Фердинандо приехал не один. Его сопровождали два приятеля одного с ним возраста, и у каждого из них был свой слуга. Вот уже тридцать лет присутствие столь большого числа людей обычной породы не оскверняло Кром. Сэр Геркулес был напуган и возмущен, однако законы гостеприимства надо было выполнять. Он оказал молодым джентльменам в высшей степени вежливый прием, а их слуг отослал на кухню, распорядившись, чтобы о них хорошо позаботились.
На свет вытащили и очистили от пыли старый семейный обеденный стол (сэр Геркулес и его супруга привыкли обедать за маленьким столом высотой в двадцать дюймов). За ужином пожилому дворецкому Саймону, который мог лишь взглядом дотянуться до середины большого стола, помогали трое слуг, приехавших с Фердинандо и его гостями.
Сэр Геркулес, как хозяин, с присущим ему тактом поддерживал беседу об удовольствиях путешествий по разным странам, о красотах искусства и природы, которые можно увидеть за границей, об опере в Венеции, сиротах, поющих в церквах того же города, и говорил на другие подобные темы. Молодые люди не проявляли особого внимания к его словам: они были заняты тем, что наблюдали за попытками дворецкого сменить тарелки и вновь наполнить бокалы. Не раз они задыхались и давились от смеха. Сэр Геркулес делал вид, что не замечает этого, и сменил тему, заговорив об охоте. Тут один из молодых людей спросил, правда ли, что, как он слышал, сэр Геркулес охотится с мопсами на кроликов. Сэр Геркулес ответил, что это так, и описал даже некоторые подробности такой охоты. Молодой человек захохотал во все горло.
Когда ужин кончился, сэр Геркулес спустился со стула на пол и под предлогом, что ему надо посмотреть, как себя чувствует жена, извинился и пожелал всем спокойной ночи. Вслед ему, когда он поднимался по лестнице, раздался смех.
Филомена не спала. Она лежала в постели, вслушиваясь в звуки громового хохота и непривычно тяжелые шаги на лестницах и в коридорах. Сэр Геркулес пододвинул к ее кровати стул и долго сидел, ничего не говоря, держа в своей руке руку жены и иногда нежно пожимая ее. Часов около десяти их испугал сильный шум. До них донеслись звуки разбиваемого стекла, топот ног, взрывы смеха и крики. Шум не прекращался несколько минут: сэр Геркулес поднялся и, несмотря на мольбы жены, решил пойти посмотреть, что происходит. На лестнице было темно, и сэр Геркулес пробирался вниз осторожно, ощупью, спускаясь по одной ступеньке и останавливаясь на мгновенье после каждого шага, прежде чем отважиться на следующий. Шум стал слышаться громче, в отдельных выкриках можно было узнать слова и целые фразы. Из-под двери столовой пробивалась полоска света. Сэр Геркулес прошел через зал на цыпочках, и, когда он уже приближался к двери, за ней снова раздался ужасающий грохот разбиваемого стекла и звон металла. Чем они там занимались? Поднявшись на цыпочки, он сумел заглянуть в комнату сквозь замочную скважину. В центре стола, среди невероятного беспорядка, танцевал джигу старый Саймон, которого напоили настолько, что он с трудом удерживал равновесие. Под ногами у него хрустело битое стекло, а башмаки были мокрыми от разлитого вина. Трое молодых людей сидели вокруг, колотя по столу руками и пустыми бутылками и поощряя дворецкого криками и смехом. Хохотали, прислонившись к стене, и трое слуг. Вдруг Фердинандо бросил в голову плясавшего горсть грецких орехов. Это так ошеломило и удивило маленького человека, что он пошатнулся и упал навзничь, опрокинув графин и несколько бокалов. Его подняли, дали ему выпить бренди, похлопали по спине. Старик засмеялся и икнул.
- Завтра, - сказал Фердинандо, - мы устроим балет, в котором будут участвовать все обитатели дома.
-А папаша Геркулес возьмет дубинку и оденется в львиную шкуру, - добавил один из его приятелей, и все трое захохотали во все горло.
Сэр Геркулес не стал больше смотреть и слушать. Он снова пересек зал и начал подниматься по лестнице, ощущая боль в коленях каждый раз, когда ему приходилось высоко поднимать ногу, чтобы стать еще на одну ступеньку. Это был конец. Больше для него не было места в этом мире - для него и Фердинандо вместе.
Его жена еще бодрствовала. На ее вопрошающий взгляд он ответил:
- Они издеваются над старым Саймоном. Завтра настанет наша очередь.
Некоторое время они молчали. Наконец Филомена сказала:
-Я не хочу видеть завтра.
-Да, так будет лучше, - сказал сэр Геркулес.
Уйдя в свой кабинет, он подробно описал в дневнике все события вечера. Еще не закончив, он позвонил в колокольчик, позвав слугу, и распорядился, чтобы к одиннадцати часам для него были приготовлены горячая вода и ванна. Закрыв дневник, он пошел в комнату жены и, приготовив дозу опиума в двадцать раз больше той, что она привыкла принимать при бессоннице, подал ей питье, говоря:
-Твое снотворное.
Филомена взяла стакан и некоторое время держала его. На глазах ее показались слезы.
-Помнишь ли ты песни, которые мы, бывало, пели, сидя летом на террасе? - И она тихо спела своим ослабевшим и надтреснутым голосом несколько тактов из арии Страделлы "Любовь, любовь, не спи больше". - А ты играл на скрипке. Кажется, это было так недавно и вместе с тем так давно-давно. Addio amore. A rivederti.
Она выпила снотворное и, откинувшись на подушку, закрыла глаза. Сэр Геркулес поцеловал ей руку и тихо вышел, словно боясь разбудить ее. Он вернулся в свой кабинет и, записав в дневнике последние обращенные к нему слова жены, налил в ванну воду, которую принесли по его распоряжению. Вода была слишком горячая, чтобы сразу погрузиться в ванну, и он взял с полки Светония. Ему хотелось прочесть, как умер Сенека. Он открыл книгу наудачу. "Но к карликам, - прочитал сэр Геркулес, - он относился со сдерживаемым отвращением, как к lusus naturae и приносящим беду". Он вздрогнул, словно его ударили. Этот самый Август, вспомнил он, выставил однажды в амфитеатре Люция, молодого человека из благородной семьи ростом менее двух футов и весом - семнадцати фунтов, но имевшего зычный голос. Он перевернул несколько страниц. Тиберий, Калигула, Клавдий, Нерон: каждая новая страница этой книги была ужаснее предыдущей. "Наставника своего Сенеку Нерон заставил покончить с собой..." И наконец, Петроний, который в последний раз призвал к себе друзей, прося их говорить ему не о философских утешениях, но о любви и приятных развлечениях, а жизнь в это время вытекала из него через вскрытые вены. Обмакнув еще раз перо в чернильницу, сэр Геркулес написал на последней странице дневника: "Он умер смертью римлянина". Затем, попробовав пальцами ноги воду и обнаружив, что она достаточно остыла, он сбросил халат и, взяв в руку бритву, сел в ванну. Одним сильным взмахом он перерезал артерию на левом запястье, затем откинулся и предался размышлениям. Кровь медленно текла из его тела, распространяясь по воде зыбкими кольцами и спиралями. Скоро вся ванна окрасилась в розовый цвет, который становился все гуще. Сэр Геркулес почувствовал, что его охватывает неодолимая сонливость. Одно неясное видение сменялось другим, и вскоре он погрузился в сон.
В его маленьком теле крови было немного".
Глава четырнадцатая
После обеда все обычно переходили пить кофе в библиотеку. Окна ее смотрели на восток, и в середине дня здесь бывало прохладнее всего. Это была большая комната, которую в восемнадцатом веке заставили элегантными белыми полками. В середине одной стены дверь, искусно замаскированная рядами поддельных книжных корешков, скрывала глубокий шкаф, где вместе с пачками писем и старых газет покоился в темноте ящик с мумией египтянки, привезенный вторым сэром Фердинандо из его путешествия. С расстояния в десять ярдов эту потайную дверь можно было с первого взгляда принять за продолжение настоящих полок. Перед поддельными книгами стоял мистер Скоуган с чашкой кофе в руке. Прихлебывая, он обращался ко всем с речью.
- Нижняя полка, - говорил он, - занята энциклопедией в четырнадцати томах. Вещь полезная, но скучноватая, как и "Словарь финского языка" Капрималджа. "Биографический словарь" - это уже более обнадеживающе. "Биографии людей, родившихся великими", "Биографии людей, достигших величия", "Биографии людей, ставших великими не по своей воле" и "Биографии людей, которые никогда не стали великими". Далее идут десять томов "Трудов и странствий" Сома, а "Охота на дикого гуся", роман анонимного автора, занимает шесть томов. Но что это такое, что это? - Поднявшись на цыпочки, мистер Скоуган всматривался в название на корешках. - "Повести Нокспотча" в семи томах. "Повести Нокспотча", - повторил он. - Ах, мой дорогой Генри, - сказал он, оборачиваясь, - это лучшее, что у вас есть. Я охотно отдал бы за них всю остальную вашу библиотеку.
Счастливый обладатель множества первых изданий, мистер Уимбуш мог позволить себе снисходительно улыбнуться.
- Возможно ли, - продолжал мистер Скоуган, - что здесь, кроме корешков и названий, ничего нет? - Он открыл дверь и заглянул внутрь, словно надеясь увидеть там собственно книги. - Фу! - сказал он, закрывая дверь. - Пахнет пылью и плесенью. Как символично! Идешь на встречу с великими шедеврами прошлого, ожидая какого-то чудесного озарения, и находишь только тьму, пыль, тошнотворный запах разложения. В конце концов, что такое чтение, как не порок, подобный увлечению вином, разврату и любой другой форме чрезмерного потакания своим слабостям? Читают, чтобы пощекотать и позабавить свою фантазию, чтобы, самое главное, не думать самому. И все же - "Повести Нокспотча"...
Он умолк и глубокомысленно забарабанил пальцами по корешкам несуществующих, недосягаемых книг.
- Но я не согласна с вами насчет чтения, - сказала Мэри. - Насчет серьезного чтения, я имею в виду.
-Совершенно верно, Мэри, совершенно верно, - ответил мистер Скоуган. - Я забыл, что среди нас есть и серьезные люди.
-А мне нравится идея биографий, - сказал Дэнис. - В предложенной вами схеме найдется место для нас всех: это всеобъемлющая схема.
-Да, биографии - это хорошо, это прекрасно, - согласился мистер Скоуган. - Я представляю себе эти книги, написанные в очень изящном стиле регентства - своего рода литературный Брайтонский павильон,-может быть, самим великим доктором Лемприером. Вы знаете его классический словарь? О-о! -
Мистер Скоуган поднял и безвольно уронил руку, показывая, что слова здесь бессильны. -Почитайте его биографию Елены. Почитайте, как Юпитер, явившись в обличье лебедя к Леде, смог "воспользоваться положением, в котором оказался". Подумать только, что, может быть, он, Лемприер, - наверное, это был Лемприер - написал эти биографии великих людей! Какой труд, Генри! И мы не можем прочитать эти книги из-за идиотского устройства вашей библиотеки!
- Я предпочитаю "Охоту на дикого гуся", - сказала Анна. - Роман в шести томах. Как успокаивающе!
-Успокаивающе! - повторил мистер Скоуган.-Вы нашли совершенно точное слово. Видите ли, "Охота на дикого гуся" - это обстоятельные, но несколько старомодные картины жизни сельских священников в пятидесятые годы. Образы мелкопоместного дворянства. Крестьяне для чувствительных сцен и комических ситуаций. И, в качестве фона, всегда тщательно обрисованные красоты природы. Все очень хорошо, основательно, но, как бывает пудинг, немного пресно. Меня лично значительно больше занимают "Труды и странствия" Сома. Эксцентричный мистер Сом, живший в усадьбе на Сом-Хилле. Старина Том Сом, как называли его закадычные друзья. Десять лет он провел в Тибете, организуя производство очищенного масла новейшим европейским способом, и мог удалиться отдел в возрасте тридцати шести лет, располагая порядочным состоянием. Всю остальную жизнь он посвятил путешествиям и размышлениям. И вот результат. - Мистер Скоуган постучал по фальшивым книгам. - А теперь о "Повестях Нокспотча". Какой шедевр и какой великий человек! Нокспотч знал, как писать художественные произведения. Ах, Дэнис, если бы вы только могли прочитать Нокспотча, вы не стали бы сочинять роман об утомительной эволюции молодого человека, не описывали бы скрупулезно, во всех подробностях жизнь писателей и художников в Челси, Блумсбери и Хэмпстеде. Вы пытались бы создать книгу, которую можно было бы читать. Но - увы! - из-за своеобразного устройства библиотеки нашего хозяина вы никогда не прочитаете Нокспотча.
- Никто не сожалеет об этом больше, чем я, - сказал Дэнис.
-Именно Нокспотч, - продолжал мистер Скоуган, - великий Нокспотч избавил нас от тоскливой тирании реалистического романа. "Моя жизнь, - говорил Нокспотч, - не столь долга, чтобы я мог позволить себе тратить драгоценные часы, описывая быт средних слоев или читая о нем". Еще он сказал: "Я не могу больше видеть, как человеческий разум сковывается социальным окружением. Я предпочитаю изображать его в вакууме, пульсирующим свободно и предприимчиво".
-Гм, - вступил Гомбо. - Он иногда бывал несколько невразумителен, ваш Нокспотч, не так ли?
- Бывал! - ответил мистер Скоуган. - И преднамеренно. В результате он выглядел еще более глубоким мыслителем, чем был в действительности. Но он столь неясен и похож на оракула только в своих афоризмах. В "Повестях" Нокспотч всегда ясен до прозрачности. О, эти "Повести", эти "Повести"! Как рассказать о них? Невероятные персонажи на страницах его книг мелькают, как разодетые цирковые артисты на трапеции перед публикой. Необыкновенные приключения и еще более необыкновенные умозаключения. Острый ум и чувства, освобожденные от всех идиотских условностей цивилизации, движутся в утонченном и сложном танце, пересекаясь, приближаясь друг к другу и отступая, сталкиваясь. Замечательная эрудиция сочетается с замечательной фантазией. Все идеи настоящего и прошлого, касающиеся любых возможных вопросов, возникают в "Повестях", печально улыбаются или гримасничают, окарикатуривая себя, и затем исчезают, чтобы уступить место чему-то новому. Фантастически разнообразен и богат язык его произведений. Бесконечно остроумие. Далее...
-Но не могли бы вы дать нам образчик? - прервал его Дэнис. - Как пример?
- Увы! - ответил мистер Скоуган. - Великая книга Нокспотча - как меч Экскалибур. Она, словно в камень, прочно всажена в эту дверь и ждет, когда явится какой-нибудь гениальный писатель и извлечет ее оттуда. Я же не писатель и не обладаю качествами, необходимыми для того, чтобы попытаться выполнить эту задачу. Вызволение Нокспотча из его деревянной темницы я оставляю вам, мой дорогой Дэнис.
- Благодарю, - сказал Дэнис.
Глава пятнадцатая
-Во время славного Брантома, - говорил мистер Скоуган, - каждая знатная девица, впервые появлявшаяся при французском дворе, приглашалась пообедать за столом короля, где ей подавали вино в прекрасной серебряной чаше итальянской работы. Это была необычная чаша, сей кубок для юных девиц. Внутри него были искуснейшим образом выгравированные весьма, э-э, прелестные любовные сцены. С каждым глотком они становились все виднее, и двор с интересом смотрел на девицу всякий раз, когда она погружала нос в чашу, и ждал, покраснеет она или нет при виде того, кто открывал ей каждый глоток вина. Если девица краснела, они смеялись над ее невинностью, если нет - над ее опытностью.
- Вы что же, предлагаете, чтобы этот обычай был возрожден в Букингемском дворце? - спросила Анна.
- Нет, не предлагаю, - ответил мистер Скоуган. - Я просто привожу этот анекдот как пример простоты нравов в шестнадцатом веке. Я мог бы привести и другие примеры и показать, что также просты были нравы и в семнадцатом, и в восемнадцатом, и в пятнадцатом, и в четырнадцатом веках - да, пожалуй, в любом столетии, начиная от времен Хаммурапи. Единственное столетие, нравы которого не отличаются той же простодушной открытостью, - это благословенной памяти девятнадцатый век. Это удивительное исключение. И тем не менее этот век, преднамеренно (иначе не оценишь!) игнорируя историю, считал, что, храня свое ужасное многозначительное молчание, он поступает нормально, естественной правильно. Искренность предыдущих пятнадцати или двадцати тысячелетий считалась ненормальной и порочной. Любопытный феномен!
-Совершенно с вами согласна!
Задыхаясь от волнения, Мэри пыталась высказать свои мысли.
- Хэвлок Эллис говорит...
Как полицейский, останавливающий поток машин, мистер Скоуган поднял руку.
-Да, да, я знаю. И отсюда - моя следующая мысль: о природе обратной реакции.
- Хэвлок Эллис...
- Обратная реакция, когда она началась, - а мы можем с уверенностью сказать, что она началась незадолго до конца прошлого века, - обратная реакция привела к отмене запретов и к откровенности, но не такой, которая царила в минувшие века. Мы пришли к откровенности научного знания, а не к веселой искренности прошлого. Проблема любви стала ужасно серьезной. Серьезные молодые люди писали в газетах и журналах о том, что отныне невозможны шутки на какие-либо сексуальные темы. Профессора сочиняли толстые книги, в которых стерилизовали и анатомировали половую жизнь. Для серьезных молодых женщин - таких, как Мэри, - стало нормальным обсуждать с философским спокойствием вопросы, малейшего намека на которые было бы достаточно, чтобы бросить молодежь шестидесятых годов в горячку исступленного любовного возбуждения. Все их доводы заслуживают уважения, бесспорно. И все же... - Мистер Скоуган вздохнул. - Я со своей стороны хотел бы видеть наряду с этим научным рвением немножко больше жизнерадостного духа Рабле и Чосера.
- Совершенно с вами не согласна, - сказала Мэри. - Секс - это не шутка. Это очень серьезное дело.
-Может быть, - возразил мистер Скоуган, - может быть, я - старый циник, но должен признать, что не могу во всех случаях рассматривать его как серьезное дело.
- Но я говорю... - сердито начала Мэри; лицо ее раскраснелось от возбуждения, щеки стали как половинки большого спелого персика.
- В сущности, - продолжал мистер Скоуган, - секс, мне кажется, как мало что другое, никогда не перестает быть делом занятным. Любовь - единственный род человеческой деятельности - какое бы значение мы ей ни придавали, - в которой радость и удовольствие преобладают, пусть иногда в самой малой степени, над страданием и болью.
- Совершенно с вами не согласна, - сказала Мэри. Все замолчали. Анна посмотрела на часы.
-Почти без четверти восемь, - сказала она. - Интересно, когда появится Айвор?
Она поднялась из шезлонга и, опершись локтями на балюстраду, окинула взглядом долину и далекие холмы за ней. Косые лучи вечернего солнца отчетливо высветили складки холмов. Глубокие тени и рядом пятна света придавали им новую рельефность. Невидимые раньше неровности земли теперь стали заметны в игре света и тени. Причудливыми тенями были, как гравировкой, покрыты трава, посевы, листва деревьев. Все вокруг чудесно преобразилось.
-Смотрите! - вдруг сказала Анна, указывая на противоположный склон долины. Там, на гребне холма, из-за горизонта быстро двигалось облако пыли, розоватое в солнечных лучах. - Это Айвор! Можно определить по скорости.
Пыльное облако спустилось в долину и исчезло. Проревел, приближаясь, клаксон автомобиля, похожий на крик морского льва. Еще минуту спустя из-за угла дома выскочил Айвор. Волосы его развевались от быстрого бега. Увидев всех, он рассмеялся.
-Анна, дорогая, - вскричал он и обнял ее, обнял Мэри и едва не обнял мистера Скоугана. - Вот и я! Прибыл с недоверительной скоростью. - Словарь у Айвора был богатый, но несколько странный. - Я не опоздал к ужину?