даже в своем роде ценил эту чудовищную силу, из-за которой Стелла была так опасна, так ненавистна ему. Он все время вспоминал несчастный случай с машиной. Он помнил оглушающий, устрашающий звук, с которым машина вошла в воду, и потрясение, когда Стелла выплыла из машины, подобно рыбе. Но он никак не мог вспомнить, что было сразу перед тем. Он в самом деле толкал машину? Неужели он оказался способен на такое? Может, он просто придумал, что уперся тогда руками в заднее стекло, а напряженными ногами - в булыжники мостовой и двинул машину вперед? Конечно, это фантазии, у него часто бывают фантазии и сны о насилии. Он - слабая ползучая тварь, его жестокость - чистый вымысел. "Я больше так не могу, - подумал он. - Нужно порвать с Розановым. Я с ним еще раз увижусь. Если он мне скажет доброе слово, хоть одно, оно перевернет мир. Одно доброе слово - и я уйду с миром. Он не может мне отказать, это будет чудовищная жестокость. Как я умудрился унизиться до того, чтобы молить об одном слове?"
Джордж дошел до утеса, и ему открылся другой, тоже знакомый, вид на море. Здесь желтая трава резко обрывалась над острым краем скалы. Черно-коричневые скалы с красными прожилками не чинно спускались к воде, а обрушивались рваной бесформенной кашей трещин, осыпей и нависших карнизов. Внизу, в море, кишели, орали над какой-то добычей серебристые чайки: они были недосягаемы, хотя и летали совсем близко. Джордж взглянул на мягкие пятнистые спины, на злые глаза птиц и почувствовал некоторое удовлетворение. Всплыли детские впечатления от моря, от каникул, а по ассоциации - и воспоминания об отце, к счастью, бесповоротно мертвом. Джордж не любил отца и рано превратил его - не в чудовище, но, пророчески, в призрака. Призрак умершего отца, связанный с чайками сложной двойной ассоциацией, возник рядом, обдал холодом, но не причинил вреда. Казалось, к воде спуститься невозможно, но это был любимый уголок Джорджа, и он досконально изучил его в детстве, во время прогулок к морю, еще до того, как Алекс купила Мэривилль. Тогда желанным домом владел полковник Эйтлинг, знаменитый тем, что запрещал детям Маккефри (большому Джорджу и маленькому Брайану) ходить по его земле. Спуститься вниз было можно (и Джордж не выдал братьям этой тайны): пролезть через куст бузины в круглую дыру в скале, оттуда проскользнуть, держась за ветки, на скальный карниз, а потом перепрыгнуть на ступеньки, и так далее, пока не достигнешь воды. Джордж, невидимый из окон дома, разделся на вершине утеса, снял всю одежду и аккуратно сложил, словно отправляя обряд. Шагнул в куст, прижимаясь к утесу, и нащупал ногой невидимую сверху дыру. Еле пролез в нее, ободравшись о камни. Уселся на карниз и осторожно спустился оттуда на плоский камень, потом начал так же осторожно слезать по ступенькам. Старею, подумал он. Нырнул в глубокую воду, которая поднималась и опускалась, и ахнул от холода.
Джордж хорошо плавал, он поплыл в море, как выдра. "Ах, как хорошо, хорошо", - подумал он, чувствуя, как вода омывает голову и плечи. В то же время холодное море пугало его; в таком море можно скоро утонуть, можно умереть от переохлаждения. "Хотел бы я так умереть, - подумал он, - Если плыть и плыть вперед, то я умру и тогда окончательно порву с Розановым. Правда, в таком случае победа останется за ним. Но какая разница?" Он плыл, разрезая верхушки волн с пенистыми гребнями, вперед и вперед, к морским царствам, где никогда не видели суши и не слыхали о ней. Вдруг он заметил что-то в зеленой качающейся ложбине волны, под собой, недалеко, и сперва решил, что это пластиковый пакет. Потом - что это дохлая рыба, потом, когда оно вроде бы пошевелилось, - что это странный краб или большая медуза. Он сбавил ход и повернулся, чтобы посмотреть. Какая-то ужасная тварь. Потом Джордж понял, что это маленькое четвероногое млекопитающее, что это Зед.
Джордж вскрикнул от удивления и отчаяния. Он ясно видел, как высоко поднята белая мордочка, как уставились глаза, как слабо двигаются лапки. Еще мгновение - и собачка исчезла, стремительно поднятая над гребнем волны неодолимой силой. Джордж метнулся в ту сторону, отчаянно напрягая взгляд в поисках маленького беспомощного создания. И вдруг отвлекся, осознав, сколь огромно небо над головой, как бескраен океан вокруг, какие громады и пропасти движутся вокруг него, как ослепительно вспыхивает пена… Он опять увидел Зеда и схватил его, потом, работая ногами, приподнял над водой. Мокрое тельце обвисло в руках, но иссиня-черные смышленые глаза уставились на спасителя. Я не смогу забраться на утес с Зедом в руках, подумал Джордж. Кроме того, они там, должно быть, уже с ума сошли. Но как он, бедненький, тут оказался? Надо обогнуть мыс; если подобраться ближе к скалам, я выйду из течения. Джорджу, продрогшему и усталому, в бурном море непросто было грести одной рукой, второй неся над водой Зеда. Но когда Джордж остановился, чтобы отдохнуть, стоя вертикально в воде, Зед словно намеренно соскользнул ему на плечо и прижался к шее (как только сегодня научил его Адам). Джордж понял и теперь уже держал собачку за прядь меха, прижав одну руку к груди - так он мог продвигаться чуть быстрее. Том первый услышал крик, когда Джордж добрался до скал на другой стороне, ощутил ступнями гальку, поднял голову и торжествующе завопил.
Нечастые отдыхающие медленно тащились по песку. Алекс еще раз для проформы поискала часы, но никому не сказала о пропаже. Габриель подобрала последние разбросанные по песку вещи - Адамовы носки, поводок Зеда и уложила, окропив слезами, в сумку. Брайан, который шел впереди, только успел достигнуть скал, идущих вверх, к полю, когда Том закричал: "Вон Джордж!" Они забыли про Джорджа. Сначала Том не понял сигналов Джорджа. Потом услышал его крик: "Я его нашел! Он жив!"
Том тоже закричал. Они повернулись и помчались обратно.
- Что такое? - прокричал Брайан, тоже переходя на бег.
Том добежал до Джорджа и взял у него собачку.
- О Джордж, ты герой! Но он замерз, дайте полотенце, быстро, бедный Зед!
Долгое ужасное мгновение Том, стоя с Зедом в руках, был уверен, что песик мертв - такой он был обмякший, холодный, недвижный на ощупь. И вдруг розовый язычок лизнул Тому руку.
Прибежала Габриель, схватила Зеда, завернула в сухое полотенце и села на песок, растирая собачку. Преображенный Адам облокотился о ее плечо, рыдая от радости. Брайан стоял позади них, простирая руки в неловком жесте то ли благодарности, то ли готовности помочь. (Том позже говорил, что они выглядели как Святое семейство с Иоанном Крестителем.)
- Я, между прочим, тоже замерз, - сказал Джордж.
Он стоял в чем мать родила, пухлый, розовый от холода, как диковинный дюгонь. Все побежали к нему с полотенцами, пледами, одеждой. Джордж сидел на камне, сгорбившись, как большое мокрое морское млекопитающее, а все обступили его, гладя и похлопывая, словно он взаправду был благодушным чудовищем. Том содрал рубашку и, прыгая на одной ноге, стал вылезать из брюк. Алекс пожертвовала свитер Брайана. Брайан нашел у Габриель в сумке запасные носки: Габриель всегда брала с собой запасные носки. Руби принесла кружку виски. Джордж под аккомпанемент восклицаний и хвалы поведал историю спасения. Потом все выпили горячего чаю и виски, страшно проголодались и съели оставшиеся бутерброды, сыр и пирог из ветчины с телятиной. Том с рекордной скоростью сбегал прямо в трусах за одеждой Джорджа и оделся в нее, чтобы добежать до семейства, что выглядело ужасно смешно. Однако бедняжка Зед оправился далеко не сразу, хоть Габриель и расстегнула блузку и сунула его за пазуху, прижав к теплым грудям. Наконец, когда песик вроде бы согрелся и ожил, она вернула его в объятия Адама. Потом Габриель подошла к Джорджу и поцеловала его, и Алекс тоже его поцеловала, и Том, а Эмма с Брайаном хлопали его по спине, а Хэтти и Перл, стоявшие поодаль от этой семейной сцены, махали ему руками очень особенным образом. Затем Том и Джордж обменялись одеждой, и решено было ехать домой.
Но последний акт драмы пошел отчасти вразрез с моралью предыдущих актов. На пути Алекс опять задержалась (безрезультатно) в поисках часов. Джордж и Руби шли в авангарде. Брайан приотстал - он нес Зеда и держал за руку Адама. По временам он сжимал руку сына, но Адам не глядел на него. Габриель следовала за ними. Она вдруг почувствовала, что смертельно устала, что вот-вот упадет ничком. Хэтти и Перл, вдруг обособившиеся, ставшие совсем чуждыми, поднимались другим путем. Они часто останавливались, чтобы оглянуться на море или указать друг дружке на что-нибудь. Том и Эмма шли последними - они поджидали Алекс, которая жаловалась, что никто не хочет помочь ей искать часы.
Приближаясь к верхней части поля, Брайан услышал звук заводящегося мотора. Брайана догоняли остальные. Руби стояла и ждала, окруженная сумками. "Ровер" Ящерки Билля пополз вверх по проселочной дороге, достиг гудронированной, взревел на повороте и исчез. С ним исчез и Джордж.
- Господи, "ровера" нет. Где Джордж?
Руби показала на опустевшую дорогу.
- Алекс, Джордж забрал "ровер"!
- Я могу его понять, ему не хотелось возвращаться назад вместе с нами после всего, что случилось, - сказала Габриель.
- Ты-то можешь! Алекс, ты что, оставила ключи в машине?
- Я всегда оставляю ключи в машине.
- Как это похоже на тебя! Как это похоже на Джорджа!
Перл повезла Руби и Хэтти в "фольксвагене". Когда машина завелась, Руби протянула Алекс ее часы. В "остине" Габриель села впереди рядом с Брайаном, обнимая Адама и Зеда. Мать с сыном молча плакали всю дорогу домой. Брайан без устали скрипел зубами и повторял: "Как это похоже на Джорджа!" Эмма уснул на заднем сиденье, положив голову Тому на плечо.
- Все уехали? - спросила Стелла.
- Да, - ответила Мэй Блэкет, - Я видела, как машины отъезжали.
- Когда приедет N?
- Должен быть тут через полчаса.
Стелла сошла по лестнице на первый этаж Мэривилля, в большую гостиную с широкими эркерами, выходящими на море. Створка одного окна была открыта, и ветер трепал белую занавеску. Бледно-серое море переливалось тусклым жемчужным блеском. Из угловой комнаты верхнего этажа, куда поселили Стеллу, она время от времени поглядывала в бинокль, как семейство Маккефри резвится на пляже. Незримая, она видела, как Руби пришла и встала под темным столбом, уставившись на дом. И еще - как Джордж прошел мимо по дороге. Когда он скрылся, Стелла перестала глядеть в бинокль и спустилась вниз. Мэй Блэкет временами проверяла, здесь ли еще машины.
- А вдруг он знает?
- Джордж? Нет.
- Руби так пялилась на дом.
- Это просто из любопытства.
- Она ясновидящая.
Следует объяснить, что я, N, рассказчик, сейчас появлюсь на сцене (хоть и ненадолго), не ради собственного тщеславия, но ради необходимого объяснения. Жители Эннистона гадали, куда сбежала Стелла, куда она так загадочно исчезла. Ну так вот, она укрылась у меня.
В столь горестный для Габриель день Стелла, сбежав из Лифи-Ридж, направилась не в Лондон и не в Токио. Она взяла один из зонтиков Габриель (в тот день шел дождь), чтобы спрятать приметную черноволосую голову "египетской царицы", дошла до моего дома, расположенного неподалеку от Полумесяца, и там, если можно так выразиться, сдалась. Я имею в виду, что нервы у нее были на пределе, а в голове (это следует подчеркнуть) билась единственная мысль - скрыться в безопасном месте, подальше от семейства Маккефри. У меня нет и не было близких отношений со Стеллой или сентиментальной привязанности к ней, ничего подобного. Я намного старше ее. Как я уже говорил, я коренной эннистонец и знаю семейство Маккефри, хоть и неблизко, всю свою жизнь, а Стеллу - со времени ее замужества. Наверное, можно сказать, что мы друзья, а я обычно не разбрасываюсь этим словом. Кроме того, мы оба евреи. Стелла пришла ко мне как в ближайшее убежище, место не от мира сего, где не течет время, где можно отдохнуть, подумать, принять решение. Она сбежала от доброты Габриель, от тесноты спальни в "Комо", от Адама, напоминавшего ей о Руфусе, из места, где ее мог найти Джордж. Ко мне она пришла не за советом, не за поддержкой в какой-то "стратегии", а просто потому, что доверяла мне и знала - я ее спрячу. (Мне и раньше приходилось прятать людей.) Было ли это бегство такой уж удачной идеей - спорный вопрос, и позже мы действительно спорили об этом. Во всяком случае, переступив порог моего дома, Стелла выбрала определенный путь, и теперь могла только идти по нему дальше. Как выразилась однажды сама Стелла, "так далеко зашла, что повернуть уже не легче, чем продолжить путь".