Мой лоб вжали в паркет, я и не думал, что он такой холодный. Я обездвижен. Я стараюсь, чтобы меня воспринимали как не оказывающим сопротивления. Мое лицо расплющено об пол; мне сложно дышать, Литературная кафедра давит на меня всем своим весом.
- Просто выслушайте меня, - говорю я очень медленно и с большим трудом, слова мои неразборчивы из-за того, что ртом меня прижали к полу.
- Во имя господа, - пронзительно кричит один из деканов, - …эти звуки?
Щелчки кнопок на телефонной консоли, топот каблуков по полу, шелест падающей бумаги.
- Боже!
- На помощь!
Слева, на периферии зрения, открывается дверь: пучок галогенового света из приемной, белые кроссовки и потертые туфли Nunn Bush.
- Отпустите его! – это Делинт.
- Все в порядке, - говоря я медленно в пол. – Я нахожусь здесь.
Меня берут под руки и поднимают, побагровевшая Литературная кафедра трясет меня за плечи, чтобы привести, как он считает, в чувство: "Соберись, сынок!"
Делинт виснет на его огромной руке:
- Прекратите!
- Я – не то, что вы видите и слышите.
Вдалеке сирены. Жесткий полунельсон. Документы на полу. Молодая женщина-латина прижала ладонь ко рту, смотрит.
- Я не то, - говорю я.
Как могут не нравиться старомодные мужские туалеты: цитрусовые диски-освежители в длинном фарфоровом писсуаре; кабинки с деревянными дверями, отделенные друг от друга холодным мрамором; эти ряды тонких раковин и кривые алфавиты труб под ними; зеркала над металлическими полочками; и за всеми голосами едва различимая капель, усиленная эхом мокрого фарфора и холодного мозаичного кафеля на полу, вблизи похожего почти на какой-то исламский узор.
Я вызвал сильный переполох, вокруг все мельтешит. Литературная кафедра все еще заламывает мне руки и почти тащит сквозь толпу клерков, которому, похоже, кажется, что у меня припадок (он открыл мне рот – проверить, не подавился ли я языком), что я задыхаюсь (я закашлялся от приема Геймлиха), что у меня психоз и я потерял контроль над собой (серия захватов, цель которых – вернуть надо мной контроль), – пока Делинт ворчит, усмиряя Литературную кафедру, усмиряющего меня, пока тренер по теннису усмиряет Делинта; сводный брат моей матери не говорит, а словно бы стреляет комбинациями множественных слогов в трио деканов, которые ловят ртом воздух, машут руками, оттягивают галстуки и тычут пальцами в лицо Ч.Т., одновременно размахивая стопками вступительных документов, в которых сейчас уже очевидно нет смысла.
Меня перевернули на спину на геометрической плитке. Я мирно размышляю над вопросом: почему в США туалет всегда кажется чем-то вроде изолятора, где люди могут справиться с волнением и восстановить контроль над ситуацией. Моя голова лежит на коленях у Литературной кафедры, (они довольно мягкие), из толпы ему протянули пачку грязно-серых бумажных полотенец и он вытирает мое лицо; я смотрю на него изо всех сил равнодушно и вижу оспины на его скуле, их еще больше в нижней части подбородка, от старых зарубцевавшихся акне. Дядя Чарльз, которому нет равных в метании дерьма, продолжает обстреливать людей анфиладами из той же субстанции, стараясь успокоить окружающих; ведь, судя по их лицам, они нуждаются в успокоении гораздо сильнее меня.
- Он в порядке, - твердит дядя. - Посмотрите на него, спокоен, как удав, лежит тут, отдыхает.
- Вы не видели, что там случилось, - отвечает сгорбившийся декан сквозь сетку пальцев на лице.
- Он просто взволнован, такое бывает иногда, впечатлительный мальчик…
- Но он издавал такие звуки.
- Неописуемо.
- Как животное.
- Какой-то полуживотный рев.
- И еще эти движения.
- Вы не думали, что ему нужна помощь, доктор Тэвис?
- Как животное, у которого что-то застряло в глотке.
- У мальчишки проблемы с головой.
- Словно удар молотком по пачке масла.
- Метущийся зверь с ножом в глазу.
- И о чем вы вообще хотели, зачислить такого...
- И его руки.
- Вы этого не видели, Тэвис. Его руки…
- Дергались. Тряслись. Словно он чокнутый барабанщик, - все кратко оглянулись на кого-то вне моего поля зрения, кто пытался что-то изобразить.
- Словно покадровая съемка, трепет чего-то ужасного… и нарастающего.
- Похоже на тонущую козу. Козу, тонущую в чем-то липком и вязком.
- Придушенное блеянье и…
- Да, как они тряслись.
- И что ж теперь, трясущиеся руки – это уже преступление?
- У вас серьезные проблемы, сэр. Серьезные проблемы.
- Его лицо. Словно его душили. Или сжигали. Мне кажется, я видел образ ада.
- У него есть проблемы с общением. Он немного аутист, никто этого не отрицает.
- Мальчику нужен медицинский уход.
- И вместо того, чтобы лечить, вы посылаете его сюда, поступать и участвовать в соревнованиях?
- Хэл?
- Даже самый страшный кошмар – ерунда по сравнению с теми проблемами, что вас ожидают, господин так-называемый-директор...
- … дали понять, что это все – лишь формальность. Вы застали его врасплох, и все. Он стеснительный…
- И вы, Уайт. Хотели заполучить его в команду!
- … и ужасно впечатлен и взволнован оттого, что находится здесь без нас, без поддержки, ведь вы попросили нас выйти, а это, если позволите…
- Я лишь видел, как он играет. На корте он невероятен. Возможно, он гений. Мы и понятия не имели. Его брат играет в гребаной НФЛ, во имя всего святого! Вот топовый игрок с юго-западными корнями, думали мы. Его статистика была выше всяких похвал. Мы наблюдали за ним на протяжении всего турнира прошлой осенью. Никаких припадков или криков. Мой друг сказал, что его игра похожа на балет.
- И правильно сказал, черт возьми! Это и есть балет, Уайт. Этот мальчик – балерун от спорта.
- Он, стало быть, что-то вроде спортивного саванта. Выдающиеся балетные данные компенсируют те проблемы, которые вы, сэр, хотели от нас скрыть, заставив мальчишку молчать, - слева появляется пара дорогих эспадрилий и входит в кабинку, эспадрильи разворачиваются и смотрят носками на меня. За легким эхом голосов журчит струя мочи.
- …жет, нам уже пора, - говорит Ч.Т.
- Сэр, цельность моего сна нарушена впредь и навсегда.
- … думали, вам удастся протолкнуть недееспособного абитуриента, сфабриковать аттестат и вступительные работы, протащить его сквозь пародию на собеседование и втолкнуть в суровую студенческую жизнь?
- Хэл вполне здоров, придурок. Просто не надо на него давить. Он чувствует себя нормально, когда сам по себе. Да, у него есть некоторые проблемы с возбудимостью во время разговора. Разве он это отрицал?
- То, что мы наблюдали, очень отдаленно напоминает поведение млекопитающего.
- Ну просто обалдеть. Посмотрите. Как там поживает этот наш легко возбудимый паренек, а, Обри?
- Вы, сэр, скорее всего, больны. Это дело нельзя просто так замять.
- Какая скорая? Вы что, ребят, вообще меня не слушаете? Я же вам говорю, это…
- Хэл? Хэл?
- Чем-то накачали, желали говорить от его лица, заткнули, а теперь он лежит тут, оцепеневший, с застывшим взглядом.
Хруст коленок Делинта.
- Хэл?
- …раздуть из этого историю, исказить факты. У Академии есть отличные адвокаты, выпускники. Они докажут, что Хэл вполне дееспособен. Все бумажки по высшему разряду. Мальчишка поглощает информацию из книг, как пылесос. Впитывает данные.
Я просто лежу, слушаю, чувствую запах бумажного полотенца и наблюдаю, как развернулись эспадрильи.
- Возможно, вы не в курсе, но жизнь – это не только собеседования.
И кто же не любит этот особенный львиный рев общественного туалета?
Неспроста Орин говорил, что в этих краях люди живут перебежками от одного кондиционера к другому. Солнце как молот. Я чувствую: половина лица начинает запекаться. Небо лоснящееся и словно жирное от жары, перистые облака, тонкие и ровные, как волосы, схваченные ободком. Плотность движения здесь совсем не как в Бостоне. Носилки особые, с ремнями для конечностей. Тот самый Обри Делинт, которого я годами считал попросту плоским спортивным ланистой, а не человеком, встает на колени рядом с моей каталкой, сжимает мою руку и говорит: "Просто держись там, Букару", - и возвращается назад, в эпицентр скандала, разразившегося возле дверей кареты скорой помощи. Это особая скорая помощь, ее прислали из такого места, о котором даже думать не хочется, в команде здесь не только санитары, но и настоящий доктор, психиатр.
Санитары осторожно поднимают меня, умело обращаются с ремнями. Доктор прислонился спиной к скорой, подняв руки, выступая бесстрастным посредником между деканами и Ч.Т., который протыкает небо антенной своего мобильника так, словно это сабля, возмущенный, что меня без всякой необходимости и против воли хотят поместить в отделение экстренной медицинской помощи. Вопрос, имеет ли вообще недееспособный человек свою волю и желания, остался незамеченным, как и сверхзвуковой истребитель на высоте, который режет небо с юга на север. Руки доктора все еще подняты, он как бы похлопывает воздух, выражая нейтральность. У него большой небритый подбородок. До этого я только один раз был в приемном покое, почти ровно год назад, мои носилки тогда вкатили внутрь и поставили рядом с рядом стульев. Стулья были отлиты из оранжевого пластика; три из них дальше от меня были заняты разными людьми, и каждый из этих людей держал в руках пустой стаканчик для лекарств и обильно потел. И словно этого мало, в последнем кресле, прямо рядом с моей зафиксированной ремнем головой, сидела тетка в футболке, кепке дальнобойщика, с кожей цвета старой, обветренной древесины, заметно скособоченная направо; она начала рассказывать мне, пристегнутому и неподвижному, о том, что за одну ночь заработала внезапный аномальный гигантизм правой груди, которую сама называла "титькой"; она говорила с почти пародийным квебекским акцентом, описывала свою "титьку", историю болезни и возможные диагнозы на протяжении двадцати минут, пока меня, наконец, не увезли оттуда. Движение самолета и его след разрезоподобны, белое мясо за синевой обнажено и расширялось в кильватере лезвия-самолета. Однажды я видел слово "Нож", написанное пальцем на запотевшем зеркале в необщественном туалете. Я стал инфантофилом. Я вынужден скосить закрытые глаза вверх или в сторону, чтобы красная пещера на внутренней стороне моих век не воспламенилась от солнечного света. Звук проезжающих мимо машин словно неустанно твердит "тише, тише, тише". Солнце же, если хотя бы малая часть его диска попадает в поле зрения, оставляет на сетчатке синие и красные разводы, как если смотреть на лампочку. "Почему бы и нет"? А тогда почему бы и не нет? И что, это единственная причина, которую вы можете озвучить: "почему бы и нет"?" - голос Ч.Т., удаляющийся от возмущения. Теперь видны только галантные удары антенны его телефона, справа на самом краю зрения. Меня направят в какое-нибудь отделение экстренной медицинской помощи, где продержат до тех пор, пока я не соглашусь отвечать на вопросы, и потом, когда соглашусь, мне введут седативные; это будет стандартное приключение, но в обратном порядке: сначала путешествие, потом отбытие. Я на мгновение вспоминаю покойного Косгроува Уотта. Я думаю о гипофалангиальном психотерапевте, специалисте по утратам. Я думаю о маман, расставляющей по алфавиту консервы с супом в шкафчике над микроволновкой. О зонтике Самого, свисающем с края журнального столика в самом углу прихожей Дома директора. Я думаю о Джоне Н.Р. Уэйне, который бы обязательно выиграл в этом году турнир "Что-за-Бургер", как он стоит на карауле в маске, пока мы с Дональдом Гейтли выкапываем голову моего отца. Никто и не сомневался, что Уэйн бы победил. И у Венус Уильямс ранчо недалеко от Грин Вэлли; она вполне может заглянуть на финал турнира для 18-летних юношей и девушек. Завтра полуфинал, меня выпустят задолго до его начала: я верю дяде Чарльзу. Сегодня почти наверняка победит Димфна - ему шестнадцать, но день рожденья у него за две недели до 15-апрельского порога; и завтра в 0830 Димфна будет все еще уставший, в то время как я, обколотый седативами, просплю как каменный идол. Я никогда раньше не встречался с Димфной на турнирах, как никогда не играл звуковыми мячами для слепых, но я видел, как он с большим трудом справился с Петрополисом Каном в 1/16 финала, и знаю, что сделаю его.
Это начнется в больнице, в приемной, если Ч.Т. не приедет сразу вместе со скорой, или в палате с зеленой плиткой после палаты с приборами-манипуляторами!!!; или, учитывая, что это необычная машина скорой помощи, укомплектованная врачом, может, даже по дороге: какой-нибудь доктор с небритым подбородком, вылизанный до антисептического лоска, с именем, вышитым курсивом на нагрудном кармане белого халата с качественным дорогим пером, заведет у носилок шарманку с Q&A, этиология и диагноз сократовским методом, предписанную правилами, шаг за шагом. Если верить Оксфордскому словарю (шестая редакция), существует девятнадцать неархаичных синонимов для слова "безответный", из них девять латинских и четыре саксонских. В воскресном финале я буду играть со Стайсом или Полипом. Возможно, на трибуне будет сидеть Венус Уильямс. Но обязательно какой-нибудь синий воротничок очевидно без лицензии врача – помощник медсестры с погрызенными ногтями, чувак из охраны больницы, уставший санитар-кубинец, который, обращаясь ко мне, будет говорить "ти" вместо "ты" - вдруг заметит меня во всей этой суматохе, поймает то, что покажется ему моим взглядом, и спросит: "Ну чо, парень, давай, расскажи свою историю".
Год Впитывающего Белья для Взрослых Depend
Где эта женщина, которая обещала прийти? Она обещала. Эрдеди думал, что к этому времени она уже придет. Он сидел и думал. Он сидел в зале. Когда он только начал ждать, окно было наполнено желтым светом и отбрасывало на пол пятно, но по мере того, как он ждал, пятно становилось бледнее и поверх него появилось другое пятно, от окна в другой стене. На одной из стальных полок, на той, где музыкальный центр, сидело насекомое. Оно выползало из щелки в балке, на которой крепилась полка, и залезало обратно. Темное насекомое с блестящим панцирем. Эрдеди наблюдал за ним. Пару раз он хотел встать, подойти, рассмотреть его, но боялся, что если подойдет, то убьет его, а он боялся его убивать. Он не хотел звонить женщине, которая обещала прийти, потому что если он займет линию и в этот самый момент позвонит женщина, он боялся, что она услышит короткие гудки и решит, что он не заинтересован в ее предложении, и разозлится и, может, отвезет куда-нибудь в другое место то, что она ему обещала.
Она обещала достать пятюшку марихуаны, 200 грамм необычайно хорошей марихуаны, за 1250 долларов США. До этого он пытался завязать с марихуаной где-то 70 или 80 раз. Еще до того, как познакомился с этой женщиной. Она не знала, что он пытался завязать. Он всегда держался неделю, или две недели, или, может, два дня, а потом все обдумывал и решал, что можно бы кайфануть дома еще, в последний раз. В самый-самый последний раз он находил нового человека, которому еще не успел сказать, что собирается бросить и что нельзя ни в коем случае, пожалуйста, ни при каких обстоятельствах подгонять ему травку. Это надо делать через третьих лиц, потому что он сказал всем знакомым дилерам, чтобы они не отвечали на его звонки. И третьим лицом должен быть кто-то совершенно новый, потому что каждый раз, как он закупался, он знал, что это самый последний раз, и говорил им об этом, и просил об услуге никогда не подгонять ему еще травы, никогда. И никогда больше не просил тех, кому уже сказал, что завязал, потому что он был гордый, и еще добрый, и не хотел ставить никого в такое противоречивое положение. Еще он считал, что становится стремным, когда дело доходит до дури, и боялся, что другие тоже увидят, какой он стремный. Он сидел, и думал, и ждал в неровном скрещении двух лучей света из двух разных окон. Раз или два он бросал взгляд на телефон. Насекомое скрылось в щелке в стальной балке, на которой крепилась полка.