Талисман
"Есть у меня предчувствие…" - говорил себе Семен Одинцов по прозвищу Пруха, припарковываясь перед входом в роскошную гостиницу как раз напротив красной дорожки.
Предчувствие действительно было, но какое-то странное. Семену никак не удавалось понять, хорошее оно или плохое.
"Что-то такое должно произойти. Сегодня, здесь, сейчас. И это "что-то" есть окончательно и бесповоротно. Ужасно и… необходимо".
Портье в белых перчатках неловко переминался с ноги на ногу, ожидая, когда дверь страшной машины откроется, чтобы поспешить за чемоданами.
Никто из мрачного произведения автомобилестроителей не выходил.
Пруха глядел перед собой, покусывая губы, рука на руле. На кресле, где недавно сидела Наташа Свиридова, стоял термос, упакованный в миниатюрный кожаный портфель, похожий на упаковку от виски, с единственным золотым замочком.
"А может, не ходить? Послушаться предчувствия? Сколько раз оно тебя выручало, Сема…"
И не счесть. Предчувствиям своим господин Одинцов доверял даже больше, чем любимому кольту "анаконда" с костяной рукояткой и золоченым дулом - подарку небезызвестного авторитета Гоши Беспалого. Кольт он не использовал уже много лет - времена изменились, но носил почти всегда с собой, имея на оружие официальное разрешение.
Револьвер был тяжелой и неудобной железякой, удлиненное дуло никуда не помещалось, а мушка за все цеплялась. Пруха носил его и в кобуре за пазухой, и в барсетке, и просто в кармане. Дошло до того, что он начал класть сей талисман в отделение для перчаток. Таким образом, кольт одновременно и был под рукой, и не мешал.
Почему же должно случиться и плохое и хорошее одновременно? Эта "непонятка" тяготила Пруху больше, чем само предчувствие.
Чем могла грозить ему эта стрелка? Самая безопасная из всех, которые можно себе представить. Просто заскочить в ресторан отеля, найти там этих японцев, попить с ними зеленого чайку и передать термос. И все!
Не надо даже таскаться с наличкой - перевод на нужный счет будет сделан прямо за столом, благо в отеле открытый Wi-Fi. Сумма обговорена, "товар" они могут проверить в пять минут, отлучившись в туалет. Да и на деньги эти, честно говоря, немного наплевать, так, копейки…
В свое время имя Прухи Одинцова гремело по округе и наводило страх, но с тех пор много воды утекло… Бывший гангстер пообтесался, сменил манеры, интонации и темы разговоров, удалые времена окончательно канули в Лету. Как будто лихо и не с ним было вовсе.
Враги, конечно, остались. Старые, новые, всякие… Пруха честно признавался себе, что стал трусоват. Отношения теперь выяснялись через суды, стрелки забивали адвокаты, разборки происходили на уровне офшорных банковских счетов.
Он даже боксировать перестал. Так, фитнес, пару раз в неделю, штангу пожать да на месте побегать, как белка в наушниках.
Но одно дело признаваться себе, другое дело выказывать на людях. Этого нельзя ни в коем случае. Авторитет - тяжелая ноша. Стоит один раз подмочить репутацию, и дела не пойдут одно за другим - цепная реакция. Хотя, если с другой стороны посмотреть, то как же они надоели, эти "дела"!
Пруха схватил портфельчик и решительно вылез из машины. До огромных дверей с натертыми золотыми ручками идти было шагов двадцать. Плюс три ступеньки перед кадушками с пальмами.
Солнце яростно горело на натертых ручках, после кондиционированного салона своего авто Пруха в мгновение взмок. Пруха поводил крепкими плечами и незаметно огляделся. Цепкий натренированный взгляд пробежался по запаркованным машинам, совсем "ни при чем" курящим поодаль работягам в оранжевых жилетках, остановился на двери в ресторан отеля ниже по улице - откуда как раз вывалилась веселая компания. Не понравился мужик с велосипедом. Он как будто накидывал слетевшую цепь. Пруха успел увидеть, что цепь была на месте.
Когда-то он в этом отеле бывал по делу, только вот по какому - позабыл… Так называемый "исторический отель" с огромными холлами и картинами известных людей, в нем живавших.
"Ерунда это все! Предчувствия… Чему быть, того не миновать!" - сказал сам себе Одинцов и тут же вспомнил, что забыл в машине кольт.
Ну и черт с ним!
Портье сделал вежливый шажок навстречу с услужливым видом, хотя чемоданов у посетителя не наблюдалось.
Одинцов отказался с мрачным взглядом.
Дунул слабый ветерок, и от недавно политых растений в кадушках вкусно пахнуло землей.
Когда до заветных дверей оставалось с десяток метров, Пруха замедлил шаг, чтобы пропустить даму с глупой собачкой под мышкой и высоким молодым человеком, то ли телохранителем, то ли компаньоном и скорее всего тоже глупым.
"Живем как на Западе! Тьфу…" - про себя сплюнул Одинцов, имея в виду то ли собачку, то ли "компаньона", то ли все вместе, включая пальмы, портье и себя самого.
Он тоже раньше окружал себя телохранителями, но мало-помалу пришел к выводу, что занятие это бесполезное, дорогостоящее и больше напоминает повинность, чем роскошь.
Портье гостеприимно распахнул перед дамой с собачкой дверь. Глупый компаньон дамы сунул ему скомканную купюру.
Пруха был уже на красной дорожке. Он вдруг увидел себя с разных ракурсов. Сверху, в виде черного пятнышка с длинной тенью, на красном языке дорожки, сбоку, снизу - подошвы дорогих ботинок неспешно перешагнули через камеру…
А затем он увидел его.
Откуда он здесь взялся, на ковре, который выметают сто раз на дню? И почему Одинцов, который шагал, глядя прямо перед собой на сильную шею то ли компаньона, то ли телохранителя, вдруг скосил глаз и посмотрел вниз, сразу прямо на него, было непонятно.
Плоский и гладкий камешек с зеленовато-синим отливом в черную крапинку и с настоящей, а не сделанной руками человека дырочкой притянул его взгляд.
Возможно, кто-то выбросил камешек из окна или уронил случайно, входя в гостиницу… Какая разница! Главное, что с того самого момента, как Пруха увидел его, камешек стал его навеки.
Обо всем этом господин Одинцов размышлял потом на берегу своего озера.
Тогда же, на красной дорожке "исторического" отеля, он, не раздумывая ни секунды, резко присел и подобрал чудную находку.
В этот же самый миг и ни секундой позже где-то наверху, непонятно с какой стороны, в крышах, раздался хлопок, и шея то ли любовника, то ли телохранителя разорвалась, как толстый натянутый канат, наполненный кровью, мышцами и позвонками.
Как ни крути, а не будь камешка, так же исправно разлетелась бы сейчас голова Прухи, ведь стреляли именно в него.
Одинцов бросился к спасительным дверям, отмечая, что дама с собачкой уже вошла внутрь, а портье присел за пальмой с искаженным от страха лицом.
Следующая пуля разнесла термос в руке Прухи. От силы толчка его руку подбросило вперед и вверх, а потомство бомжа Алексея разлетелось в разные стороны вместе с брызгами стеклянной колбы.
Пруха перепрыгнул через тело "то ли компаньона, то ли телохранителя" и уже влетал в дверь, а пули косили пальмы, щепили кадушки и разрывали стекла. Впоследствии, анализируя ситуацию, он пришел к выводу, что снайперов было по меньшей мере двое.
Лежа на полу, как зародыш, уже с безопасной, невидимой для снайперов стороны, в грохоте осыпающегося стекла и визге постояльцев отеля, Пруха глупо улыбался и крепко сжимал в кулаке заветный камешек…
Сомнений не было. Да Пруха и не хотел сомневаться. Это был он. Знак. Последнее предупреждение.
В течение недели, которая последовала за покушением, Одинцов Семен Евгеньевич незаметно для окружающих глаз покинул мир бизнеса. Без шумихи и проволочек, доверенные лица по дешевке уступили его акции, доли и участия конкурентам и третьим лицам. Была продана роскошная квартира в центре города, весь парк автомобилей и дача-особняк за Кольцевой дорогой. Вознаграждение было обещано большое, и доверенные лица трудились двадцать четыре часа в сутки.
Одинцов расстался с обеими любовницами, выписав им достойное пособие, отправил тайского транссексуала на родину, а бывшую жену с детьми озолотил до конца дней.
Заветный камешек, спасший ему жизнь, Пруха повесил на самую прочную кожаную бечевку, которую можно было найти, и поклялся себе никогда, никогда и никогда на свете с ним не расставаться.
Обещание он сдержал.
Семен нашел телефон Оксаны, Ксении, Ксюшечки, своей первой и единственной настоящей любви, с которой некрасиво расстался много лет назад. Оказалось, что Оксана разведена, воспитывает одна двоих детей, у одного из которых были уши Одинцова.
Одинцов предложил ей руку, сердце и свое новое хозяйство.
Новое хозяйство Прухи было не бог весть какое. Всю свою старую жизнь Семен променял на крепкий двухэтажный домик в опрятной глухой деревеньке на берегу озера. Деревенька называлась очень в тему: Новое Счастливое. Одинцов купил заодно и озеро, которое никому не принадлежало, но почему-то цену в сельсовете заломили немалую.
Никто здесь не знал ничего о новом соседе, да и не хотел знать, жизнь в деревне была тихая, мирная, почти советская.
Оксана согласилась не раздумывая.
В первый же вечер по приезде, когда дети еще обшаривали дом, вещи стояли нераспакованными, а первая "брачная" ночь с Оксаной только томила сладкой неизвестностью все тело, Пруха решил искупаться.
Он разделся, постоял по колено в воде, любуясь на закат, впитывая спокойствие и умиротворенность каждой клеточкой своего тела.
Затем помахал Оксане рукой, поцеловал камешек на груди и вошел в остывающую после жаркого дня воду.
Ныряя, Одинцов Семен Евгеньевич по кличке Пруха зацепился кожаной бечевкой за подводную корягу и утонул.
* * *
А Степан дошел до своего "Пассата", согнал забравшуюся на капот кошку, которая как раз выгибала спину, жмурясь на солнце, и продолжил свой путь.
Увиденное в подвале произвело на его мозг чудодейственный эффект - вытеснило тревогу, вызванную утренним звонком. Ну, какие еще самозванцы в такой дивный солнечный денек?
Когда же, через двадцать минут, он входил к Полежаеву, то от утреннего розыгрыша не осталось и следа.
Спецотдел, которым руководил бывший начальник, а ныне хороший приятель Степана, занимал целый этаж в тяжеловатом сером здании в центре Москвы. Лишенное каких бы то ни было опознавательных знаков, здание почему-то сразу же наводило на мысль о том, что внутри не собирают новогодние гирлянды и не пекут самый вкусный в городе хлеб. Скорее думалось, что работают в нем очень серьезные люди, не знающие улыбки, и что решают эти серьезные люди не менее серьезные задачи. Примерно так оно и было в действительности.
Еще в коридоре Степан услышал гневный голосок Полежаева, который, когда тот повышал тон, переходил в корябание вилкой по стеклу.
Открыв дверь, Степан обнаружил, что Усач отчитывает двоих какого-то сухого опера, с которым он никогда не работал, и Димана Путько из третьего кабинета. Оба провинившихся стояли перед Полежаевым навытяжку. Опер пронзительно и грустно смотрел куда-то поверх головы Полежаева, а Путько бросал исподлобья непокорные взгляды, ежеминутно поправляя галстук. Речь шла о каком-то объекте, который провинившимся не удалось "довести".
При появлении бывшего подчиненного Полежаев осекся, и его сумрачная физиономия расплылась в улыбке. Он бесцеремонно раздвинул Мишина и Путько двумя ладонями, как висюльки при входе на кухню, обхватил Степана за плечи и повел к единственному в кабинете креслу. На ходу усач бросил куда-то в пол: "Оба свободны" - и оперы потрусили к выходу.
- Ну, так что? - Полежаев насильно усадил Степана в кресло. - Кто это был?
- В смысле? Ты про что, Сергеевич?
- Как? Ну, ты куда умчался-то, сынок? Разбираться поехал с самозванцем, с лже-тобой, так? Ну, который с тобой шуточки по телефону шутил утром, будет хуже. Разобрался? Два часа всего прошло, а ты уже так остыл, что не помнишь ничего.
- А, этот… Забудь! Так, один старый знакомый Тамары. Имитатор.
- Я же тебе говорил! Что и требовалось доказать, будет хуже. Ну что, тогда вернемся к теме? Ты мне поможешь с этим дельцем или как?
Задав вопрос, Полежаев направился к полированной стенке болгарского производства, где хранил электрический чайник и сахар. "Для эстетики" - почему-то всякий раз пояснял он, хотя было неясно, какой смысл он вкладывал в эти слова, и тем более неясно, что в этом факте было особенно эстетичного.
По всей видимости, для этой же самой таинственной "эстетики" на окнах висели доперестроечные занавески в горошек из верблюдов, на которые всегда отупело таращились допрашиваемые, а на столе стоял олимпийский мишка в шапке из пыли, за которого любой антиквар заплатил бы неплохие деньги.
Официальное имя символа Московской олимпиады 1980 года - Михаил Потапыч Топтыгин. Топтыгина утверждали на самом высоком уровне, в ЦК КПСС Как вспоминает автор олимпийского мишки художник Виктор Чижиков, ему позвонили и сказали: "Поздравляем! Ваш медведь прошел ЦК!" Во время церемонии закрытия Олимпиады-80 гигантская резиновая кукла на воздушных шарах медленно уплыла в московское небо под всхлипывания многотысячной толпы, а где-то через час с лишним приземлилась на окраине Москвы аккурат на пивную палатку, разрушив ее. К советскому правительству обратилась одна западногерманская фирма с предложением купить резинового Мишу за 100 тысяч дойчмарок. Фирме было отказано. Олимпийский мишка закончил полет в подвале советского Олимпийского комитета, где его сожрали крысы.
- Тут дело вот какое, Степан… - сказал Полежаев, включая чайник - Ты, конечно, больше у нас не работаешь и вот так вот отрывать тебя от семейных обязанностей, будет хуже, я не имею особого права…
- Не имеешь, - согласился Степан.
- Но отрываю.
Полежаев неспешно отсчитал нужное количество ложечек заварки, залил кипятком и накрыл все это дело грязной тряпицей, которая в прошлой жизни была вафельным полотенцем.
- Отрываю по простой причине: мы не только бывшие коллеги, но и друзья. Так ведь, Степка?
- Так, Генка.
- А к кому, как не к другу, обратиться за помощью в трудную минуту?
- Угу. В трудную.
- И не просто к другу, а к сумасшедшему другу.
Полежаев поднял указательный палец, как будто сказал значимое.
- Сергеевич, не начинай.
- Ты согласен, что мозг твой устроен не как у нормальных людей?
- Нет.
- Ты согласен, что ты больше похож на поехавшего по фазе Пуаро, чем на нормального человека?
- Сергеевич…
- Ты согласен, что у тебя имеются неадекватные способности? Ты разрешаешь запутанные дела. Причем делаешь это, не владея всей информацией. У нормального человека, будет хуже…
- …говорю: не начинай!
- …таких странных способностей быть не должно. Дела, над которыми мы месяцами бьемся всем отделом. Причем разрешаешь в пять минут. И все это как бы между прочим, за чашкой чая.
- Не всегда, Сергеевич.
- Но часто! Затрат никаких, только разве что вот… с лимончиком. Даже если бы ты распутывал одно дело из десяти, этого уже было бы много. Будет хуже. Что у тебя творится в мозгу - неизвестно, предполагаю, что бардак полный, таракан на таракане, но меня это не касается…
- Касается. Ты же говоришь: друг.
- Но ты же не жалуешься, Степа! Ты же, наоборот, доволен. Пишешь рассказики, профессию помаленьку забываешь… Значит, "сдвинутость" твоя тебе нужна. Помогает в работе. Вот, например, будет хуже, разговор этот сегодня по телефону…
- А что разговор?
У Степана вдруг сильно потянуло где-то в груди, в таком неприятном месте, что, потянись оно сильнее… Степан осторожно выдохнул.
- А что… разговор?
- Ну, это, Степа, был ненормальный разговор. Ты мне заявил, что разговариваешь сам с собой. Я тебе, конечно, подыграл, но… Ты можешь себе представить, что кто-то разговаривает сам с собой по телефону? А? Такого же не может быть, верно? А с тобой вот случилось. Не верю я, Степа, в имитатора у вас дома. Не было на другом конце провода вообще никого.
Полежаев навис над Степаном, облокотившись о спинку кресла и щекоча ухо бывшего коллеги кончиком уса.
- Вариантов тут только два, Степа. Либо все вокруг с тобой играют шутки, либо ты один - со всеми. Вот и выбирай. Я, конечно, помалкиваю, Степа, но…
- Сергеевич, можно к делу?
- Будет и по делу. А вот только способности эти в тебе прорезались, Степа, аккурат, когда ты нас покинул и занялся писательством. Я предполагаю, кто-то тебе дал по голове томиком Конан Дойля в оцинкованной обложке, да ты этого не помнишь.
- Сергеевич, не начинай.
- Ладно, ладно. Ты вот мне только скажи: о чем ты пишешь? Полицейские детективы, небось? Или фантастику? Или…
Полежаев неожиданно зашелся смехом. Смеялся он самозабвенно, весь отдаваясь этому состоянию. Он закрывал глаза, усы его весело топорщились, а из горла выходило что-то похожее на крики голодного птенца.
Отсмеявшись, он вдруг очень серьезно закончил:
- …или про любовь? Я не могу судить о качестве твоих произведений, не читал. Заведомо уважаю. Однако если их не печатает ни одно издательство, то, будет хуже, начинаю подозревать… Ладно, проехали. К делу так к делу. Ты согласен попробовать?
- Конечно. Ты же знаешь, мне даже интересно.
- История такая, какие встречаются только в американских фильмах ужасов, я тебе это, дядя Степа, гарантирую! Да и рассказ у тебя из этого получиться может. Только сначала…
Полежаев любовно разлил чай по чашкам и подал в блюдцах вместе с нарезанным лимоном и кусковым сахаром.
Принимая чашку из рук приятеля, Степан вдруг увидел, что у Полежаева отклеился ус. Это видение было до такой степени невероятно, что чашка дрогнула у Степана в руке, и он пролил чай на колени.
Пришлось вскакивать и отщипывать горячую ткань от ног.
Когда же он вновь взглянул на майора, ус был на месте, а сам его владелец сидел на уголке стола, скрестив руки на груди, и с улыбкой глядел на неприятности друга.
- Можно начинать? - спросил он.
- Можно.
Степан вновь устроился в кресле.
- Ну, так вот, будет хуже, лет пятнадцать назад…
Не в тех руках
- Лет пятнадцать назад - мы с тобой тогда еще не были знакомы - вел я одно престранное дельце. По Заречному району нашего краснознаменного города прокатилась волна загадочных смертей. Об убийствах тогда было говорить еще рано - просто "смертей". Настоящая эпидемия смертей. Почему эпидемия? Потому что, будет хуже, на вирус очень походило. Мне, кстати, дело передали, только когда всплыл подозреваемый. А до этого все так и думали: новый вирус появился. Подожди, не перебивай! Сейчас расскажу какой, у тебя волосы дыбом встанут. Что, горячий? Ну, так подуй, будет хуже.
Ну, так вот. Жертвами становились исключительно девушки. И исключительно миленькие. Молоденькие. Это уже само собой, согласись, немного подозрительно, так ведь? Вирус "со вкусом". Я изучил досье: хорошие девчушки, симпотные такие, "правильные". В разных концах города жили, некоторые даже приезжие были. Друг с другом совершенно незнакомые. Из врагов у них - разве что училка по математике. Что? Да-да, и школьницы были. Но в основном студентки. И одна - взрослая дама, благодаря ей, кстати, и зацепился…
Полежаев отхлебнул чаю, намочив усы.