Это буквально грезы наяву, хворая, неполная фуга, из которой пробуждаешься с каким-то даже психическим лязгом, пытаешься сесть прямо, точно зная, что в комнате общежития рядом с тобой есть кто-то непрошенный. Изможденно откидываешься на мокрое пятно подушки, таращишься на тягучие складки турецкого ковра, присуперклеенного Пемулисом и Шахтом к углам потолка, который волнуется, свисая, и его складки напоминают ландшафт, какие-то долины с тенями.
Я прихожу к выводу, что ощущение самых худших кошмаров - ощущение, которое можно почувствовать как во сне, так и наяву - идентично самой форме этих худших кошмаров: внезапное внутресонное осознание, что сами суть и центр кошмара всегда были с тобой, даже наяву: просто ты их... не замечал; и потом - тот ужасающий промежуток между осознанием, что ты их не замечал, и тем, как оборачиваешься посмотреть, что же такое было рядом с тобой, все это время. ...Твой первый кошмар вдали от дома и родителей, твоя первая ночь в академии - и уже тогда оно было с тобой: сон такой: ты просыпаешься от глубокого сна, вдруг вскакиваешь в поту и панике и ошеломленный внезапным чувством, что рядом с тобой, в этой самой темной незнакомой комнате общежития, находится квинтэссенция абсолютного зла, суть и центр зла прямо здесь, в этой комнате, прямо сейчас. И оно пришло только за тобой. Больше никто из мальчиков не проснулся; койка над тобой провисает тупо, неподвижно; никто не пошевелится; никто в комнате не чувствует присутствие чего-то максимально злого; никто не ворочается и не вскакивает весь в поту; больше никто не вскрикивает, - что бы это ни было, оно не за ними. Фонарик, на который мама приклеила кусочек изоленты с твоим именем и уложила в чемодан специально для тебя, скользит по комнате общежития: подвесной потолок, серый полосатый матрас и продавленная сетка пружин над тобой, две других двухъярусных кровати такого матово-серого цвета, что не отражает свет, кучи книг, компакт-дисков, кассет и теннисной экипировки; твой диск белого света колеблется, как луна на воде, играя по неотличимым друг от друга бюро, нишам чулана и двери в комнату, выпуклым обломам косяка; конус света плывет по мебели, кучам-малам теней спящих мальчиков на табачно-белых стенах, двум овалам половичков на паркете, черным очертаниям пояска плинтуса, щелям жалюзи, сквозь которые просачивается фиолетовый не-свет снежной ночи с тонким серпиком луны; фонарик с твоим именем материнским косым почерком играет по каждому сантиметру этих стен, реостатов, CD, ИнтерЛейс-постеру Тауни Кондо, телефонной консоли, настольным ТП, лицу в полу, плакатам с теннисистами, луково-желтым абажурам настольных ламп, потолочным узорам дырочек, сетке пружин верхней кровати, нише туалета и двери, мальчикам в одеялах, уже различимой черной трещине на востоке потолка, кленовому пояску на шве между потолком, южной и северной стене нет какое еще лицо в полу фонарик ничего не высветил но ведь нет нет ни за что ты не видел узкие как у кошки и раскосые зрачки брови в виде V и жуткую зубастую улыбку что щерилась все время пока ты светил по углам ой мамочка лицо в полу мамочка ох и луч фонарика рвано втыкается назад промазывает исправляется центрируется на том что ты чувствовал и видел, но не увидел, вот только что, когда осторожно водил фонарем и искал, а лицо в полу было все это время, и его не ощущали другие и не видел ты, пока вдруг не осознал, как до этого чувствовал, что ему здесь не место и что это зло: Зло.
Ты светишь и вдруг оно открывает пасть.
А потом ты вмиг просыпаешься, дрожишь как цимбала, сна ни в одном глазу, и дрожишь, набираешься смелости, переверачиваешься направо, прямо как в своем сне, за именным фонариком на полу у кровати, просто на всякий случай, лежишь на локте и боку, освещая комнату, как во сне. Лежишь, поводя фонарем, глядя, весь обратился в ребра, локти и широко раскрытые глаза. На полу наяву разбросаны экипировка и грязная одежда, там светлый паркет с заделанными швами, два половичка, голый лак блестит под снежным светом из окна, пол нейтральный, безлицый, ты не видишь на полу никаких лиц, сна ни в одном глазу, лежишь, безлицый, пустой, с широко раскрытыми, все играя и играя лучом по полу, не уверенный до конца, всю ночь напролет, и впредь навсегда сомневающийся, что ничего не пропустил: лежишь, без сна и почти двенадцатилетний, веришь изо всех сил.
По состоянию на Год Впитывающего Белья для Взрослых Depend
Энфилдская теннисная академия имеет аккредитацию уже три года до эры спонсирования и восемь лет с начала эры спонсирования, сперва под руководством доктора Джеймса Инканденцы, затем под управлением его сводного шурина Чарльза Тэвиса, д-ра пед. наук. Джеймс Орин Инканденца - единственный отпрыск когда-то лучшего американского теннисиста среди юниоров и потом юного актера по до-страсберговскому методу, который в течение ранних формирующих лет Д. О. Инканденцы лишился актерской репутации и работы и бежал назад в родной Туксон, штат Аризона, и посвятил оставшуюся жизнь работе профессиональным теннисистом на ранчо-курортах и позже недолго протянувшим постановкам в некоем Битническом Театральном проекте Пустыни, - отец, склонный к возлияниям артист, покалеченный идеями-фикс о смерти от паучьего укуса, страхе сцены и ненависти неизвестного происхождения, но пожирающей интенсивности к школе метода профессиональной игры Страсберга и ее многообещающим приверженцам, отец, который где-то у надира своего профессионального успеха решил удалиться в опрысканную "Рейдом" подвальную мастерскую и взрастить там многообещающего спортсмена-юниора, примерно как другие отцы ремонтируют винтажные автомобили или собирают корабли в бутылках, или реставрируют мебель и т.п., - Джеймс Инканденца оказался замкнутым, но усердным и впоследствии одаренным теннисистом-юниором, высоким, очкастым, доминирующим у сетки, который по своему почину потратил теннисную стипендию на среднее и дальнейшие образования так далеко от Юго-запада США, насколько возможно зайти, не утонув. Американское правительственное престижное УМИ финансировало его докторат по оптической физике, в чем-то тем самым исполнив детскую мечту. Его стратегическая ценность во время федерального периода Д. Форд - ранний Д. Буш как более-менее лучшего спеца по геометрической оптике в УМИ и СВК сперва на производстве рассеивающих нейтроны отражателей для термостратегических оружейных систем, а затем в Комиссии по атомной энергетике, - где, по общепринятому мнению, выведенные им показатели преломления гамма-лучей для литиевого анодирования линз и панелей среди полудюжины других крупных научных прорывов сделали возможным холодный кольцевой синтез и, следовательно, относительную энергонезависимость США и их различных союзников и протекторатов, - так вот, его оптические достижения вылились, после недолгой работы в частном секторе и выхода на пенсию, в целое состояние в патентах на компоненты зеркал заднего вида, светочувствительных очков, поздравительных голографических картриджей на дни рождения и Рождество, видеофонических табло, гомолосинусоидально-картографического ПО, нефлуоресцентных систем освещения в общественных местах и кинооборудования; а затем, во время добровольной отставки от строгой науки, которую для него, видимо, представляли возведение и открытие аккредитованной USTA педагогической экспериментальной теннисной академии, в апрегардное экспериментальное и концептуальное кино, видимо, слишком опередившее свое время либо отставшее от него, чтобы принести признание до кончины Инканденцы в Год Шоколадного Батончика Dove, - хотя многое из него (экспериментального и концептуального кино) по общему признанию было просто претенциозным, неувлекательным и так себе и вряд ли помогло отсрочить его довольно плавную спираль в дипсоманию его покойного отца.
Натянутый, нескладный, социально неравный и осложненный алкоголизмом брак доктора Инканденцы с мая по декабрь с одной из истинных секс-бомб североамериканских научных кругов, чрезвычайно высокой и нервозной, но также чрезвычайно красивой, складной, трезвеннической и солидной доктором Аврил Мондрагон, единственной женщиной-академиком, когда-либо заведовавшей кафедрой им. Макдональда нормативного словоупотребления и узуса в Королевском колледже Виктории Университета Макгилл, с которой Инканденца повстречался на конференции в Университете Торонто "Рефлективные и рефлексивные системы", приобрел еще больший романтический флер во время бюрократических злоключений, связанных с получением визы на въезд и выезд, не говоря уже о грин-карте, так как брак профессора Мондрагон с американцем не оттенил ее предыдущее участие, хотя и, безусловно, уголовно непреследуемое, в определенной деятельности левых квебекских сепаратистов еще во времена аспирантуры, из-за которого ее имя и оказалось в пресловутом списке "Personnes à Qui On Doit Surveiller Attentivement" КККП. Рождение первого ребенка четы Инканденца, Орина, было как минимум отчасти юридическим маневром.
Известно, что в течение последних пяти лет жизни доктор Джеймс О. Инканденца ликвидировал все свои активы и патенты, переуступил руководство Энфилдской теннисной академией единокровному брату жены - бывшему инженеру, до недавнего времени занимавшему должность в Администрации любительского спорта в Провинциальном колледже Троппингешира, провинция Нью-Брунсвик, Канада, - и посвятил все свободные от пагубных привычек часы исключительно производству документалок, арт-лент с техническими выкрутасами и смутно язвительных драматических картриджей с вкраплениями своих обсессий, оставив после себя значительное (учитывая поздний творческий расцвет) количество законченных лент и картриджей, часть из которых заслужила культовый статус в академической среде за свои техническую затейливость и пафос, одновременно и сюрреалистически абстрактный, и душе- и ЦНС- раздирающе мелодраматический.
Безвременная кончина в результате самоубийства профессора Джеймса О. Инканденцы-мл. в пятьдесят четыре года стала тяжелой утратой по меньшей мере для трех миров. Президент Дж. Джентл (К. К.) от имени ОНР МО США и пост-кольцевой КАЭ ОНАН посвятил ему панегирик и передал соболезнования семье по засекреченной электронной почте ARPANET. Похороны Инканденцы в квебекском округе Л’Иле дважды откладывались из-за кольцевых циклов гиперфлорации. "Корнелл Юниверсити Пресс" объявило о планах издания юбилейного сборника статей. Некоторые ведущие так называемые "апрегардные" и "антиконфлюэнциальные" молодые режиссеры в Год Шоколадного Батончика Dove применяли в корпусе своих работ некоторые косвенные визуальные отсылки, - в основном освещение чиароскуро и особый фильтр для линз, которыми был известен фирменный глубокий фокус Инканденцы, - своего рода внутрицеховая элегическая дань, которую бы не считал ни один зритель. Интервью с Инканденцой посмертно включили в труд о зарождении кольцевания. А те из игроков-юниоров ЭТА, на чьи гипертрофированные руки налезали черные напульсники, не снимали их на корте почти весь год.
Денвер, Колорадо, 1 Ноября
Год Впитывающего Белья для Взрослых Depend
- Ненавижу! - вопит Орин любому, кто пролетает рядом. Он не крутится и не вращается по спирали, как полагается; он скорее лавирует - парящий эквивалент снегоочистителя, незрелищный и нацеленный только на то, чтобы закончить срочно, целым и невредимым. Нейлон красных крыльев трепещет в восходящем потоке; плохо приклеенные перья линяют и воспаряют. Восходящий поток – оксиды от тысяч вопящих глоток "Майл-Хай". Самый громкий стадион, факт. Он чувствует себя придурком. В клюве трудно дышать и смотреть. Два запасных энда делают что-то вроде совместной бочки. Самое худшее было прямо перед тем, как они прыгали с края стадиона. Руки в верхних рядах хватают за ноги. Все хохочут. Камеры "ИнтерЛейс" панорамируют и наезжают; Орин отлично знает, что огонек сбоку означает "Зум". Как только они взмыли над полем, голоса растаяли и превратились в оксиды и восходящий поток. Левый гард воспаряет вместо того, чтобы опускаться. У кого-то отваливаются пара клювов и лапа и кружат вниз к полю. Орин угрюмо лавирует вперед-назад. Он из тех, кто отказался свистеть или чирикать. Плевать на премию. Громкоговоритель стадиона – словно горло полощут. Ничего не понятно, даже на земле.
Унылый старый экс-квотербек, который в эти дни только придерживает мяч для первого удара, парит недалеко от зигзага Орина, в добрых ста метрах над 40-й отметкой поля. Он один из маскотов-самочек - его клюв тупее, а крылья - неброского красного.
- Ненавидь и презирай это всем гребаным сердцем, Клейт!
Квотербек пытается изобразить усталый жест крылом и чуть не влетает в пенек Орина.
- Почти приехали! Наслаждайся полетом! Йо – зацени декольте в обтягивающем на месте 22G, прямо за... – и теряется в реве, когда приземляется первый игрок, рассыпая красные перья с механизма для полета. Надо кричать, чтобы тебя хотя бы услышали. В какой-то момент начинает казаться, что толпа ревет из-за собственного рева, такой рев в квадрате, словно что-то сейчас взорвется. Один из "Бронко" в задней части костюма их символа спотыкается и шлепается на поле, так что кажется, будто у быка оторвался зад. Орин не рассказывал ни одному из "Кардиналов", ни даже психологу команды или психотерапевту - специалисту по визуализации о своей смертельной боязни высоты и спусков.
- Я бью по мячу! Мне платят, чтобы я бил далеко, высоко, хорошо и всегда! Интервью о себе – это еще ладно! Но вот это переходит все границы! Хватит это терпеть! Я спортсмен! Я не актер фрик-шоу! Никто не предупреждал про полеты. В Новом Орлеане раз в сезон были только рясы, нимбы и цитра. Но только раз в сезон. А это вообще кошмар!
- Могло быть и хуже!
Кружит к линии крестиков на земле и парням в кепках с ножницами, которые помогают срезать крылья, низкорослым пузатым добровольцам из головной администрации, которые умеют хмыкать над тобой так, что даже не подкопаешься.
- Мне платят за то, чтобы я бил!
- В Фили еще хуже!.. в Сиэтле три сезона водой полива...
- Господи Боже, только пощади Ногу, - шепчет Орин каждый раз перед приземлением.
- ...а ведь мог быть "Нефтяником"! А то и "Коричневым".
Органопсиходелический мусцимол, изоксазол-алкалоид, получаемый из Amanita muscaria, он же мухомор, – ни в коем случае, подчеркивает Майкл Пемулис, пока детишки сидят по-турецки с застывшими глазами, подавляя зевки, на полу просмотровой, не путать с phalloid, verna или некоторыми другими смертельными представителями североамериканского рода Amanita, – известен под структурной кличкой 5-аминометил-3-изоксазол, при оральном приеме употребляется в количестве где-то от десяти до двадцати мг, действует в два-три раза эффективнее псилоцибина и зачастую приводит к следующим изменениям сознания (вообще не читая и не подсматривая в заметки): некий транс-полусон с видениями, экзальтацией, ощущениями физической легкости и умноженной силы, повышенным чувственным восприятием, синестезией и комплиментарными для человека искажениями в образе тела. Это должна быть полдничная свечка со Старшим товарищем, где детишки получают от умудренных старшеклассников братскую поддержку и совет. Пемулис же иногда относился к свечке как к какому-то коллоквиуму и делился там собственными находками и интересами. Проектор стоит на "Чтении" с кабинетного лаптопа и на экране большими угловатыми буквами написано "Метоксилированные основания для фенилaлкиламиновых манипуляций", а под этим - текст, который для Младших товарищей с таким же успехом мог быть и на греческом. Двое детей сжимают теннисные мячи; двое по-хасидски раскачиваются, чтобы не уснуть; у одного – кепка с двумя антенками из сжатых пружин. Более-менее почитаемый аборигенскими племенами нынешних южного Квебека и Великой Впадины, рассказывает им Пемулис, этот пластинчатый гриб любим и ненавидим за могучий, но не всегда при неаккуратном титровании приятный психодуховный эффект. Мальчик с величайшим интересом ковыряется в пупке. Другой делает вид, что упал.
Некоторые игроки помаргинальнее начинают – простите за такие новости - не раньше где-то двенадцати, особенно с -дринами перед матчем и с энкефалином после, что может привести к целому порочному кругу в нейрохимии человека; однако лично я, опрометчиво дав слово озабоченным отцам и прочим, впервые расслабился с Бобом Хоупом только в пятнадцать, даже скорее шестнадцать, когда Бриджет Бун, в комнату которой перед отбоем всегда набивалась целая куча до-16 и младше, предложила мне подумать насчет парочки бонгов на ночь в качестве некоего психодислептического Соминекса, чтобы помочь, возможно, проспать, наконец-то, до самого конца один реально неприятный сон, который еженощно повторялся и будил меня в посредисеместровые недели и начал уже давить и даже слегка влиять на игру и показатели. И хоть Боб был второсортный и синтетический, бонги сработали как по волшебству.