ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ
Юрий весь вечер пил коньяк, и потому, проснувшись в полночь, долго не мог оторваться от бутылки с водой.
- "Ресан", - брезгливо отбросил он пустую бутылку в угол, - говорят, пробили скважину над скотомогильником, и оттуда воду качают. Потому вода и дешевая.
Потом задумался, встал, включил свет, и записал это в блокнот с пометкой: "не забыть, - виноваты коммунисты". С дивана за ним равнодушно следил отец. За те несколько недель, что Юрий показывал его митингующим, старик к роли зомби привык, и только иногда еще, по привычке, споласкивал рот кислым вином перед тем, как попробовать свежезаваренный кофе. А еще он открыл в себе удивительную способность ложиться на женщину и протирать ее до кровавых мозолей, потому что части тела его, - все, - воистину окаменели. По утрам он даже вынимал известняковые ракушки из ушей.
- Что, папа, поймав взгляд отца, и налепив его на стену, спросил Юрий, - привык?
- В общем, да, - вяло согласился отец. - Как у тебя?
- Все хорошо. Пока. Разогнать нас не могут, - Совет Европы вмешается, начнется буча международных масштабов. Смотреть на нас спокойно они тоже не могут - люди стали поговаривать, что власть слабеет. Но в городе что-то происходит.
- Что?
- Появилось много странных людей. Говорят, ведут себя как полоумные. У всех на руках - какие-то наколки в виде цифр.
- Это не странные люди, сынок.
- Знаешь, кто они? - оживился Юрий.
- Знаю.
- Скажи.
- Потом.
- Нет, сейчас.
- Я же сказал, потом.
- Папа, - вздохнул Юрий, - сейчас я выну из вашего затылка иглу. И вы рассыплетесь. Вы, папа, голем, и старайтесь об этом не забывать.
- Вынимай. Мертвые умирать не боятся.
- Хорошо. Скажете потом.
- Да, потом. В обмен на кое-что. Но и об этом позже.
- Этих людей в городе много. Они какие-то сумасшедшие. Мне это не нравится.
- Не отвлекай меня. Я думаю о стране.
Отсмеявшись, Юрий, погасил свет, и, стоя у открытого окна, закурил. Жены с детьми дома не были: они уехали отдыхать в деревню.
- Беда нашей страны, сын, - начал отец, - в том, что все мы ее чересчур любим.
- А отчего это?
- Оттого, что мы, молдаване, каждый из нас, уверен в том, что Молдавия - это он сам. И ты уверен, и я, и каждый, кто здесь живет. Так думает каждый, кто здесь живет, даже если не хочет в этом признаться даже самому себе! Поэтому каждый из нас считает, что чем лучше он сделает для себя, тем лучше сделает для Молдавии. Где-то, не помню где, я читал историю про девушку в древней Японии, - такую красивую, что обладать ей хотели все женихи округи и даже женихи столицы. Знатные и простолюдины, красивые и уроды, - все хотели на ней жениться. Вот она, бедняжка, в один прекрасный день и бросилась со скалы, чтобы не быть причиной раздора. Жаль, что Молдавия никогда не бросится со скалы.
- Папа, - ужаснулся Юрий, - да что вы такое говорите?!
- Молчи, щенок, - властно сказал отец и тоже встал у окна, - твой отец знает, что говорит. Та девушка, о которой я тебе рассказывал, выбрала верный путь. И знаешь, почему? Если бы она не бросилась со скалы, пришлось бы ей, чтобы раздоры не сотрясали страну, стать шлюхой. Теперь понимаешь, почему Молдавии лучше было бы броситься со скалы?
- Если так думать, - возразил Юрий, - то никогда у человека не будет под ногами земли, а только угли, и зачем нам вообще нужна такая страна?
- А она, дурак ты этакий, нам и не нужна, - хмуро ответил отец, грызя заусеницу.
- Как это? - спросил Юрий и в растерянности тоже стал грызть заусеницу. Привычку эту он давно перенял у отца и потому большой палец его левой руки всегда был в подсохшей крови. - Мы же не хотим в Румынию на самом деле, а, отец?
- Объясню, - смягчился отец, - вот, возьмем тебя, к примеру. Взрослый человек, отец семерых детей, лидер партии, депутат… А, если присмотреться? Дитя! Большой ребенок! Пальцы вот кусаешь… Оттого ты меня раздражаешь, что уж больно на меня похож. И вот так вся страна у нас - не взрослые люди, а дети, право слово. Дети неразумные. Куда нам - страна? Тебе - страна? Что ты с ней делать будешь? Закопаешь в саду? Трахнешь, посыпав засохшими цветами? Хору с ней станцуешь? Вином обольешь?!
Отец сердито засопел. И резко закончил:
- Помни! Мы, молдаване, хорошо умеем делать только одно, - жить! Работать нам учиться надо, потому что работали мы пятьсот лет не на себя, а когда так бывает, работаешь плохо. Да еще хотим лишних сто лет еще на кого-то поработать. Ну, а уж руководить теми, кто работает, мы и подавно не умеем. Мы умеем только одно. Жить.
- Хорошо, - Юрий устало сел, - хорошо. Я понял тебя, отец. Хочешь, я выну иглу?
- Ребенок, - презрительно усмехнулся старик, - начал играть, играй до конца. И потом, я тебе еще нужен, а ты - мне.
- Что же за наплыв странных людей в городе, папа?
- Это не твои бараны с митингов?
- Нет, я своих баранов знаю. Эти люди странные. Изможденные. С татуированными номерами на руках.
- Хорошо. Я скажу тебе, откуда они.
- Откуда?
Отец долго молчал. Потом ответил:
- Это люди из концентрационного лагеря Треблинштрассе. Он действует до сих пор, и расположен в пяти километрах под Кишиневом. Я этим концлагерем руководил до самой смерти. Теперь делать это придется тебе.
ХХХХХХХХХХХ
После первого покупателя, который взял пачку сигарет, Азаэль взял купюру, и обмахнул ей весь товар на лотке. Так делают все лоточники Кишинева, веря, что это принесет им удачный день. Азаэль в примету не верил, - ему не положено было верить в нее просто хотя бы из-за должности, ведь он был ангелом третьей категории, - но для маскировки приходилось совершать нелепые обряды жителей этого грязного городка. Неподалеку от Азаэля второй ангел, - уже второй категории, Узза, - подметал асфальт.
В Кишиневе они находились уже третий месяц. Сюда их послали для наблюдения за жизнью людей. Официально. Неофициально господь Бог интересовался, что же там, черт побери, такое происходит в этом Кишиневе, что о маленьком клочке земли, - Молдавии, - говорят теперь везде и повсюду.
Узза похотливо взглянул на женщину, спешащую к троллейбусной остановке. Азаэль предостерегающе поглядел на коллегу. Он еще помнил ту, первую командировку на Землю, когда они совершили грехопадение (я бы даже сказал, вдоволь насовершали…) и были на время отлучены от ангельского сана. Зато от их семени произошли титаны, тибетцы и люди с третьим глазом, о которых так любили писать сумасшедшие Рерихи.
- Почем помада? - у лотка стояла сельчанка.
Продала оптом помидоры, а сейчас спешит на обратный поезд, неприязненно подумал Азаэль.
- Сегодня по пятнадцать.
- Да? - нерешительно мялась женщина, - ну, дайте глянуть.
Чего тут глядеть, думал Азаэль, тебе только морковный цвет и подходит. Помада была плохая, польская, и на губах оставляла жирные куски, сколько ни разглаживай. У Азаэля были причины не любить не только женщин, но и помаду. Ведь, - и это записали даже в Библии, в ту, первую поездку на землю, он, в довершение ко всему, научил еще женщин красить лицо. В результате теперь даже деревянным Мадоннам в католических церквях раскрашивают лик, а отбивать за это покаянные ежедневные поклоны (сто штук утром, двести вечером) - Азаэлю. А ведь началось все так забавно: голая туземка и уголек, которым так забавно было разрисовывать….
Дела у них шли хорошо. Каждое утро жители палаточного городка приходили купить то сигарет, то пива. Пару раз приобрели даже гигиенические салфетки.
Телефонный аппарат на здании, у которого стоял лоток, зазвонил. Узза бросил метлу, подошел, сунул карточку и сказал:
- Да, ангел на проводе.
В это время он засветился и исчез. Азаэль понял, что командировка кончилась, и тоже испарился. Сельчанка, выбиравшая помаду, грохнулась на лоток и опрокинула товар.
Голос в трубке произнес:
- Общая картина мне ясна. Пускай их мирят мудаки из Совета Европы. У меня вчера семь тысяч некрещеных филиппинцев прибыли. Алоха, братья.
ХХХХХХХХХХХХХ
В уездной библиотеке Унген члены Союза Писателей Молдавии раздавали автографы. Собравшиеся: библиотекари, и работники школ, подходили неохотно. У председателя делегации, - журналиста Спинея, - дрожали руки, и, то и дело, пропадал голос. Библиотекари понимающе переглядывались.
- А сейчас, - сказал Василий Спиней, писатель, не написавший ни одной книги и видный деятель национал-радикального движения Молдавии, - я скажу вам вот что…
В горле у него пересохло и пришлось отпить воды из стакана.
- Коммунисты, - продолжил он, - плохая власть…
Библиотекари негодующе зашумели. Коммунисты, конечно, воровали как все, но чуть меньше: пенсии и зарплаты стали выдавать вовремя, в городском саду прибрали, и перестали отключать в городе свет. Представитель коммунистической партии отвел глаза, будто от скромности. На самом деле ему было стыдно: в прошлом году на партийные взносы он купил для дочери караоке.
Дискуссия затихла сама собой. На столы поставили угощение, самовар и огромный кувшин с крышкой. За несколько секунд Василий Спиней, спрятав за спиной дрожащие руки, преодолел расстояние от стула до кувшина приставными шагами (совсем как в армии, где он служил в 76-м году и преодолевал полосу препятствий за 8 секунд, - тогда активист комсомола Спиней не пил). Резко дернул крышку и чертыхнулся:
- Да что это у вас тут?!
- Как что? Кипяток… Для чая…, - растерянно ответила одна из библиотекарей.
- Чай… - разочарованно протянул Спиней, и отошел от кувшина. - Чай…
Через час участники конференции со странным названием "Библиотеки Молдавии и ее писатели: проблемы и пути их решения", разошлись. Разошлись так же, как проблемы и пути их решения. Василий Спиней, выйдя на улицу провинциального городка, глянул под ноги и обмер: посреди дороги, в огромном ручье, болтался меховой шарик с горящими глазами.
Спустя несколько минут Спинея увозила в Кишинев "Скорая".
А возле библиотеки, вглядываясь в ручей, - воду из прорвавшейся канализационной трубы, ходила красивая пятидесятилетняя женщина, лучший библиотекарь уезда. Она плакала и бормотала:
- Неужели ты утонул, Масянчик?
На следующий день сбежавший из клетки в библиотеке хомячок Масянчик вернулся сам.
После Унген Василий Спиней не пил четыре года. Ровно столько, сколько прожил в библиотеке Масянчик.
ХХХХХХХХХХХХХ
- Лоринков, - спросил президент на подходе к четвертому бокалу хереса (в кабинете играл Брэгович) - Лоринков, а скажи мне, какие бабы тебе больше нравятся?
- Вы предлагаете, мой президент?! - воодушевился журналист, полулежавший в мягком кресле.
- Пока только спрашиваю, - губы его высокопревосходительства кривила пьяная улыбка.
- Аа-а-а, - ядовито протянул разочарованный журналист, - спрашиваете… Ну уж не такие, как эта ваша последняя…Такие меня не прельщают.
Президент приподнялся в кресле: его обуревала ярость из-за того, что последняя его интрижка стала известна, но, в то же время, он был горд, что все знают об этом.
- Откуда? - пьяно спросил он.
- От верблюда, - отрезал журналист, - так вот, не прельщают меня такие. И вообще, один, конкретный тип женщин меня не прельщает. Что может быть глупее: до конца дней сожительствовать с одним типом женщин, к примеру, полными брюнетками? Получается, вы всю жизнь проживете с одной полной брюнеткой! Прелесть жизни в многообразии!
- Мальчик мой, - перебил пьяный вусмерть собеседник, - я хочу рассказать тебе об удивительной реинкарнации того, что мы с тобой, как, впрочем, и все люди, называем "удовлетворением желания". Хочешь ли ты послушать меня?
В это время за окнами дворца вспыхнул свет и заиграла музыка: ночная программа палаточного городка манифестантов началась. Журналист склонил голову:
- Я слушаю вас, мой президент.
Затем с удивительной нелогичностью поднял трубку и набрал номер.
Президент заговорил:
- Итак, друг мой, на самой ранней поре своего, как теперь говорят, созревания, каждый из нас истово хочет, желает, мечтает, только об одном - об обладании тела существа противоположного пола. Те, кто этого не хотят, не в счет - они извращенцы!
- Вы мне целую встречу с альтернативной молодежью сорвали, - заорал журналист, - а я их две недели обрабатывал. Только мудак может сказать толпе продвинутых гомосеков с накрашенными, что ему нужна "любая молодежь, хоть красная, лишь бы не голубая"!
- Плевать, - сказал президент, плевать. Так вот, та самая пора созревания. Хочется. Что делать? Правильно. То самое, о чем еще Фрейд говорил - что занимаются этим все, а кто не признается, занимается до сих пор.
- Нет, - пьяно сказал журналист, пролив вина на рубашку, - я - нет.
- Фи, - скривился президент, - ты пошлый пример пошлого примера Фрейда!
За окнами оратор прокричал в мегафон:
- Мафия Воронина скупила страну! Долой мафию Воронина!
Толпа заревела. Журналист смеялся. Президент продолжил:
- Итак, затем начинается то, что мы называем половой жизнью. Поначалу - чрезмерное увлечение. Траханье. Траханье. Всюду траханье. Как кролики.
- У меня был кролик, - взгрустнул журналист, - его звали Массандра. Его потом забили на Рождество колотушкой по затылку. Это было ужасно.
Журналист зарыдал, придерживая пятую бутылку, которую только что открыл. Президент сочувственно замолчал. На площади заскандировали:
- Президент - большевик, президент - террорист!
Журналист засмеялся. Президент облегченно улыбнулся и стал развивать мысль:
- Однако, через два-три года обладания желанным телом, мы приходим к тому, что физически нуждаемся в нем, не нуждаясь в нем духовно. Мы возвращаемся к рукоблудию. Наконец, финальная стадия - поняв, что жизнь не вечна, ты возвращаешься к плотским утехам.
В комнату забежали девочки по вызову. Одна из них была удивительно похожа на ведущую местного канала новостей. Усадив ее на колени, журналист поднял трубку.
- Алло, - протянул в трубке женский голос. Голос цветущий, словно роза, мягкий, будто вата, теплый, как навоз.
В распахнутое окно залетели две зловредные звезды. Одна из них, тихо скользнув мимо спящего президента, лизнула журналиста в щеку.
- Дорогая, - хлебнул он из стакана, - я спасаю мир.
- Неубедительно.
- Хорошо, - согласился он, - я спасаю страну.
- Еще хуже!
- Я спасаю себя! - заорал журналист и бросил трубку.
Через полтора часа протрезвевшие журналист с президентом курили у подоконника.
- Я знаю, что делать! - сказал журналист. - Нужен отвлекающий маневр. Мы с вами украдем депутата! Того самого. Помощника Рошки. Через час.
В это время Юрий, стоя на помосте, неотрывно глядел в затылок помощника. Ему было слегка неудобно. Через час он собирался своего депутата украсть. Ему нужна была жертва в качестве отвлекающего маневра.
ХХХХХХХХХХХХХ
- Шапка румынского офицера, - объяснял свою веселейшую задумку молдавским коллегам румынский журналист Виорел Бологан, приехавший в Кишинев освещать акции протеста, - это такая старая шутка. Когда вы были под нами, по селам на шесте носили шапку румынского офицера.
- Ушанку? - пьяно спросил Лоринков.
- Нет, ушанку маршал Антонеску носить своим офицерам запрещал, - сказал Бологан, - потому что она была символом коммунистической чумы. Но они ее один хрен носили, потому что зимой уши мерзли. Так вот, шапка. Всякий, кто ее видел, должен был низко поклониться. Кто не кланялся, получал палкой ударов десять. Что забавно: носили шапку и били непокорных вы же - молдаване!
- Отлично, - сказал Лоринков и закурил, - а у тебя есть?
- Шапка, - с полуслова понял его Бологан, - ага!
Через полтора часа друзья шли по селу Шолданешты с огромным шестом, на котором торчала шапка румынского офицера. Бологан орал:
- Новое распоряжение правительства! Кланяться шапке! Кто не поклонится - оштрафуем! Новое распоряжение правительства!
Из пятидесяти семи прохожих не поклонился только глухой старик.
Друзей приглашали в каждый дом, и, через несколько часов машина была забита домашней птицей, вином и овощами.
- До чего же мы, молдаване, - расчувствовался Лоринков, - добрый, мягкий и сердечный народ…
- Выходи, - рассмеялся сказал Балаган. - Нам прокололи шины!