ХХХХХХХ
Двое правобережных молдаван, - Анатолий Лянкэ и Никита Зверев, - ловили в Днестре леща на спиннинг. Клев не шел.
- Знаешь, говорил Анатолий, лежа на спине, и подпирая руками низкое небо, - в Кишиневе против коммунистов весь народ, говорят, поднялся. Не хотят в Россию, хотят с Румынией жить.
- И то верно, - ответил Никита, - следивший за снастями, - зря, что ли, мы в 1992-м воевали?
- Точно! Тогда Приднестровью Россия помогла. Что они без нее?
- Ничто, - согласился Анатолий, - вот бы нам сейчас им показать, где раки зимуют.
- Эй, земляк, - развеселился Никита, и Анатолий от неожиданного смеха друга едва небо не уронил, - эй, до чего же глупая эта поговорка, глупая, как все русские! Где зимуют, где зимуют… Эка невидаль! В реке же и зимуют! Или у них там, в России, раков нет? И в Приднестровье тоже, раз они так русских любят? В Приднестровье в Днестре раков нет, а у нас, молдаван, в Днестре раки есть!
- Ну ты Урский - чистый Урский, уморил ты меня!
Друзья еще немного посмеялись глупости русских и приднестровцев. На левом берегу реки показались три девушки с ведрами.
- Эй, девчонки, - заорал Никита, позабывший уже о своих милитаристских планах, айда к нам! Мы вам покажем горячую молдавскую любовь!
- Нет уж, - кричали в ответ девчонки, нам вашей любви не нужно! Лучше вы к нам, румыны клятые! Вот мы вам покажем, где раки зимуют!
Друзья хохотали до слез, хоть слегка и обиделись за "клятых румын".
- А знаешь, - сказал вечером Анатолий, когда они пили вино во дворе его тетки, - если бы сейчас с нами был наш великий земляк и писатель Ион Друцэ, он бы написал об этом очень символический рассказ…
Никита слушал внимательно: Анатолий учился на втором курсе университета в Кишиневе и прочитал сотню - другую книг.
- Он бы написал, - продолжал Анатолий, - что хоть девушки шли по левому берегу, но на них, девушках, не написано было, с правого они берега или с левого, и еще бы он написал, что все девушки, на каком бы берегу они не жили, - всего лишь девушки. И все что им нужно, - любовь парней, на каком бы они, парни, берегу не жили. Вот что я чувствую, и вот что написал бы наш великий земляк и писатель Ион Друцэ, уж ты мне поверь…
- Так напиши ты!
- Нет, я не могу… Я лишь чувствую.
- Знаешь, - сказал Никита, - по-моему, нам нужно пойти к ним, - девушкам неважно с какого, хоть и с левого, берега, выпить с ними и извиниться.
Друзья так и сделали. С банкой вина они перешли мост, и нашли тех девушек. Выпили вино и показали им, где садится солнце, а девушки парням - где могли бы ночевать раки, если бы хоть что-нибудь понимали своими маленькими рачьими мозгами.
Под утро друзья из-за того, что мост перекрыл, как обычно, патруль миротворцев, возвращались на свой берег на лодке. Они были пьяны и перевернули ее. Оба утонули. Хоронили их обоими, - правобережным и левобережным, - селами.
На голове Анатолия, когда его вытаскивали из воды, был венок из одуванчиков, сплетенный девушкой. А у Никиты, - его выуживали из Днестра баграми, - в волосах запутался рак…
ХХХХХХХХХХХ
Женщина сунула ложку в таз с начинкой для голубцов, и, попробовав, сплюнула обратно в котел со словами:
- Маловато соли!
- Женщина! - закричал на нее журналист, - что ты делаешь?! Мы же все это есть будем!
- А что, - не поняла цыганка, - я не заразная. Вот на прошлом дне рождения у украинского барона давали голубцы с начинкой из индюшки, так они даже кости перемололи. Вот то было невкусно! А это… Подумаешь! Все равно переварится.
Во дворе дома цыганского барона Сорок шла подготовка ко дню рождения хозяина. Журналист присутствовал в качестве почетного гостя. У него было поручение президента: настроить общественное мнение против манифестантов Рошки. Для этого, - говорил президент, - нам нужны письма и обращения от самых известных и влиятельных людей Молдавии. И потому поезжай…
Журналист нервно отошел от стола и встал у табуретки, на которой был поднос с двенадцатью стаканчиками вина, и у каждого сорта был свой цвет. В центре подноса стоял полупустой графин: каждый, кто хотел, подходил к табуретке, выпивал вина, доливал в стаканчик из графина и отходил.
- Это цвет стаканов разный? - спросил журналист цыганского барона, вышедшего из пропыленного армейского "джипа" поздороваться.
- Нет, - гордо ответил барон, - заправляя в штаны огромную седую бороду, чтоб под ногами не путалась. - В графине вино одно, а если разлить его в стаканы - разное.
- Ай, барон, брось дурачить меня, - улыбнулся журналист, - скажи все как есть!
- Все как есть и говорю, - сказал барон, и они чокнулись.
- У тебя великолепное вино, барон, - похвалил журналист, - если бы у меня были жабры, я бы плавал в этом вине.
- Пусть мои подвалы станут твоим домом, - хвастливо предложил барон.
- Хорошо, только пусть закуску мне дает другая женщина, - кивнул журналист на ту, что сплевывала в общий котел, а сейчас размешивала начинку руками.
- Так вкуснее, - улыбнулся барон, - но у нас есть и другие женщины. Моложе.
- Ты щедр, - поблагодарил журналист, - и я воздам тебе должное единственным способом, каким могу - напишу о тебе.
- Хорошо, - свысока сказал цыган, и оперся на трость в виде ноги человека, спрашивай. - Цыгане, как одно из национальных меньшинств Молдавии…
- Нет, нет, - перебил его журналист, выпив еще, - ты не понял, барон. Я здесь не как представитель газеты. Я здесь представляю президента.
- О-о-о, - сказал барон, - почту за честь. Что ты привез мне от Воронина? Медаль? Орден? Ну, поздравления и подарок, это уж точно.
- Я привез тебе от него историю, барон. Занятную историю. Сейчас я расскажу ее тебе, только убери от меня эту идиотскую трость, которая действует мне на нервы.
- Ладно, - печально кивнул барон, - уберу. Только ты знай, что внутри ее настоящая нога. Высушенная, правда. Эту ногу случайно отрезали одному человеку, который не дал посидеть уставшему цыгану, - тогда еще не барону, - во дворе своего дома.
- Ты словно персонаж Бабеля, - перебил его журналист.
- Так вот, - хладнокровно продолжил барон, - а на воротах моего дома, видишь, чуть ниже подковы, лоскуток болтается? Это не лоскуток, а язык одного человека, который пил мое вино, не говоря при этом "твое здоровье", перебивал меня и не оказывал мне должного уважения как старшему…
- Кто был этот смельчак, барон?
- Мой средний сын.
Мужчины помолчали. Женщины во дворе бросали в котлы с ухой золотые монеты, и полусваренные рыбы хватали металл побелевшими ртами.
- Твое здоровье, барон, - сказа журналист и выпил. - А теперь обещанная история. В одной стране жил, по странному стечению обстоятельств, цыганский барон. У него было свое вино, свои женщины, свои золотые монеты, - и жители города, где жил барон, за деньги принимали только их. У него было свое племя и свои рабочие, свои плантации, в общем, у него была почти уже своя страна.
- Ясно, - печально сказал барон, и, выловив из бороды голубя, посадил его на плечо. - Сколько хочет президент одной страны от одного цыганского барона за то, что тот будет делать свои дела сам?
Они снова замолчали. Затем барон добавил:
- Только на многое пусть не рассчитывает. Знаешь, сколько я заплатил предыдущему президенту за то, чтобы наши Сороки включили в часовой пояс Украины?
- Полагаю, немало. Город-то ведь в центре Молдавии. А…зачем, барон?
- Хоть в чем-то мы должны выделяться?
- Вы и так уже выделяетесь сверх меры. Продолжу. Этому президенту денег не надо. Ты знаешь, что творится сейчас в Кишиневе?
- Веришь, нет! - оживился барон, - радио я не слушаю принципиально, и новости мне читает глашатай, раз в неделю. Следующее чтение как раз завтра.
- Хорошо, - терпеливо продолжил журналист, и выпил.
Уловив взгляд барона, добавил:
- Твое здоровье, барон… В городе сейчас митинги. Один человек, - Рошка, ты его не знаешь, но это неважно, говорит, будто президент хочет, чтобы мы жили с русскими. Сам Рошка хочет жить с румынами. Митинги немногочисленные, но разогнать их мы не можем: вмешается Европа. Они это знают, и меняют свои требования, как молодая жена.
- Какая разница, - пожал плечами барон, - где мы будем жить, в России или Румынии? Или в Зимбабве? Где бы мы ни жили, у нас цыган, всегда будет свой город и свой часовой пояс. Вы, молдаване, такие же, хоть и притворяетесь цивилизованными.
- Оставим это, - мягко сказал журналист. - Президенту, для той самой Европы, нужно общественное мнение страны, выраженное громко и ясно. Мнение в его пользу, конечно. И письмо от цыган Молдавии в поддержку политики президента будет лучшим твоим подарком себе на день рождения.
Барон уже отпустил голубя и, соорудив из бороды силки, безуспешно пытался поймать сороку, стащившую у него один из десяти золотых браслетов, надетых на левую руку.
- Мы, цыгане, политикой не занимаемся, - отстранено бросил он.
- Верно, - согласился журналист, - правильно боишься. Но только вот что один президент просил передать тебе: если письма не будет, случится что-то неприятное.
- Что именно? - невзначай поинтересовался барон.
- Я вижу вдалеке поля мака, - витиевато сказал журналист, - огромные поля мака, настоящие плантации. Говорят, с них собирает урожай один барон. Он собирает с маков урожай денег, машин, женщин, домов, подвалов, стены которых сочатся вином, так его много… И, да, конечно, он еще собирает с маковых полей зернышки для булочек с маком. И президент просил передать, что если письма не будет, то булочки, которые есть барон, станут булочками без мака.
- Юноша, - рассмеялся барон, - видишь этот джип? Когда-то у Молдавии были свои самолеты. Сорок самолетов МИГ. А потом их, при премьер-министре Зубуке, поменяли на американские военные джипы. Вся Молдавия до сих пор не понимает, зачем это сделали. А я скажу тебе - затем, что одному цыганскому барону захотелось американский джип, на котором янки ездили во Вьетнаме, и другого способа достать такую машину не было. Значит, барон хочет булочек без мака? - спросил журналист. - Потому что он слишком в себя верит, не так ли? Да брось, старик! Вы цыгане, такие же хвастливые, как дети. И афера с самолетами, - ваших рук дело, и язык сына у него на воротах висит…
- Смешно! Хорошо, - примирительно сказал барон, - говорят, что лучше всего в день рождения дарить подарки, а не получать их. Давай письмо, я подпишу. Но поля мака, - эти краснеющие ковры на зеленом полу Молдавии, которые здесь лишь для того, чтобы порадовать глаз старого, умирающего барона, - поля оставят?
- Разумеется, - сказал журналист, пряча подписанное письмо в карман, - разумеется, оставят. Тем более, что наш президент коммунист, а для них красный цвет священный! Значит, и маки…
- Эй, - забеспокоился барон, - это ты что, насчет доли намекаешь?!
- Все в порядке старик, - похлопал его по плечу посланник, - оставайся единственным акционером своих полей. Пью за твое здоровье!
Через полчаса он выезжал из села и заблудился.
- Скажите, - высунул голову из окна машины журналист, завидев прохожего - где самая короткая дорога на север?
- М-ам-а-м, - невнятно промычал тот.
Журналист нервно закурил. Прохожий был очень похож на цыганского барона.
Уже вечером, сидя на балконе гостиницы с бутылкой "Траминера", журналист позвонил в круглосуточно работающий штаб и велел узнать у экс-премьера Зубука истинные причины сделки с МИГами.
- Так и спросите, - сказал он, посасывая из бутылки, - правда ли, что МИГи поменяли на джипы только потому, что цыганскому барону из Сорок хотелось иметь автомобиль, побывавший во Вьетнаме?
В штабе с поручением справились. Под утро журналисту сообщили, что экс-премьер Зубук, услышав вопрос, положил трубку и наскоро повесился в ванной.
ХХХХХХХХХХХХХХХХ
- Ну, а теперь что с ним делать? - спросил Юрий целительницу, подмывавшуюся в тазу, освященном когда-то патриархом.
- К языку его приколота маленькая записка, - видишь? - указала Мария Юрию на рот мертвого отца, лежавшего в полуприкрытыми глазами. - Когда захочешь, чтобы он снова впал в забытье, вынешь записку изо рта и все. А если захочешь, чтобы он уже навсегда умер, сожжешь записку. До тех пор он - твой раб.
- А сработает? - усомнился Юрий.
- Ну, - нерешительно сказала Мария, - по крайней мере, я такой фокус видела в фильме "Поцелуй дракона".
- Кстати, шалопай, - игриво замахнулась она полотенцем на Юрия, - не хочешь сводить девушку в кино?
- Сынок, - хрипло и как-то по нездешнему обратился отец к Юрию, - только прилег я… Отпустил бы ты меня…
- Никак не могу, папа, - ответил сын, - обмываясь в использованной уже воде, - Вы мне весь имидж испортите, если кто-то узнает, что вы - покойник. Партия-то у меня христианская, между прочим. Вот и пришлось бы мне по вас 40-дневный траур держать. А я никак этого сделать не могу. У меня, папа, бой тысячелетия. Войдите в положение! Кстати, папа… Вина не хотите?
ХХХХХХХХХХ
- Долго ты его так держать будешь? - спросила Мария Юрия.
Они стояли на кухне. Юрий машинально пробовал лезвие кухонного ножа на ногте.
- Не знаю. До конца, наверное. Победим или проиграем. Потом вытащу записку, сожгу и пускай старина отдыхает. Заслужил.
- А-а-а, - равнодушно сказала Мария.
Отвернувшись от Юрия, женщина дрожащими руками сыпала в кофе какой-то химикат для травли насекомых, который нашла, когда заходила минутой раньше в туалет. Она все поняла, когда Юрий сказал в комнате отца, - "если кто-то прознает", - и слова эти почудились ей белой марлей, которой в Молдавии бедняки покрывают покойников вместо савана. Она боялась не успеть. Боялась не зря.
- Э-э-эхх-х…, - сказал Юрий, и через мгновение вытащил с поворотом нож из спины целительницы.
Та медленно опустилась на пол, обтерев грудями кухонную мойку.
- А еще, - укоризненно прошептала Мария, - хри-сти-анин….
Потом дернула челюстью и затихла.
- Это же надо, - растерянно сказал Юрий, - с первого раза, в первый раз, в сердце попал… Тело бы спрятать…
Потом подумал, и, в ступоре, добавил, пнув целительницу в совсем еще горячий зад:
- На себя посмотри, сука! Язычница!!!
Оттащив труп в спальню, Юрий приподнял подбородок отца, и сказал, глядя ему в глаза:
- Ты - зомби. Как я скажу, так и сделаешь. Хочу, чтобы ты ее съел. Всю. Чтоб даже намека на тело не осталось. Слюну ты уже не вырабатываешь, так что, если понадобится, запивай вином. Ну, я выйду на полчасика.
Через полчаса Юрий зашел в спальню. Отец лежал на кровати, медленно шевеля челюстями. На полу валялась одежда целительницы и два черных пучка. Юрий наклонился, чтобы разглядеть.
- Воля твоя, сынок, - внезапно заговорил отец, и повторил, - воля твоя, только волосы я никак съесть не смог…
ХХХХХХХХХХХХХХХ
- А сейчас! - надрывался Юрий с деревянного помоста, - мы станцуем хору! Все станцуем хору! Антикоммунистическую хору!!!
Антикоммунистическая хора была новым изобретением Юрия. От обычной хоры она ничем не отличалась. Разве что названием. Но Юрий взял себе за правило практически перед каждым существительным ставить прилагательное - "антикоммунистическая". Его партия уже провела "альтернативный антикоммунистический День Святого Валентина", "альтернативный Марцишор" и к зиме планировала устроить "альтернативный антикоммунистический Новый Год".
- Пусть это будет наша хора! Хора, которую мы танцуем против коммунистического режима! Пусть и они попробуют станцевать с нами! Хора на выбывание! Пусть проиграет тот, кто первым выйдет из круга! Но это будем не мы! Нет, не мы!!!
Толпа на площади разбилась на большие группы человек по сто, и, под музыку из промокших от мелкого дождя колонок, танцоры закружились. Юрий тоже начал выплясывать на помосте. Девочки из молодежного крыла его партии смотрели на него с обожанием. У одной на щеке красовался маленький флаг Румынии, нарисованный гуашью. Юрий то и дело посматривал на девушку и подмигивал ей. Толпа танцевала. Всего на площади собралось пять тысяч человек. Но Юрий знал, уверен был просто, что завтра сочувствующие ему (за определенную плату, конечно) информационные агентства выдадут новости следующего содержания:
"Хора на площади Великого Национального Собрания"
"Вчера на Площади Великого национального собрания тысячи молодых людей, невзирая на дождь и плохую погоду, танцевали антикоммунистическую хору, выражая тем самым протест против намерения властей и в дальнейшем проводить русификацию Молдавии. По оценкам репортеров, на площади присутствовало свыше тридцати тысяч человек, из которых не менее двадцати тысяч танцевали хору. Как заявил лидер партии…"
Журналист выругался и сплюнул. Из-за пара от горячих и влажных тел танцовщиков, ему трудно было дышать. Поэтому он сжимал в руке кусок холодного воздуха Северной Молдавии, который прихватил, возвращаясь из командировки в город Сороки. Время от времени он подносил кусок к ноздрям - тогда ему становилось легче. С севера он привез президенту письма от цыган Молдавии в поддержку властей республики. Завтра ему предстояло ехать на юг. Но в перерыве между поручениями президента он занимался обычной газетной работой - делал репортажи с площади.
Кое-чего ему удалось добиться: в толпе манифестантов и по городу еже ходили слухи, что отец Юрия умер, а тот, словно нехристь, вместо траура занят политическими разборками, митингами и "альтернативными" дискотеками в центре города.
- Братья! - поднял руку Юрий, - братья! А теперь стойте!
Толпа, по инерции еще потанцевавшая минуту-другую, постепенно замерла.
- Наше оружие - правда! Наша оружие - правота! Вот наше оружие! - закричал Юрий.
- А-а-а! - ревом ответила ему толпа, из которой человек сто могли слышать, что именно сказал Юрий, слишком уж мешал технике дождь.
- Что наше оружие? - заорал Юрий.
- А-а-а! - ответила толпа, уловив вопросительную интонацию оратора.
- Что наше оружие?!
- Аа-а-а!
- Правда! Наше оружие - правда и правота! - заключил Юрий, поняв, что ответа ему не дождаться.
- А-а-а-а!!!!
- А оружие наших врагов - ложь! Подлая, коварная ложь! Удар в спину!
- А-а-а-а!!!!
- Вот что они придумали! Вы только послушайте!
Те, что стояли к помосту поближе, начали передавать дальше по толпе слова Юрия, и он, наконец, был услышан.