Текст рассказа воспроизведен по публикации в журнале "Новый мир" № 5 за 1980 год.
Юный герой этого рассказа, застенчивый и неловкий студент Юрий Васильев, попадает в руки энергичного психолога, который вооружает его эффективными средствами общения и воздействия на окружающих. Юрий обретает уверенность в себе, преодолевает былые коммуникативные трудности. Но вскоре оказывается, что общение, организованное по рациональным правилам, не дает ему внутреннего удовлетворения и эмоционального тепла. "Душевный культуризм" формирует красивую внешность, но не внутреннюю силу. "Выходило, что застенчивость, делавшая таким трудным его общение с людьми, помогала ему общаться с самим собой, со своими мыслями… Он шел, он видел присыпанные снегом яблоки у лоточницы, он радовался тысяче вещей, которые теперь оставляли его равнодушным. Теперь он боялся одиночества, как боятся его все общительные люди. Ему было скучно с самим собой, и, оставшись один, он всякий раз брал телефонную трубку: "Дружище, заходи… двинем куда-нибудь вместе… давай всей компанией…" Он рабски зависел от этого "вместе… всей компанией"
Леонид Евгеньевич Бежин
Мастер дизайна
Я впервые познакомился с творчеством Леонида Бежина на семинаре в подмосковном Софрине. Стояли тогда, крепкие морозы, в помещениях, где проходили семинары, иной раз приходилось заниматься чуть ли не в пальто. Зато было жарко от споров и полемических схваток. Но я хорошо помню напряженную тишину, наступавшую в те минуты, когда выступал Леонид Бежин. Говорил он негромко, доброжелательно, и даже самые резкие отзывы о том или ином произведении были преисполнены интеллигентского уважения к критикуемому, а потому всякое слово в устах Леонида звучало очень убедительно.
Способность увлечь, убедить в правоте собственного суждения о литературе, а стало быть, своего взгляда на жизнь, присуща прозе Бежина. Герои рассказов Бежина - его сверстники. Это студенты, молодые ученые, художники, музыканты, ищущие не только свое место в жизни, но и ее смысл. Писатель язвителен и насмешлив, когда речь заходит о прагматизме, суперменстве и прочем - от них, чего греха таить, несвободен путь некоторой части нынешней городской молодежи.
Только что в издательстве "Советский писатель" вышла первая книга рассказов молодого автора "Метро "Тургеневская". В этой книге явственно проглядывает озабоченность проблемами бытия в высшем смысле слова. Не холодная рассудочность, за которой прячется безразличие и отсутствие гражданственности, но активная человечность, духовность - вот качества, без которых невозможен человек, работник, начинающий свою самостоятельную жизнь на рубеже 80-х годов. Эта качества, не подчиненные, так сказать, здравому смыслу, который, увы, диктует порой только выгодные или полезные нам поступки, уводит от риска и замуровывает душу в скорлупу обывательского мирка. Говоря так, я вовсе не хочу опорочить или хотя бы бросить тень на понятие "здравый смысл", нет! Но я глубоко убежден и в том, что настоящий человек должен порой поступаться здравым смыслом, подтверждая, таким образом, свое высшее предназначение на земле, воспитывая в себе человеческое достоинство и призывая к этому других людей личным примером.
Именно эти проблемы и составляют суть, ядро рассказа "Мастер дизайна", который вы уважаемые читатели, сегодня прочтете.
Георгий Семенов
Что-то странное было в этом знакомстве.
Юра Васильев, поднимаясь в лифте на десятый этаж главного университетского здания, заметил мужчину в джинсах и свитере. Потом они встретились в столовой и улыбнулись друг другу. Естественно, что мужчина сел за один столик с Юрой, а, пообедав, они вместе оделись и вышли.
Мужчина вскочил в автобус вслед за ним и даже взял два билета, что Юру несколько озадачило. Чем объяснить интерес к себе незнакомца, он не знал и довольно отрывочно отвечал на вопросы, все чаще отворачиваясь к окну, но тонкая улыбка мужчины, замеченная им в отражении стекла, заставила его обернуться.
- Вы, вероятно, решили, что я вас преследую? О, уверяю, нет! - сказал незнакомец, продолжая улыбаться. - Это был маленький эксперимент.
Юре стало досадно, что его уличили в каких-то подозрениях, и, чтобы разуверить в этом незнакомца, он согласно кивал, принимая как должное все, о чем тот говорил. Но через минуту, вдумавшись, он обнаружил нечто странное в словах мужчины.
Незнакомец как будто ждал этого и с готовностью произнес:
- Я хотел проверить вашу контактность.
- Что-что?
- О, тут долго объяснять, а мне пора выходить.
Незнакомец встал.
- Нет, извините, - Юра преградил ему дорогу, - я не подопытный кролик и желаю знать, какие надо мной проводят эксперименты!
- Вкратце: контактность с людьми у вас низкая, в общении вы неактивны, погружены в себя и попытки сближения с вами воспринимаете как агрессию. Я прав?
Юра забеспокоился, не обнаруживая аргумента, способного поколебать правоту незнакомца.
- Как вы догадались?!
- На догадках далеко не уедешь, - сказал тот. - Тесты, милый, тесты… То, о чем я вас так назойливо спрашивал, было скромным научным тестом. По предварительным данным, у вас есть комплексы, вы застенчивы и не слишком счастливы в жизни. Прощайте…
Незнакомец стал пробираться к двери. Юра двинулся следом.
- Вот видите, преследуете-то вы меня! - наставительно произнес незнакомец. - Уверяю вас, теперь вы от меня не отстанете!
Он шествовал по улице, любуясь мелким снежком и лишь поворотом головы обозначая, по какую сторону должен находиться его спутник. "Гипнотизер он, что ли?" - подумал Юра, невольно убыстряя шаги.
- Ну хорошо, давайте ваш телефон, - со вздохом сказал незнакомец, когда Юра с ним поравнялся. - Но предупреждаю - я сейчас завален работой.
- Какой работой? - не понял Юра.
Тот усмехнулся.
- Зачем вы за мной тащитесь?
- Из любопытства.
- Правильно. Какого любопытства? Вам хочется узнать что-то о самом себе? Так вот это и есть моя работа. Меня зовут Кирилл Евгеньевич. Диктуйте ваш телефон. - Он достал книжечку с алфавитом. - А сейчас прошу извинить, у меня урок.
И он скрылся в подъезде дома.
У Васильевых гостили родственники, и, вспомнив об этом, Юра с досадой приготовился улыбаться и быть приветливым. В стенном шкафу висел целый ворох одеяний, и он едва впихнул туда пальто. Конечно же, не оказалось его домашних тапочек, кем-то уже надетых, и с улыбкой бодрости типа "лишь бы вам было хорошо" Юра в носках зашлепал по паркету.
Всюду стояли чемоданы, а из ванной раздавались плеск воды и фырканье.
- Юрочка, ты пришел? А мы разговариваем, - сказала мать с кухни, хотя никакого разговора до этого не было слышно и после ее слов снова воцарилось молчание.
Юра заглянул на кухню, чтобы поздороваться.
- Тебе положить картошки? - спросила мать и спохватилась, что оставила без внимания тетю Зину. - Ты не в курсе: сейчас возможно попасть в Третьяковскую галерею?
Юра страдальчески отвел глаза. Разумеется, мать сама знала то, о чем спрашивала, и притворялась наивной, чтобы найти тему для светской беседы.
- Говорят, можно, а что? - спросил он вызывающе, ставя мать в тупик своей прямолинейностью.
- Я думаю, Зинаиде Федоровне и ее супругу было бы интересно посетить… - Мать была в замешательстве. - Там, вероятно, легко достать билеты?
Она внушала Юре, что не прочит его в сопровождающие.
- Конечно, легко, - смилостивился он, убедившись, что ему не грозит роль гида. - Просто прийти к открытию…
- А что там сейчас выставлено? - Своим подчеркнутым вниманием к его ответу мать как бы призывала гостью в свидетели образованности сына.
- Эти, как их… - он сделал жест, рисующий методичное толкание воображаемой тачки, - передвижники!
- Юринька, ты же искусствовед! Поподробнее! У вас же был практикум в Третьяковке! - Под видом урезонивания сына она сообщала самую лестную информацию о нем.
- "Боярыня Морозова", "Бурлаки", "Явление Христа народу"…
Его злила эта вечная реклама, и он нарочно называл то, что известно любому дебилу.
Мать же расцвела, сопровождая каждое его откровение восхищенным вздохом. Тетя Зина улыбалась как вежливый слушатель и слегка отворачивалась, чтобы с нее не спрашивали большего.
- Юринька, а вот ты рассказывал - у них Репин почти осыпался и Куинджи, правда?
- Ну! - Юра состроил мину авторитетного идиота. - Сплошные голые холсты!
Он был преисполнен такой самоуверенности, что мать решилась лишь робко его поправить:
- А ты говорил, их реставрируют…
Юре вконец надоело дурачиться, и он обреченно вздохнул, изучая синенькую кайму на тарелке.
- Да были мы в Третьяковке! Цел ваш Репин! Цел! - успокоила мать тетя Зина.
Юра перевел тоскливый взгляд с синенькой каймы на окно, за которым уже темнело.
- Ты не болен? - привычно спросила мать.
…Хотя Юра Васильев берег свое здоровье, занимался с эспандером и всю зиму плавал в бассейне, это не излечивало его от недуга, который он сам именовал болезнью жизни. О, болезнь его имела множество проявлений, главный же симптом состоял в ощущении, будто ты проболел каникулы: полмесяца полнейшей свободы, а ты взял и бездарно провалялся в постели с гриппом.
Это ощущение потерянных каникул распространялось у Юры на месяцы, и даже годы. Он каждый раз обещал себе: "Завтра начну по-новому!" - строил соблазнительные планы, но они рушились, и по-новому ничего не выходило. "Нужен жесткий режим, - решал он. - Буду с вечера планировать завтрашний день и жить до предела насыщенно. Спорт, книги… Надо развивать свою личность!"
Но не выходило, не выходило! Всей его решительности хватало только на то, чтобы решить, спланировать, а вот выполнить… тут он чувствовал себя словно впряженным в тот воз, на который с бездумным весельем наваливал тонны поклажи.
Тогда он бросал режим и планы, обещая себе! "Буду делать лишь то, к чему есть желание" - и начиналось как бы выуживание желаний: сидел он, Юра Васильев, с удочкой и ждал, когда клюнет. Но как нарочно желаний-то и не наклевывалось, и он с тоской оглядывался назад, жалея, что поторопился бросать режим и систему.
Шутки шутками, но это было мучением, и иногда ему хотелось воскликнуть: "А есть ли она вообще, жизнь?!" В отчаянии Юре казалось, что те механизмы, в которых должна кипеть работа на самом деле стоят накрытые брезентом, словно аттракционы в парке культуры.
Вот, к примеру, семья. Сколько раз он слышал: "Семья - ячейка… восторженная любовь между близкими, как в романах Толстого… домашнее тепло и уют". У него же было подозрение, что в их семье Васильевых лишь где-то сверху набегает мелкая рябь жизни, а загляни чуть глубже - холод, оцепенение, безмолвие…
Или, к примеру, дружба… Он вспоминал: "Прекрасен наш союз, он, как душа…" Было ли у него, Юры, такое? Правда, он дружил с Гришей Ованесовым, они вместе слушали Бартока, но вот "прекрасен наш союз…" - у них не было, не было! Они лишь соревновались в эрудиции и оттачивали свой интеллект.
Или те же увлечения… Он, конечно, влюблялся в университетских девушек, но скорее по убеждению, что так надо, так полагается, и подчас его охватывал ужас: "Я женюсь, у меня будут дети - и неужели все?!"
Кроме главных симптомов болезни, был и набор второстепенных. Особенно причудливым был симптом, связанный с дачей взаймы.
На курсе у Юры постоянно занимали по трешке, по пятерке, когда накануне стипендии факультетские кутилы успевали начисто опустошить карманы и обедали одной капустой, бесплатно выставляемой в столовой как приправа и закуска. Юра же очень следил за своим рационом, принимая пищу строго в установленное время и обедая непременно с горячим. У него всегда имелась в кошельке дежурная десятка, и среди сокурсников как бы негласно считалось, что Васильеву и не на что тратить деньги, поэтому у него не только занимали, но и частенько не возвращали долг.
Юра не отличался жадностью, но в таких случаях в душе у него обозначалась какая-то червоточинка и ныла, ныла… Он убеждал себя: "Какого черта?! Ну что мне эта пятерка?" Но оказывалось, пятерка-то была ему нужнее всего, нужна позарез, просто-таки необходима как жизненный заменитель, без коего он не мог обойтись, словно астматик без кислородной подушки.
"Я серая личность, - думал он. - Наверное, таким родился и мне себя не исправить!" Это примиряло его с собой, он успокаивался, но иногда, сравнивая себя с другими личностями - хотя бы в том же университете - он ощущал явное превосходство над ними и в уме, и в доброте, и в честности. Наедине с собой Юра вообще чувствовал себя великаном, и лишь перед другими ему казалось, что великан этот лишь тень, отбрасываемая крохотным человечком.
Кирилл Евгеньевич позвонил и назначил встречу.
У Юры было чувство участия в какой-то странной затее, почти авантюре, но когда он увидел Кирилла Евгеньевича, одетого в бежевое полупальто, вязаный картузик с мушкой - ни дать ни взять рядовой московский служащий, - ему стало скучно, и он улыбнулся скептическим выражением человека, позволяющего себя развлечь, но не уверенного в успехе.
- Здравствуйте, Юра, - сказал Кирилл Евгеньевич. - Предыдущая наша встреча была беглой, и вы, вероятно, желаете знать, с кем имеете дело? Ну что ж, отчасти я врач, отчасти педагог-воспитатель. Но если точнее, я дизайнер.
Юра хотел не удивляться, но заметил, что собеседник рассчитывает на возглас поощрительного удивления.
- Дизайнер? - спросил тогда Юра.
- Да, дизайнер, похожий на тех, кого приглашают в дом, создать интерьер. Точно так же я создаю из человека личность.
- И вам удается?! - У Юры перехватило дыхание.
- Смею думать… Поймите, дорогой мой, дизайнер - это не мебельщик, он не сколачивает табуретки, а добивается гармонического сочетания между готовыми предметами обстановки.
- И вы каждого можете сделать личностью?!
- Абсолютно каждого.
- И меня?! - от волнения пискнул Юра.
- Уже задавая этот вопрос, вы как бы выделили себя из ряда подобных, то есть подсознательно признали личностью. В вас есть материал, с которым можно работать… Но вы еще далеко не личность Вам недостает формы, если можно так выразиться.
- О, мэтр, простите… но… сколько вы берете за сеанс?
- Нисколько. Мой метод еще не прошел достаточной апробации. Хотя мне и следовало бы брать деньги, потому что без этого я слишком велик. Уверяю, в будущем целые институты ринутся по моим стопам.
- Боюсь спросить… - Юра покраснел от жгучего и навязчивого допроса. - А вы не с летающей тарелки?
- О нет, нет! - Кирилл Евгеньевич рассмеялся. - Я самородок и к внеземным цивилизациям не имею никакого отношения. Я существо сугубо земное, рядовой преподаватель кафедры… Правда, доцент. - добавил он с выражением смущенной гордости. - В объявлениях так и пишу: "Опытный преподаватель, доцент дает уроки воспитания чувств. В целях удобства занятия проводятся на дому учащихся".
Гриша и Настенька пригласили его просто так, хотя и был официальный повод для встречи: недавно их дочке исполнился год. Кроме того, Гриша проходил военную службу в оркестре морского флота, бывая дома лишь по воскресеньям, и это тоже было поводом для встречи старых друзей.
По сему случаю, Юра купил в "Детском мире" кукленка, а у метро "Сокольники" прихватил торт и гвоздики. До поворота улицы ему удавалось поддержать в себе состояние легкой безмятежности, но стоило повернуть - и его снова охватили сомнения, нужен ли этот визит и выйдет ли из него что-нибудь путное.
С тех пор как Гриша Ованесов женился, Юра бывал у него все реже и реже. Им обоим хотелось поддерживать традицию былой дружбы, но странным препятствием этому служила Настенька. Не то чтобы она была элементарно против - упаси боже! - но она в силу своего характера создавала вокруг мужа непроницаемою среду.
Настенька постоянно была накалена. В ней происходило круговращение смутных душевных паров, разряжавшихся то в черной меланхолии, то в бурных эксцессах и истерии. Невозможно было понять, чего ей надо. Чаще всего она слонялась в могильных настроениях по квартире, снимала пылинки со шкафов и твердила, что она "не выносит…". Настенька не выносила свекровь, которая оставила им с мужем отремонтированную квартиру, переселившись в кооператив, не выносила музыку, постоянно звучавшую в их доме, не выносила стулья из гарнитура, табуретки, диваны, не выносила дождь и хорошую погоду.
Юру она тоже втайне не выносила, так как он догадывался, что за всеми ее стонами и жалобами пряталось заурядное эгоистическое существо, не способное никого любить и поэтому всем и вся раздраженное. "Болезнь жизни", - поставил он обычный диагноз…
- Поздравляю! - сказал Юра шепотом, опасаясь, что девочка спит. - А где молодой папа?
Настенька равнодушно приняла подарки и, взглянув на этикетку торта, сказала:
- Не выношу с кремом… А Гриша еще не появлялся.
Они вошли в большую комнату, и Настя смахнула пылинку с подзеркальника.
- Ну, что будем делать? - Она взглянула на Юру выжидательным долгим взглядом.
- Посидим, поговорим, - предложил он с максимальным энтузиазмом. - Как живете?
- Не живем, а тлеем, - поправила его Настенька, и Юра слегка улыбнулся, боясь ей противоречить.
Возникла пауза. Юра смущенно кашлянул.
- М-да, где же Гриша? - Его беспокоил взгляд, которым Настя продолжала его изучать. - Он не звонил?
- Звонил. Ему не дали увольнительную…
- Значит, его вообще не ждать?
- Значит, вообще…
Снова возникла пауза.
- М-да, - сказал Юра, - девочка спит?
Настя не ответила.
- Мы ей, наверное, мешаем?
Настя молчала.
- Пожалуй, мне пора двигаться, - сказал Юра, опасливо косясь в ее сторону. - Грише привет от меня.
- Господи, как тошно, как тошно! - проговорила Настя и усмехнулась. - А ты двигайся…
- Чем ты расстроена?
Своим в меру участливым голосом Юра как бы преуменьшал степень ее расстройства, чтобы не быть обязанным на слишком щедрое сочувствие.
- Я?! Нисколько! Это все чудачества, чудачества! Я же для вас дама с причудами!
- Напрасно ты… - начал Юра, но Настя его перебила:
- Ах, уйди…
Он молча стал собираться, показывая обиженным видом, что уходит не по собственной воле.
- Нет, останься, останься! Прошу, побудь со мной!
Он приблизился к ней, подчеркивая, что делает это охотно и без принуждения.
- Понимаешь, эти стены, шкафы, пианино, я же здесь одна, постоянно одна! Подруги все куда-то делись, у родителей своя жизнь, Гришка в армии! Понимаешь, как невыносимо?!
- Старайся как-то… - заикнулся было Юра и тотчас замахал руками, готовый возненавидеть себя за эти слова, - Я понимаю, понимаю!
Она смотрела на него, как бы колеблясь, верить или нет.