Недоумение мое сменилось гневом. Я полагал, что Биши предал меня, ему доверявшего, не только тем, что просил денег для подобной цели; нет - вдобавок он сочинил историю о том, что Гарриет пребывала в отчаянии. Он солгал мне при обстоятельствах самых постыдных.
Взявши в руки письмо, которое прислал мне Биши, я оторвал от него небольшой кусочек, положил его в рот и проглотил. Действуя методично, я превратил бумагу в клочки и тем же способом истребил их все до единого.
Глава 8
После долгого перерыва в занятиях я успел возвратиться к своим опытам с усиленным энтузиазмом. Гнев на Биши подстегнул меня, и я стал работать с большим пылом, чем когда бы то ни было, сторонясь любого общества, дабы с головой окунуться в свои поиски. Теперь, когда меня столь явным образом предал тот, кого я считал другом и единомышленником, я чувствовал себя совершенно одиноким. У фабриканта на Милл-стрит я купил электрический аппарат, но вскоре понял, что ему недостает мощности. Однако мне удалось достигнуть неких успехов. Я познакомился с оксфордским коронером, бывшим студентом нашего колледжа. Я разъяснил ему, что для занятий моих требуются человеческие образцы, и он, поразмыслив, согласился помочь мне во имя научного прогресса. Он и сам был исследователем природных явлений - его интересовали геология и структура Земли - и потому сочувствовал моему стремлению отыскать источники жизни в человеческом организме. Я пообещал привезти ему альпийских камней, когда в следующий раз поеду в Женеву.
Опыты свои я по-прежнему проводил в сарае в Хедингтоне. С наступлением вечернего затишья двое слуг коронера обыкновенно приносили мне туда трупы - или, бывало, части трупов, - которые он осматривал в тот день. Слуги ждали всю ночь, пока я с ними работал, а после забирали обратно, в контору на Кларендон-стрит. За каждый визит я щедро платил им - по гинее на брата. Воистину, ради денег англичане готовы на что угодно.
В ходе этой работы я сделал ряд поразительных открытий. Я обнаружил способ пропускать электричество через все человеческое тело, при этом оно заметно сотрясалось и дрожало. Кроме того, мне удалось провести электрический ток через позвоночник ребенка, и это заставило глаза раскрыться, а губы разжаться. Я надеялся, что голосовые связки издадут те или иные звуки, но тут меня ждало разочарование. Мистер Франклин к тому времени уже высказал предположение о том, что электричеством возможно оживлять сердца у только что скончавшихся пациентов, и у меня не было оснований сомневаться в его словах. Разрушенное дерево способно дать зеленые побеги. Я вспомнил случай в Женеве, несколькими годами прежде, когда одну девочку признали мертвой после падения из окна второго этажа; тем не менее ее вернули к жизни с помощью электрического прибора, называемого лейденской банкой.
Субъекты, присылаемые коронером, были, как правило, мертвы слишком долгое время, что не давало никаких шансов на оживление. Однако, когда мне вручили младенца, недавно утонувшего в Темзе, я начал питать надежду, странную и безумную. Через маленькое отверстие в брюшной полости я откачал избыточную жидкость, а затем поместил ребенка на оловянную фольгу, которая является хорошим проводником. Далее я установил вокруг тела герметически закупоренные лейденские банки, соединенные между собой; раздался сильный треск, похожий на летний гром, и младенец, к моему огорчению, получил страшные ожоги. Но жизни не было. Помнится, я сказал коронеру, что изменение цвета кожи характерно для утопленников.
Оставаться в Оксфорде, не вызывая подозрений, мне было невозможно, хоть я и работал в самом отдаленном уголке Хедингтона. Я подкупил привратников, чтобы они не обращали внимания на мои ночные отлучки: я уходил прежде, чем запирали ворота колледжа, и возвращался в комнаты после того, как ворота отпирали. Они считали, что здесь замешана женщина, и я предпочитал их не разубеждать, хотя знал, что они будут судачить. Когда меня вызвал к себе в кабинет ректор, я заподозрил самое худшее. Впрочем, к тому времени я успел прийти к выводу, что пора уезжать. Степени я не получу; но теперь, когда отец мой умер, оставив мне состояние, которым я мог свободно распоряжаться, нужды в буквах, что ставятся после имени, у меня не было.
Ректор приветствовал меня достаточно тепло, и мы предались тому, что англичане называют болтовней.
- Наставник ваш сообщил мне, что вы исследуете законы естествознания, мистер Франкенштейн.
- Такова моя цель, сэр.
- Не приведут ли они вас, часом, к вещам мистическим и трансцендентальным?
- Я вас не понимаю.
- Присутствует ли тут духовный элемент?
- Я изучаю мозг и тело - не душу.
- Это христианский университет, мистер Франкенштейн. Нам никогда не следует забывать о душе.
Человек он был высокий, с лысой головой и густыми бакенбардами. Он предложил мне рюмку амонтильядо, от которой я не отказался.
- Думали ли вы когда-нибудь, сэр, о росте конечностей?
- Виноват?
- Существует некая сила, что формирует их в зародыше. Семя, что содержится внутри их собственного каркаса.
- Какое отношение это имеет к душе?
- Именно этот вопрос я мог бы задать вам, сэр. Действительно, какое отношение это имеет к душе? Обладай мы таковым объектом, он непременно играл бы свою роль в образовании тела. Часто говорят, что глаза - окна души. Профессор Хантер доказал, что глаза формируются в утробе.
- Знание наше, мистер Франкенштейн, конечно.
- О да, но я желаю его расширить. Я желаю пойти дальше во всех смыслах.
- Не понимаю, о чем вы.
- Буду выражаться начистоту, сэр. Я решился покинуть Оксфорд. Благодарю вас за оказанную мне любезность. Могу с долей определенности сказать, что это был наиболее значимый период в моей жизни.
Мы пожали друг другу руки. Должен сказать, избавление от чьего-либо общества никогда прежде не доставляло мне подобного удовольствия. Ректор олицетворял собою весь груз бесплодного учения, который я надеялся отрясти со своих плеч.
На той же неделе я собрал все свои вещи и, дав на чай слезливой Флоренс, нанял карету до Лондона. Отправлялся я в настроении самом приподнятом, убежденный, что мне вот-вот предстоит создать новый мир. Когда мы проезжали через деревню Актон, я, сидя в одиночестве, продекламировал несколько строчек из лорда Байрона:
Их удержать, облечь их в плоть живую,
Чтоб тень была живее нас самих,
Чтоб в слове жить, над смертью торжествуя, -
Таким увидеть я хочу мой стих .
Я полагал, что недалек тот час, когда я в своих поисках источника жизни создам себя заново.
По прибытии на Джермин-стрит я нанял молодого носильщика, чье место находилось на дорожке рядом с церковью, чтобы он отнес мои свертки и прочие вещи в комнаты мои на четвертом этаже. Это был верхний этаж здания, однако тот выполнил работу без обычных жалоб и пустых слов, свойственных английским рабочим. Я выяснил, что зовут его Фредерик, или Фред. Живость и энтузиазм его мне до того полюбились, что я захотел узнать о нем побольше. На вид ему можно было дать никак не более тринадцати или четырнадцати лет.
- Так что, Фред, хорошо ли у тебя идет дело?
- То так, то эдак, сэр. Бывает хуже, бывает лучше. Сразу и не скажешь. - Манера говорить у него была мрачная, но под конец он улыбнулся, словно все это было чрезвычайно смешно.
- Как ты сюда попал?
- По наследству, сэр. Мой отец всю жизнь тут носильщиком проработал. Раз попытался вынуть осла из упряжи да и упал замертво. Ужасное происшествие. - И он снова улыбнулся.
- Когда это случилось?
- Три месяца назад. В тот самый день я на это место и встал. Мать мне сказала, такая уж, мол, судьба твоя. Говорит, это у нас семейное.
- Нет ли у тебя брата, который мог бы тебя заменить?
- У меня их несколько, сэр. И все не прочь.
- В таком случае я хотел бы предложить тебе другое место.
- На другой улице, сэр?
- Нет. Я имею в виду, что хотел бы предложить тебе другую работу. Не желаешь ли стать моим слугой в этом доме?
Он посмотрел на меня и снял шапку.
- Обязанности твои будут несложные. Я один во всем мире.
- А где я спать буду, сэр?
- В конце коридора есть небольшая комната. Окнами выходит на дорожку.
- На мою любимую. - Услыхав мой ответ, он, казалось, почувствовал облегчение. - Выходит, я буду мальчиком на побегушках - так ведь это называется, сэр?
- Ты будешь готовить для меня еду. Подавать мне одеваться. И так далее.
- И по поручениям будете посылать, да, сэр?
- Разумеется.
Он широко улыбнулся.
- Ты будешь моим доверенным лицом, Фред.
- А ну как не справлюсь?
- Со всем справишься. Гинея в неделю.
Он улыбнулся так, что показалось, будто он вот-вот рассмеется.
- Это вы про каждую неделю - верно, сэр?
- Про каждую.
- Коли так, сэр, я согласен. Побегу только матери скажу.
Часом позже он возвратился вместе с матерью. Женщина, слабая на ноги, она была чем-то удручена; на платке ее виднелись остатки нюхательного табака, а изо рта явственно пахло алкоголем. Взобравшись по лестнице, она с трудом приходила в себя, и я предложил ей свою фляжку с укрепительной водой. Она с готовностью приняла ее и, проглотивши большую часть содержимого, положила руку на голову сыну.
- Парнишка он хороший, - сказала она. - Стоит гинеи.
- Мамаша…
- Я вижу, вы джентльмен нездешний, сэр.
- Да. Из швейцарских краев.
- Неужто? А красивый, что твой англичанин, вы уж не обижайтесь на мои слова.
- Очень любезно с вашей стороны.
Все это время она пристально изучала взглядом мои апартаменты.
- Фред, - сказала она, - ты за этим камином приглядывай. В углу прогнил. А окна эти помыть бы надо.
- Вы совершенно правы, миссис…
- Шуберри. - Она улыбнулась мне, и я без труда заметил, что у нее не хватает зубов. - Слыхали вы про мистера Шуберри и осла?
- Да.
- Всю округу это поразило, сэр. Но я-то все стираю, как и прежде. Такая моя профессия.
Она как будто бы ожидала, что я заговорю.
- Вы меня очень обяжете, миссис Шуберри, если согласитесь меня обстирывать.
- Шиллинг за белье. Шесть пенсов за постель.
- Вполне разумная цена.
- Надеюсь, что так оно и есть, сэр. А что, сэр, в Шветцарии вашей прачки есть?
- Не знаю. Полагаю, да.
- Дешевле, чем у меня, не найдете - будьте уверены, сэр. А ну, Фред, давай-ка покажи себя, почисть джентльмену плащ. Он же с дороги.
Так и вышло, что Фред Шуберри со своей матерью взялись за устройство моей жизни на Джермин-стрит. Я был этому рад, поскольку ничем, кроме работы своей, заниматься был не намерен. Мне хотелось начать дело немедленно, но в столь светской части Лондона возможности приступить к нему, разумеется, не было - мне нужны были полнейшие секретность и уединение, и потому я рыскал по местам менее респектабельным в поисках подходящего помещения. Восточные части города, прилежащие к реке, сулили наибольшие надежды. Я исследовал Уоппинг и Ротер-хайт в дневные часы - в простом платье гулял, оставаясь незамеченным, в толпе людей разных народностей и профессий. Поразительно, какое разнообразие одеяний и лиц тут возможно было увидеть: кто только не ходил этими узкими дорожками у Темзы; тут были все - от турков до китайцев. Никогда прежде не видал я подобного скопления человеческих типов. Это напомнило мне старую поговорку о том, что Лондон - питье, содержащее отбросы со всего света.
Наконец я нашел здание, целиком подходившее для моих целей. То была старая гончарная мануфактура в Лаймхаусе, в ней имелся собственный двор, вернее - причал, выходивший на реку. Дома вокруг были разнообразного вида складами и, как мне представлялось, по ночам стояли совершенно пустыми. Справившись в тавернах по соседству, я выяснил, что работники покинули фабрику несколькими месяцами ранее, после того как хозяина объявили банкротом. Дальнейшие расспросы привели меня к коммерческому агенту на Болтик-стрит, у которого имелся в отношении этого здания "интерес". Вскорости я обнаружил, что это был тот самый разорившийся хозяин, и купить его заброшенное предприятие за сумму, которую я счел относительно скромной, оказалось делом довольно простым. Так я стал земельным собственником в Лаймхаусе.
Я написал к Дэниелу Уэстбруку пару дней спустя после своего прибытия, сообщив о своем намерении остаться в Лондоне и осведомившись, нет ли новостей от его сестры. Несколько дней от него не было никаких известий, но однажды вечером, возвратившись на Джермин-стрит после осмотра своего нового помещения, я застал его оживленно беседующим с Фредом у входа в дом.
- Милый мой Дэниел, - сказал я, - входите же скорее.
- Этот паренек лает на меня, словно Цербер.
- Он говорит, сэр, что вы знакомы.
- Конечно знакомы, Фред.
- У него визитной карточки нету, сэр.
- Карточка ему не надобна. Мистер Уэстбрук - старый приятель. Теперь ты знаешь его в лицо, так что оказывай ему любезный прием.
- Слыхал, старина? - обратился к нему Уэстбрук.
- Я, мистер Уэстбрук, больше лаю, чем кусаюсь.
Выражение лица у Фреда было неисправимо дурашливое - до того, что оба мы расхохотались.
- Что ж, они обвенчались - это несомненно, - сказал мне Дэниел, как только мы устроились у меня. - Гарриет писала ко мне из Эдинбурга. Теперь она - миссис Шелли.
- Вы не рады?
- Я предпочел бы, чтобы это произошло при других обстоятельствах. Однако я рад за нее. Теперь перспективы в жизни у нее неизмеримо лучшие. Даже отец понимает, что все сложилось удачно.
- Обсуждала ли она с вами свои планы?
- Они переезжают в Камберлэнд на месяц-другой. Полагаю, мистера Шелли интересуют поэты Озерной школы. Вам они известны?
- Я их читал.
- По словам Гарриет, с одним из них он успел снестись, и ему предложили внаем коттедж у озера. Какого именно, она не помнит.
- Прекрасные новости.
- Надеюсь, что так и есть. Они звали меня к себе погостить.
- Превосходно. Рассказывала ли Гарриет что-либо о Биши?
- Он все время проводит за чтением книг из подписной библиотеки и за сочинением писем к своему отцу.
Я подозревал, что ни та, ни другая деятельность больших плодов не принесут, но ничего не сказал. Мне не хотелось разрушать счастливые ожидания, которые Дэниел питал относительно этого брака, хотя причин для оптимизма было, на мой взгляд, немного. Данный мезальянс - а мне он представлялся именно таковым - ничего хорошего не обещал. Мы заговорили о других вещах. Он рассказал мне о новостях Лиги народных реформ и о давешнем собрании на Кларкенуэлл-грин, когда вызваны были войска. Им приказали подавлять любые возмущения спокойствия, однако собрание прошло вполне мирно. По словам Дэниела, войскам и самим чрезвычайно не хотелось вмешиваться.
- Они тоже трудящиеся, - сказал он. - Они не станут проливать нашей крови.
Я был, естественно, рад и успокоился за него, но собственный мой энтузиазм в отношении дела остыл. Я настолько твердо настроился на свои опыты, что не чувствовал склонности к другим занятиям. Чему под силу остановить твердое сердце и решительную волю человека? Я был неумолим, как судьба.
Приобретя гончарную мануфактуру в Лаймхаусе, я взялся за следующую задачу: оснастить ее всеми приборами и аппаратами, какие понадобятся мне, чтобы создавать и накапливать электричество. Я справлялся во множестве различных мастерских, пока однажды не оказался в лаборатории мистера Фрэнсиса Хеймэна, инженера-градостроителя, состоявшего на службе в компании "Конвекс Лайте", где он занимался испытанием новых способов освещения. Контора его была в Бермондси, рядом со шляпною мастерской, недалеко от самого Лаймхауса, напротив через реку. Узнав о свойстве моего дела, он с радостью показал мне свою, как он ее называл, мастерскую, где имелось множество разнообразных механизмов, катушек и лейденских банок, тотчас же возбудивших мой интерес.
- Чего вам уже удалось достигнуть? - спросил он меня.
Я рассказал ему, что стремлюсь вернуть к жизни ткани организма с помощью электричества.
- Я начал экспериментировать с небольшими разрядами, - пояснил я.
- То обстоятельство, что электрический поток может быть субстанцией исцеляющей, не вызывает сомнений. Отчего же не применять его для пробуждения спящих органов? Не приходилось ли вам читать в дневниках Уэсли о том, что он избавился от хромоты с помощью электричества, которое пропускал через себя ежедневно утром и вечером?
- Об этом я не знал, - ответил я. - Но меня это нимало не удивляет.
- Однако замечали ли вы разницу между двумя видами электричества? - Он был человек высокий, ссутуленный, виной чему, несомненно, были низкие английские притолоки.
- Мне известны те, что Франклин назвал стекольным и смоляным…
- Видите ли, мистер Франкенштейн, я предпочитаю свою собственную терминологию. Существует электричество, вызываемое трением, электричество магнетическое и тепловое. Происхождение их очевидно.
- Разумеется.
- Любопытно, однако ж, вот что. Я того мнения, что электрический поток можно создать еще и химическим способом. Этот вид электричества я назвал гальваническим. Это, сэр, великая природная сила.
- Вам удалось создать его здесь?
- Да. Теперь же задача моя - сделать так, чтобы все эти различные потоки объединились. Взгляните на устройства. - Он подвел меня к небольшой деревянной скамье, где располагались четыре вытянутые стеклянные трубки, внутри которых проходила проволока.
- Это, мистер Хеймэн, напоминает электрический баланс Кулона.
- Вам о нем известно? Вы осведомлены лучше, нежели я предполагал. - Манера говорить у него была отчетливой, едва ли не резкой. - Кроме этого, я экспериментировал с электрическим угрем.
- Виноват, с чем?
- С рыбой под названием угорь. А также с некоторыми электрическими скатами. Поразительно, как плоская рыба источает электричество.
- Не столь уж это удивительно, - сказал я. - В ходе работы я исследовал один такой образчик. Под плавниками у этой рыбы находятся столбики дисков, крепко соединенных, которые, по всей видимости, играют роль природной батареи. Они являются электрическими органами.
- Именно к такому выводу, сэр, я и пришел.
- Мое мнение таково, - сказал я, - что электрический поток в скрытом состоянии накапливается в неограниченных количествах в земле, воде и атмосфере. Он есть в летней молнии. Он есть в капле дождя.
- В вас. Во мне. - Он пожал мне руку. - Рад приветствовать товарища по электричеству. Позвольте показать вам еще кое-что.
Он подвел меня к маленькой нише на другом конце лаборатории, отгороженной от основной комнаты. Там размещался цилиндрический прибор, футов шести высотой, состоявший из чередующихся слоев металла и прозрачного стекла.
- Это мое изобретение, - произнес он. - Сделано оно из цинка, томпака и ртути. В нем содержится едва ли не тысяча маленьких дисков, не считая кусочков воска и смолы. - Он погладил прибор рукой. - Я называю его электрической колонной.
- Какова его мощность?