- Да нет, у него и техника есть, - тоном знатока сказал тот, что недавно вернулся из Парижа. - А как точно чувствует типаж? Этот хрипловатый голос, мимика…
С ним согласились:
- Это верно - маска приблатненного сделана отлично.
Хозяин дома с торжеством выбросил вперед руку:
- Ну, что я вам говорил? Арбатский Монтан. Гордитесь - первое публичное выступление!
- Не считая нашей подворотни, - вставил Ричард.
Все охотно засмеялись, кто-то опять сильно хлопнул его по плечу, а другая девушка поцеловала в другую щеку.
Потом его уговорили спеть еще, кое-что повторить. Он пел, и снова был успех, хоть и не такой, как в первый раз.
Все же доктор наук взял с него слово, что в следующую субботу Ричард придет к нему.
- А в воскресенье - ко мне! - подхватила девушка-кандидат.
- В воскресенье он пойдет со мной, - веско заявил неряшливый великан.
- Нет, ко мне! - крикнула девушка-кандидат. - У меня такие девочки будут - всех своих лаборанток позову!..
Во двор вышли все вместе. Ричард держал гитару в левой руке, потому что правую без конца пожимали. Потом вся компания вывалилась со двора, и даже в подъезде он слышал, как голоса их гудят по переулку.
А он, поднимаясь к себе на четвертый этаж по широкой старой лестнице, думал, что кончать надо всегда вовремя. Кончил - и ни песней больше…
С этого дня жизнь изменилась окончательно.
В субботу он пел на вечеринке у доктора наук. В воскресенье - у веселой девушки-кандидата, которая, правда, оказалась замужем, но и муж у нее был хороший парень, тоже кандидат. И она действительно позвала всех своих лаборанток, целую кучу девчат, молоденьких и одетых как надо. С Ричардом все они держались по-свойски, и, пока он между песнями шевелил струнами, кто-то заботливо совал ему в рот пирожное с легким белым кремом, держал наготове тоненький высокий бокальчик с кислым желтоватым вином.
Одна из девчонок позвала его на день рождения, другая - в турпоход. Он пошел и на день рождения и в турпоход.
Пошел и в какую-то странную компанию с неряшливым великаном, с которым познакомился еще на той первой вечеринке у Вовика. В этой компании много пили, закусывали килькой и жилистой полукопченой колбасой, не переставая курили, а про его пение говорили, что это современная былина, что искусство вообще возвращается к лубку, что официальные композиторы давно уже пишут только очень слабые вещи (в компании выражали эту мысль несколько иначе), что официальные певцы давно уже увязли в своем казенном мастерстве, как в болоте (в компании выражали эту мысль несколько иначе), и что всяким мещанам и приспособленцам такие вот гитары страшны, как волчий вой под окнами.
Маленький лысый крепыш лет сорока, в обтрепанном пиджаке и пенсне с золотой дужкой, спрашивал, тяжелой лапой сдавив Ричарду колено:
- Слушай, сосунок, откуда у тебя эта манера? Этот хрип? А!
Ричард неловко пожимал плечами:
- Пою, и все.
- Не знаешь? - говорил тот. - Врешь, все ты знаешь!.. Да ты не бойся, я сам золото рыл!
Он был сильно пьян, но его прищуренные глаза были пугающе умны.
Красивая худая женщина досадливо сказала:
- Отстань от ребенка! Мальчик в своем деле разбирается.
Ричард неестественно улыбался. Он не понимал, чего они все от него хотят, и эта компания ему не понравилась.
А песен у Ричарда все прибавлялось. Время от времени он звонил тем студенткам в общежитие и, как прежде, забегал вечером минут на пятнадцать. Одна из них вскоре перевелась в Воронежский университет. Но другая по-прежнему выбегала к Ричарду и терпеливо диктовала по две-три песни. Старый запас у нее скоро иссяк, но новые песни постоянно прокатывались сквозь студенческое общежитие, и она их быстро выучивала, а иногда даже списывала специально для него. Ричард, как и вначале, держался скромно, почти все время молчал. Она даже не очень допытывалась, зачем ему такая уйма песен. Он казался ей безобидным простоватым пареньком, и она иногда выносила ему полбатона с колбасой:
- Голоден небось - ведь прямо с работы?
А если он отказывался, говорила тоном старшей сестры:
- А ну, ешь быстро! Ты что жеманничаешь, как девочка.
Ричард понимал, каким она его себе представляет, ему было смешно, и он даже чуть-чуть подыгрывал - мялся и косноязычил. А когда выходил на улицу, глаза у него дрожали от благодарности, от жалости к этой доброй девчонке, и он мечтал, как когда-нибудь сумеет отплатить ей и за песни, и за студенческую колбасу, и за ее к нему ласковую жалость.
Теперь он все субботы и выходные проводил в компаниях. Народ там собирался разный, часто интересный, было чему поучиться. В компаниях он узнавал, какие фильмы надо смотреть и какие фильмы должны нравиться. Еще больше там говорили о литературе. Иногда и его спрашивали, что нравится. Он отвечал сдержанно:
- Хемингуэя люблю. Интеллектуально пишет, с подтекстом.
Он действительно прочитал сборник Хемингуэя, и два рассказа ему, пожалуй, даже понравились.
В одной из компаний Ричарду подарили новую гитару. Старую он выбрасывать не стал, повесил дома на стенку - косо, как в некоторых домах, он видел, вешали дедовскую саблю или тяжелое, с фигурными курками, ружье.
Девушки теперь с ним знакомились охотно. Но с той, из универмага, глупой, грубой и хорошенькой, он еще один раз встретился. Повел ее в компанию, где были ребята из института Международных отношений, два мастера спорта и журналист, и весь вечер пел так, как только умел, чтобы она потом долго помнила, кого потеряла…
Теперь и в иные, не субботние и не воскресные вечера, Ричард не знал скуки. Он брал гитару, выходил на улицу и с двумя-тремя приятелями шатался по арбатским переулкам. Они заходили в какой-нибудь двор или скверик, садились на пустую лавочку, Ричард начинал тихо наигрывать, напевать и пел долго, иногда полтора-два часа подряд, пока лавочка не обрастала толпой. Тогда они вдруг поднимались и неспешно шли со двора, переговариваясь о своем, будто Ричард и не спел тут только что три десятка песен, будто и не слушали его три десятка человек, будто просто шли они вчетвером куда-то, малость отдохнули на лавочке и теперь - дальше… Иногда вслед аплодировали - они на это не реагировали никак, даже не улыбались. Часто им кричали:
- Спасибо, ребята, приходите завтра!
Но завтра они никогда не приходили. Ричард сразу, еще когда впервые вышел с гитарой к ребятам во двор, почувствовал, что песня должна быть для человека неожиданностью, случайной радостью, вроде как падучая звезда: у нее своя дорожка, свой миг, а ты будь счастлив, если успел задрать голову к небу.
Как-то в воскресенье, днем, они пошли с ребятами на Суворовский бульвар. Толпа стеклась быстро. Подошли и два парня с этюдниками - художники, наверное. Ричард услышал, как один сказал другому:
- Оригинальное лицо у малого…
Дома Ричард долго разглядывал себя в зеркале. Лицо у него было прежнее - не то смятое, не то исцарапанное. И волосы так же торчали клоками.
Но теперь Ричард углядел в зеркале еще кое-что. Глаза, например, небольшие, серые, они глядели то дымчато, то прицельно… Ричард поворачивался боком, вполоборота. Красоты не прибавлялось, но каждый раз в лице вроде возникало что-то новое. Что-то было…
Ричард подмигнул себе в зеркале. Ничего - поживем!
А той студенточке он все же сумел сделать королевский подарок.
У нее был день рождения, и она позвала Ричарда, сказав, что ребята, конечно же, станут петь, так что ему, наверное, будет интересно.
Он спросил, что ей подарить.
Она наставительно ответила, что об этом не спрашивают, подарок всегда должен быть сюрпризом, но ни в коем случае не дорогой, потому что в подарке ценится внимание, а дороговизна - признак безвкусицы. Поэтому, например, гораздо умней подарить один цветок, чем целый букет.
Ричард принес ей один цветок - большую красную розу, за которой специально гонял на Центральный рынок. Девушка поблагодарила и чуть заметно улыбнулась.
Вечеринка была хорошая, студенческая, ребят в комнату набилось полно. Ели мало, пили в меру, пели много - в общем, что надо. Большинство песен Ричард знал, новые - записывал. Пару раз именинница взглядом спрашивала, нравится ли ему. Он с простоватым восхищением кивал - здорово, мол, поют!
В разговоре она обмолвилась, что настоящий день рождения у нее завтра, а собрались в субботу, потому что девочкам и ребятам так удобнее.
Тогда он попросил, чтобы в воскресенье она пошла с ним.
- А куда? - спросила она с чуть снисходительным любопытством.
- Да так, в компанию, - объяснил Ричард. - Просто так. Сегодня ты меня позвала, а завтра я тебя. Ладно? Все ребята свои будут, хорошие ребята…
- С твоей работы?
Он уклончиво ответил:
- Да вообще - ребята…
В воскресенье он должен был идти в одну компанию, где собирались молодые писатели, артисты, а также научные работники. Ричард позвонил утром хозяину квартиры и сказал, что вот сегодня, к сожалению, никак не выходит, обещал одну девушку сводить в кафе.
- Заваливайтесь вместе! - закричал в трубку хозяин. - Все же договорено, откладывать нельзя!
- Тут такое дело, - сказал Ричард, - у нее сегодня день рождения…
- Ну и отлично! - подхватил хозяин. - Отметим у нас.
Ричард зашел за ней в общежитие. Гитару он взял с собой, и девушка погрозила пальцем:
- Так ты, оказывается, играешь? А еще скромничал!
Он вздохнул:
- Чтоб играть, учиться надо. А я так, балуюсь…
А через три часа она, оглушенная его песнями, неожиданными поздравлениями и обилием известных фамилий, растерянно смотрела, как известный поэт чокается с ней и при этом говорит, чуть заикаясь:
- Б-будь, старуха!
Она растерянно смотрела, как молодой киноактер пытается настроить гитару, а рабочий парнишка, которому она торопливо диктовала песенки в коридоре, говорит ему снисходительно:
- Не, Славик, так не пойдет. Это тебе не кино, тут халтурить нельзя…
После вечеринки кинорежиссер, снявший две комедии, подбросил их до общежития на своем "Москвиче", по-приятельски попрощался с Ричардом, а даме поцеловал руку.
Когда они остались одни, она пораженно спросила:
- Где ты научился так петь?
Он, скромничая, отмахнулся:
- Разве это пение? Так, балуюсь…
И, радостно хмелея от сознания своего могущества, от того, что вся его благодарность, вся жалость к этой девушке нашла наконец выход, вздохнул горячо:
- Если тебе понадобится чего, ты мне только слово скажи, ладно? У меня же ребят - пол-Арбата!
А через неделю он, как обычно, забежал к ней вечером, чтобы в коридоре, при тусклой лампочке, переписать слова дурашливой песенки, которую институтские туристы привезли с приполярного Урала.
Год спустя после того, как впервые взял в руки гитару, он услышал раз на площади Дзержинского:
- Обязательно приходи - Тишков будет! По крайней мере обещали…
Говорил какой-то парень в будке телефона-автомата - дверца была приоткрыта. Ричард не сразу понял, что это о нем.
Впрочем, он не очень удивился: недели не проходило, чтоб куда-нибудь не позвали. Иногда заходили и вовсе незнакомые ребята, ссылались на общего приятеля и приглашали. Ричард обычно не отказывался: он любил гитару, любил песни. А еще больше любил эту удивительную способность зажигать радостью и интересом любое, даже самое тупое, самое бессмысленное сборище.
Порой это было трудно, очень трудно. Но у Ричарда уже имелись свои приемы.
Он знал, в какой компании проходят какие песни. Конечно, случаи бывали всякие. Но все же, например, студентам технических вузов нравились песни туристские, дурашливые, задумчивые - про Карелию, про Ленинград. Интеллигенция любила пародии, а также серьезные о жизни, причем особое внимание обращала, чтобы хорошие слова. И еще здорово проходили странные песенки, которые Ричард и сам любил, хотя и не знал толком за что. Вроде вот этой:
Соблюдайте чистоту
На походе, на привале -
Всюду, где бы ни бывали,
Соблюдайте чистоту!
На работе и в быту,
Дома, в поезде, не морщась,
Уважайте труд уборщиц,
Соблюдайте чистоту!
В старом аэропорту,
Даже если рядом новый,
Как сияющий целковый, -
Соблюдайте чистоту!
А ребята попроще, особенно девчонки, любили песни грустные. Дурашливые тоже любили, но грустные - куда больше.
Еще очень важно было, что за чем петь.
К самым лучшим песням, своим любимым, Ричард подводил постепенно, мягко. А потом рушил их на слушателей одну за одной, и лицо у него при этом было темное и замкнутое, и взгляд - мимо их взглядов, мимо шепотов, восторженных придыханий… Эти песни он пел только для себя и никогда не повторял, сколько бы ни просили.
Впрочем, он вообще ни одну песню не повторял дважды - и за это уважали.
Работал он теперь в научно-исследовательском институте, техником, получал сто двадцать, плюс премия. Работа была что надо, и устроился он туда через одну компанию. Хозяйка дома, дама лет сорока, отнеслась к Ричарду с материнской заботливостью, стала расспрашивать про родителей, про сестричек, про завод… Он сказал, что работа приличная, выходит до восьмидесяти, вот только ездить далековато.
- Ну, нет, - возмутилась хозяйка, - надо придумать что-нибудь получше! Додик, ты бы устроил мальчика к себе.
Додик был лысоватый компанейский парень - между тридцатью и сорока, научный работник, душа-человек. Он тут же придумал комбинацию:
- Это мы сделаем так. Я приведу сюда шефа, а Ричард придет с гитарой. Я еще заранее почву подготовлю…
- Да нет, не надо, - вежливо, но твердо отказался Ричард, и все поняли, что за песни он плату не берет и песнями не расплачивается.
Додику стало стыдно, и он сказал, покраснев:
- Ну ладно, что-нибудь и так сообразим…
И в конце концов Ричарда приняли на должность техника.
Работал Ричард добросовестно, делал все, что надо; непосредственным начальником его оказался сам Додик, который спрашивал мало, и притом только в дружеской форме.
Додик же, на всякий пожарный случай, выучил его двум смежным специальностям, для чего иногда оставался после работы на час-другой. Постепенно Ричард преисполнился к нему благодарности и нежности, почти как к той студенточке, и однажды от сердца предложил:
- Хочешь, научу на гитаре играть?
К сожалению, принять этот царский дар Додик оказался органически неспособным, так как был начисто лишен музыкального слуха.
В отпуск Ричард впервые в жизни съездил на юг с четырьмя ребятами, на двух прокатных "Волгах". Ребята были инженеры, познакомился он с ними тоже в компании. Они везли с собой четыре фотоаппарата, кинокамеру, водные лыжи, два ружья для подводной охоты и походную газовую плитку собственной конструкции.
Они проехали все побережье от Геленджика до Батуми, на стоянках ставили большую палатку, тоже собственной конструкции, - в общем, отдохнули обстоятельно. Тем более, и девушки слетались на гитару, как мухи на мед.
Теперь Ричард знал много песен, больше двухсот, и мог петь шесть вечеров подряд не повторяясь. Некоторые песни были ничьи, другие приходили с именами авторов. Лично этих ребят Ричард не встречал и познакомиться с ними не стремился. Их талант сплавлять слова в драгоценные строчки казался ему редкостным и загадочным. Это были боги, а с богами не знакомятся.
Ко всем остальным он относился просто, по-житейски. Хоть академик, хоть министр… Министры, что ли, не люди?
У академика он однажды был на даче. Народу набилось порядочно, в основном молодежь. Сам академик тоже вышел. Он был в теннисных тапочках за три рубля, сидел у двери на табуретке, держался скромно и вообще всячески показывал, какой он простецкий мужик.
К песням он отнесся с некоторым недоумением, но, чтобы сделать Ричарду приятное, попросил записать что-нибудь на магнитофон.
Ричард отказался.
- Я люблю, чтоб бабочка летала, - красиво объяснил он. - А когда ее на булавку да в гербарий - это уже не вариант.
Фраза про бабочку была услышанная, чужая. Но он действительно никогда не записывался на магнитофон: ему казалось унизительным, что его песню, его душу распнут на пленке, и потом любой охламон сможет, когда вздумается, включать и выключать ее, будто свет в сортире.
Но академик был известен на весь мир, да и вообще казался симпатичным мужиком, и Ричард в конце концов тоже сделал ему приятное:
- Ладно, Лев Андреевич, вам одну песенку запишу. Между прочим, как раз про физиков…
Но больше всего Ричард любил такие компании, когда собиралась просто молодежь, свои ребята, где он и без гитары подошел бы.
Другой разговор, что с гитарой было лучше, даже сравнивать нельзя.
Раньше перед Новым годом или перед маем Ричард выстаивал в парикмахерских, мучался с галстуком - вообще, мельтешился. Девушку на вечеринке выбирал неуверенно - не какая лучше, а какая по силам.
Теперь все было по-иному.
Он приходил в компанию как в компанию, гитару клал в сторону, на просьбы сыграть не реагировал. Сидел обычно молча, без улыбки, к разговору прислушивался вяло, и его черный, под горло, ношеный свитер тревожно выделялся среди белых рубашек и галстучков. Если спрашивали, отвечал вежливо, но сдержанно.
Гитару Ричард брал сам, неожиданно и дальше просто пел, не заботясь об остальном. Остальное получалось само.
Девушки, размякшие от выпитого, влажно смотрели на него, их глаза качались и таяли. А он пел разное, настолько разное, что казался им то Гамлетом из кинофильма, то молодым сатиром. И они терялись перед этой многоликостью, они смотрели на него беспомощно: казалось, он знает все о жизни и о них самих.
А Ричард знал только, что сегодня же, после вечеринки, одна из девушек уйдет с ним, и, почти не глядя, выбирал - какая. А потом коротким, будто случайным взглядом разрешал ей сесть рядом и положить голову ему на плечо.
Он и после почти все время молчал: никаких собственных слов не требовалось, все умели сказать за него боги, придумавшие такие входящие в душу мелодии, такие красивые и странные речи…
Я - бухгалтер этой осени.
Листья падают в казну.
А на Пионерском озере
Клонит лебедя ко сну…
Постоянной девушки у Ричарда и теперь не было - слишком хороша и легка была жизнь, слишком много неожиданного обещала каждая новая суббота…
Но постепенно Москва стала ему приедаться. Начали повторяться компании, повторяться лица. Повторялось даже движение, каким девушки клали голову ему на плечо.
А главное, его уже знали в Москве, уже была такая фамилия - Тишков, и еще до того, как он возьмет гитару, было известно, что его песни - хриплый голос московских подворотен и что это здорово, так как ни на что не похоже.
И это, пожалуй, тревожило больше всего. Был успех, но не было борьбы за успех, не было радости преодоления. Становилось скучно.
Чувствовалось - еще немного, и скучно станет слушателям.
Ричард решил уехать.
У него был знакомый парень, журналист. Он постоянно ездил по стране и постоянно горько и сладко мечтал, что вот хорошо бы бросить все и уехать.
Ему говорили удивленно, что ведь он и так все время ездит. Но журналист возражал:
- По командировке - это не то. Все мои неожиданности железно запланированы еще в Москве. Когда прибыл, когда убыл, с кем встретился… Нет, это не то.