И ничего тебе не страшно. Ни злые собаки, ни нехорошие люди - никто не может тебя укусить или обидеть. Правда, собаки что-то чуют, когда ты проходишь мимо них, [119] беспокоятся, рычат. Потом идут дальше, натягивая поводок и удивленно принюхиваясь: они тоже думают, что это галлюцинации.
На улице много народу, идти трудно. Надо внимательно смотреть на каждого, кто идет навстречу, и стараться угадать, что он сделает в следующую минуту, иначе столкнешься с кем-нибудь. Когда Найя Найя невидима, она очень любит разыгрывать людей. Вот она помогает какой-то женщине нести сумку с продуктами, а та никак не может понять, почему ее ноша стала вдруг такой легкой. А вот замечает мужчину, который собирается закурить сигарету. Найя Найя чиркает спичкой и подносит огонек к кончику сигареты. Добрую минуту мужчина в недоумении таращится на сигарету, которая зажглась сама собой. Потом пожимает плечами и уходит.
Людям бывает немного беспокойно, когда Найя Найя невидима. С ними постоянно случаются странные вещи. Потом люди расскажут о них своим домашним за обеденным столом.
"Знаешь, что сегодня со мной произошло? - скажет ювелир своей жене Бланш. - Представь себе, утром, придя в магазин, я сверил все часы, и вдруг в десять часов все они начинают бить полдень!"
"Может, это от жары?" - скажет Бланш.
Конечно, Найя Найя могла бы воспользоваться своим секретом, чтобы кого-нибудь запугать или украсть много денег из банка. Но это так утомительно! Она предпочитает просто гулять. Да и вообще, когда ты невидим, воровать совсем неинтересно. Только если Найя Найя голодна, она, проходя мимо прилавка с фруктами, берет яблоко или гроздь винограда и не спеша ест на ходу.
Когда Найя Найя невидима, она очень любит ходить в гости. К кому-нибудь. Она выбирает на улице прохожего - наугад, кого попало - и идет за ним по пятам до самого его дома. Сегодня ее выбор пал на г-на Грегорио. Она встретила его на широком, людном проспекте. Это молодой человек лет тридцати, темноволосый, не очень чисто выбритый, одетый в слегка поношенный серый костюм. Он неторопливо идет по проспекту, и сразу видно, что ему смертельно скучно. Найя Найя пристраивается сзади и идет за ним следом. По пути он покупает сигареты в табачной лавке, потом газету в киоске. Найя Найя стоит прямо за его спиной, пока он отсчитывает мелочь продавщице газет, но, [120] разумеется, г-н Грегорио ее не видит. Кажется, он немного нервный. Закуривает на ходу сигарету, потом останавливается. Ждет на остановке автобус. В очереди стоит очень красивая девушка с рыжими волосами, г-н Грегорио украдкой поглядывает в ее сторону, но рыжеволосая девушка не обращает на него внимания. Тогда он разворачивает свою газету и читает сообщения на первой полосе. Найя Найя очень довольна, что нашла г-на Грегорио: она так любит ходить в гости к людям, которых совсем не знает.
Подъезжает автобус, г-н Грегорио входит в заднюю дверь, Найя Найя за ним. В автобусе ей приходится нелегко: в салоне давка и пассажиры запросто могут ее придавить. Она становится в уголок рядом с водителем. Не спускает глаз с г-на Грегорио: его ни в коем случае нельзя потерять из виду. В конце проспекта г-н Грегорио выходит из автобуса, и Найя Найя продолжает следовать за ним. Он быстро идет по улице. Заскакивает в гастроном, чтобы купить кое-что себе на обед. В магазине Найя Найя берет с прилавка несколько фруктов: она подарит их г-ну Грегорио. Вот она уже выходит вслед за ним на проспект. Г-н Грегорио сворачивает на одну улицу, потом на другую, на третью и наконец входит в старый многоэтажный дом грязно-серого цвета: здесь он живет. Он не вызывает лифт, потому что его квартира на втором этаже. Теперь надо действовать очень быстро: Найя Найя стоит прямо за спиной г-на Грегорио и проскальзывает в квартиру в тот момент, когда он отпирает дверь.
Маленькая квартирка - комната и кухня, повсюду царит беспорядок. Г-н Грегорио делает несколько шагов по спальне, швыряет газету на разобранную постель и садится на стул, чтобы снять ботинки. Потом он скидывает пиджак (под ним оказываются подтяжки) и развязывает узел галстука. Найя Найя усаживается в кресло и осматривается. Ей нравится разглядывать чужие комнаты - обстановку, обои, картины на стенах. За незастланной кроватью возвышается этажерка, на полочках - несколько книг, над ней прикноплены к стене почтовые открытки. На ночном столике - графин с водой, какие-то таблетки, голубой будильник и лампа под красным абажуром. Разувшись, г-н Грегорио поднимается и идет в кухню. Найя Найя пользуется его отсутствием, чтобы немного прибраться в спальне. Застилает кровать, убирает в шкаф разбросанную одежду. Потом идет посмотреть, что делается в кухне. Г-н Грегорио как раз кипятит воду для чая. Он уже вынул из сумки продукты и [121] разложил их на кухонном столе: немного паштета, ломтик ветчины и жареный картофель по-савойски, все завернуто в розовую бумагу. Похоже, г-н Грегорио не в духе: он даже не дает себе труда поставить на стол тарелку и прибор. Пока греется вода, он уходит в спальню. Найя Найя слышит, как он там бормочет: "Что за дела?" - увидев, что в комнате прибрано. Она тем временем достает из буфета тарелки и накрывает на стол. Кладет в плетеную корзиночку фрукты, которые стащила в гастрономе: яблоко и два апельсина. Вода уже кипит ключом; Найя Найя тушит газ и наливает кипяток в фарфоровый чайничек. Выкладывает картофель на сковородку и ставит на плиту разогревать. Потом идет посмотреть, что там поделывает г-н Грегорио. А он между тем привык к прибранной комнате, уселся в кресло и читает газету. Найя Найя подходит к столику, включает радиоприемник. Заслышав музыку, г-н Грегорио поднимает голову. Видно, как он удивлен. Встает, идет к приемнику и с минуту смотрит на него, потом бросает газету и идет в кухню. Увидев накрытый стол и разогревающийся на сковородке картофель, он опять говорит: "Что за дела?" Но все же садится и принимается за еду. Видно, что он нервничает: время от времени поднимает голову от тарелки и тревожно озирается. Однако никого не видит и мало-помалу успокаивается. Даже съедает яблоко, У г-на Грегорио, надо сказать, плохая память, он уже уверен, что сам купил фрукты в гастрономе. Кончив есть, он кладет тарелки и прибор в раковину и уходит в спальню. Найя Найя открывает кран и моет посуду. Вытирает тарелки и убирает их в буфет.
В спальне у г-на Грегорио уже не такой удрученный вид. Он читает газету, прихлебывая чай из чашки. У Найи Найи пересохло во рту, ей тоже хочется чаю. Она садится напротив хозяина и наливает себе чай в другую чашку. Смотрит на г-на Грегорио, который читает газету и пьет горячий чай маленькими глотками. В этой квартире не очень уютно, но Найя Найя любит вот так сидеть, зная, что ее не видят. Г-н Грегорио допивает свой чай; Найя Найя бесшумно встает и уносит чайник и Чашки на кухню, чтобы вымыть их. Потом она вытряхивает окурки из пепельниц. Г-н Грегорио много курит, наверное, потому, что с нервами у него не все ладно. Часы на ночном столике показывают половину второго, и г-н Грегорио встает. Надевает пиджак и ботинки, завязывает галстук. Ему пора на работу. Он немного удивлен, увидев, что псе пепельницы чистые, а чашки и тарелки убраны в буфет, [122] но задумываться об этом уже некогда. Найя Найя стоит рядом с ним, пока он отпирает дверь, и быстро проскакивает под его рукой. Сбегает по лестнице впереди него. На улице толпы народу, множество машин. Ярко светит солнце. Г-н Грегорио идет в одну сторону, Найя Найя в другую. Быть может, она больше никогда не увидит г-на Грегорио.
Вот какие интересные вещи можно делать, когда ты невидим. Но это еще не все: можно, например, заходить в большие магазины и стоять за прилавками рядом с продавщицами. Можно сесть в самолет, который летит в Рим, погулять по Вечному городу и к вечеру вернуться. Можно заходить в кинотеатры, в церкви, в больничные палаты, в университетские аудитории, в мюзик-холлы, смотреть, что делают люди, слушать, о чем они разговаривают. Ты можешь пойти куда угодно - в банк, в музей, в ярмарочный балаган, в министерство или в бар, - и никто не спросит тебя, что ты здесь делаешь. Когда ты становишься невидимым и прозрачным, никто вокруг не обращает на тебя никакого внимания, абсолютно никакого, и тебе не приходится защищаться от осаждающих тебя взглядов и слов.
Когда ты невидим, люди равнодушно проходят мимо тебя, смотрят сквозь тебя, не задерживая на тебе взгляда. Как будто ты где-то очень далеко и в то же время здесь, рядом. Ты можешь смотреть на людей так, будто это деревья или столбы. Уходишь далеко-далеко, возвращаешься, снова уходишь, не оставляя следов. Можешь даже писать записочки и засовывать их в карманы деловым людям, которые спешат на работу. Ты задаешь им вопросы, например:
Как называется столица Австралии?
Сколько волос на голове?
Вы заметили, что у вас на ладонях написано число 1881?
Сколько вопросов хочется задать! Когда тебя видят, ты не осмеливаешься: ведь каждый может подумать, что вопрос относится к нему лично; люди пристально смотрят тебе в глаза, силясь угадать, что это может на самом деле значить. Но когда никто не видит тебя, ты можешь писать свои вопросы на бумажках или даже задавать их вслух: люди знают, что вопросы обращены не к кому-то в отдельности, а ко всему роду человеческому.
[123]
Или можно сесть в машину, остановившуюся у светофора, и долго-долго ехать, ничего не говоря, не зная даже, куда ты направляешься. Ты - везде, словно у тебя не одно тело, а по крайней мере сотня.
Ты становишься тонким, как стекло, легким, как воздух. Ты можешь идти без устали далеко-далеко, и даже маленькие птички не боятся тебя. Время от времени прохожие все же на тебя натыкаются и растерянно бормочут: "Извините, пожалуйста", в недоумении озираясь. Зато сколько забавных шуток можно сыграть! Заходишь, например, в контору, садишься за пишущую машинку и печатаешь под "Reports and Accounts":
аииюз азллозе 8е-в ннеи, опс &*+аюе 777.
Когда ты невидим, для тебя все гораздо проще. Человек забывает слова, которые долго носил в себе, и становится легким, свободным. Раньше чужие глаза всегда направляли его, щупальца взглядов опутывали. Но теперь взгляды проходят сквозь тебя, и ты никому не мешаешь. Если ты стоишь под деревом, люди видят только дерево, если стоишь спиной к морю - видна только синяя вода и белые барашки волн. Ты ни о чем не думаешь, мысли выветрились, ты даже не вполне понимаешь, что делаешь. Все происходит словно вне тебя, вне твоего имени, твоего возраста, вне какого-то определенного места. Тебе теперь подходит любое имя, можешь с равным успехом называться Андреа Пашетта, госпожа Тарквен, Жермен, Сибилла, Алла вена, Жаклин Клокель. Нет, ты не меняешь имя, но все стало таким легким, что чужие имена липнут к тебе, как обрывки бумаги в ветреный день. И еще можно каждую минуту менять одежду, быть то в черном, то в ярко-голубом, то в зеленом, то в розовом. И каждое встречное лицо может стать твоим. Не знаю, как это объяснить, но ты поминутно меняешься, как картинка в калейдоскопе. У тебя нет больше голоса, ну, почти нет - лишь тихий лепет трепещет на губах и просачивается в уши окружающих. Люди слышат его и удивляются. Думают, что у них в ушах звенит или что это говорит "внутренний голос". А ты сейчас вроде пчелки. Подлетишь к чьему-нибудь лицу и шепчешь тихонько на не понятном никому языке что-нибудь вроде:
Керем ниисак ки межинт аз аблакот!
Или:
Мика нян он нимельтяян?
[124]
Людям нравятся странные слова, тихонько звенящие над самым ухом. Они их едва различают, но им приятно, потому что они уже не так одиноки.
Или можно просто, идя следом за человеком, прошептать его имя. Он тут же оглянется, может даже споткнуться. И решит, что это кто-то сейчас подумал о нем, и очень обрадуется.
На тебя обращают не больше внимания, чем на собаку или на муху. Люди просто не думают о тебе, когда ты невидим. Ты далеко от них, ты прячешься в невидимых воздушных тайниках, и в то же время ты совсем рядом. Можешь посидеть на ступеньках мраморной лестницы или позагорать, растянувшись на газоне, и никто не сделает тебе замечания.
А когда наступает ночь, становишься еще более невидимым. Темнота проникает в твое тело, и ты чувствуешь, как оно остывает, словно ты сам - кусочек ночи. Улицы опустели. Над подъездами загорелись лампочки. Ты можешь смотреть на них долго-долго, зажигаться и гаснуть вместе с ними.
Ночью можно придумать множество интересных игр. Можешь зайти в дансинг в каком-нибудь подвальчике, послушать музыку, потанцевать в одиночку посреди зала. Ты забываешь о своем теле и танцуешь так, будто у тебя выросли крылья. Или можешь обойти все злачные места в городе - бояться-то тебе нечего. Вот ты видишь, как какой-то подвыпивший мужчина с бородой ссорится со своим соседом. Тот предлагает ему сигарету, а бородач стучит кулаком по столу, выкрикивая ругательства. Потом ты идешь в центр, где много кинотеатров и ночных клубов, и следуешь за группками людей, ищущих развлечений. Можешь выпить в баре кружку пива и даже выкурить сигарету: все равно люди вокруг слишком пьяны, чтобы обратить внимание на сигарету, которая курится сама собой. Или уходишь из города и долго-долго идешь через поля по обочине дороги. Мимо проносятся машины, они мчатся в неизвестность, освещая себе путь большими фарами. Надо быть очень внимательным - они ведь тебя не видят. А когда нет машин, ты видишь черное небо между кронами деревьев и неподвижные звезды.
Тишина, тишина и густая, непроницаемая темнота, все очертания размыты. Ты в сердце этой черноты, в самом надежном убежище, где никто тебя не найдет. Налетает холодный ночной ветер, мерцает вода в ручейках. Ты долго- [125] долго идешь по дороге. Ничего не осталось, только ты, да и то невидимый; все предметы исчезли, их поглотила ночь, остались лишь легкие тени, ночные призраки - и это прекрасно. Таким покоем веет от черного неба и звезд, оцепенение постепенно охватывает тебя с головы до ног. Ты начинаешь искать место, где бы поспать. Посреди черного поля высится стог сена. Ты идешь через поле - бесшумно, чтобы не потревожить собак. Выкапываешь в стогу ямку и ложишься. Погружаешься в сон с открытыми глазами, глядя на далекие звезды. А перед тем как уснуть, думаешь о том, сколько интересных вещей ты сделаешь завтра, когда настанет новый день. Это удивительные вещи, они под силу только невидимке. Можно, например, забраться на греческое торговое судно, уплывающее за море, или сесть на пассажирский экспресс, который едет через всю Европу. Ты думаешь о людях, за которыми можно последовать завтра, об их домах и обо всем, что там скрыто от любопытных глаз, о замечательных тайниках, которые ты еще найдешь. Думаешь о словах, которые тебе предстоит услышать, о случайных словах, обращенных не к тебе, да и ни к кому в отдельности, о тех, которые шепчут, как молитву, ни для кого, не для чьих-то ушей, о словах, которые убаюкивают и согревают и которые сами полетят к небу, к морю, к далеким горам и исчезнут за горизонтом. И ты наконец засыпаешь, а стог чернеет посреди поля, только из маленькой пещерки в сене доносится ровное дыханье.
[126]
Do cats eat bats?
Do bats eat cats?
[127]
Сильно печет солнце, застыв посреди ярко-синего неба. Мы собираемся на пустыре недалеко от моря. Найя Найя ждет нас, сидя на большом камне в самом центре пустыря. Первым приезжает Ямаха. Он паркует "опель" у въезда на пустырь. За ним появляются Леон и Луиза, Джин Шипучка на мопеде, Сурсум Корда пешком и последним - Аллигатор Баркс. На пустыре все раскалено и покрыто толстым слоем пыли. В нескольких шагах от нас растут деревья: два платана, пальма и, кажется, даже смоковница. Мы рассаживаемся куда придется: на какие-то обломки, на ржавые бидоны из-под солярки. Сидим и потихоньку стареем. Спешить нам некуда. Аллигатор Барксвсегда говорит, что стареть не так уж страшно, что это не имеет значения. Может быть, он говорит так, потому что сам уже старый. Действительно, с каждым днем у него прибавляется мелких морщинок, особенно на лице и на руках. Никто из нас не умеет считать дни. Ждем, когда наступит завтра, и так изо дня в день. Всегда есть дни, если ты живешь. Солнце всходит на востоке, медленно-медленно ползет по небу и заходит на западе. Оно живет не спеша, как мы на этом пустыре. Так мы и дышим здесь: тихонько набираем в легкие воздух - и выдыхаем его. Разве это что-нибудь значит? И так же неторопливо бьются наши сердца.
Джин Шипучка достает из сумочки зеркальце: ну-ка, насколько она уже постарела? Ей нравится каждый день находить у себя новую морщинку возле глаз или замечать, что какая-то складочка на лице стала глубже. Она передает зеркальце Ямахе, и тот смотрится в него со скучающим видом. Как он стареет - этого не знает никто. Мы уже много лет видим на его смуглой коже одни и те же отметины: вертикальную складку на лбу и две длинные морщины у рта. [128] Но мы никогда не говорим ни о старости, ни о других серьезных вещах в этом роде. Обмениваемся парой-тройкой шуток. Аллигатор пьет пиво из бутылки, которую принес с собой.
Позади нас - стройка. Должно быть, здесь будет очень высокий дом: посреди площадки стоит огромный подъемный кран с длиннющей стрелой.
Больше всего на свете нам хочется путешествовать. Быть то здесь, то там, то где-то далеко; поэтому старение для нас - тоже способ отправиться в путешествие: это почти неощутимое путешествие, которое совершается со скоростью самой медлительной улитки или, к примеру, актинии.
Воздушное пространство отделяет нас друг от друга, и в то же время мы - словно один человек. Как такое возможно? Мы все смотрим на Найю Найю. Она не двигается. Время от времени бросает на нас рассеянные взгляды, как будто бы нас здесь и нет вовсе. Она еще ни слова не сказала. Ожидая, когда она заговорит, Аллигатор Баркс закуривает сигарету. Делает затяжку и передает соседу. Найя Найя неподвижно сидит на камне посреди пустыря. Левой рукой швыряет мелкие камешки в ржавую консервную банку. Джин Шипучка опять смотрится в зеркальце, на этот раз чтобы подкрасить губы алой помадой. На пустыре так жарко и пыльно, что просто невозможно ни о чем думать. Минуты идут, мы ждем и молчим. Сурсум Корда открывает книгу и начинает читать.
Тут наконец Найя Найя поворачивается к нам. Ее чуть раскосые глаза блестят, она приглаживает ладонью прядь черных волос.
И начинает: