- Какого рода продукцию производит эта "Роджекс"? - спросил мистер Перлс.
- Детская мебель. Маленькие креслица, стульчики, столики, санки, спортивные стенки, качели.
Это вступительное слово Вильгельм предоставил отцу. Большой, натянутый, он старался сидеть спокойно, но ужасно ерзали ноги. Ладно! Отцу надо произвести впечатление на мистера Перлса? Пожалуйста. Лично он исполнит свою партию. Чудно. Он подыграет отцу, поможет держать фасон. Главное ведь фасон. Ну и чудно!
- Я работал с "Роджекс корпорэйшн" чуть не десять лет, - сказал он. - Мы расстались, когда они захотели, чтобы я разделил район действий. Взяли в фирму зятя - новый человек. Его идея.
Про себя он думал: одному Богу ведомо, почему я обязан отчитываться за всю свою жизнь перед этой плюгавой селедкой. Никто так не делает. Только я. Другие держат свои дела при себе. Так нет же. Он продолжал:
- Объяснение, было такое, что якобы для одного человека мой район действий велик. У меня была монополия. Но настоящая причина не в этом. На самом деле они по всем статьям должны были ввести меня в правление. Вице-президентом. Подошла моя очередь на повышение, а тут появляется этот зять, ну и...
Доктор Адлер счел, что Вильгельм чересчур разоткровенничался о своих неприятностях, и перебил:
- Доход моего сына выражался пятизначной цифрой.
Как только были упомянуты деньги, голос у мистера Перлса моментально зазвенел.
- Да? В группе тридцатидвухпроцентщиков? Может, еще и выше?
Он требовал намека и цифру взял не с потолка, не просто брякнул - навязывал со сладострастием. Уф! Как они любят деньги, думал Вильгельм. Они обожают деньги! Блаженные денежки! Дивные денежки! Людям, можно сказать, плевать на все, кроме денег. Нет их у тебя - и ты пешка, пешка! Ты должен извиняться, что существуешь на свете. Срам! Вот и все. Везде одно и то же. И где выход, где выход?
Таким мыслям только дай волю. До нервного припадка можно себя накрутить. Поэтому он умолк и взялся за еду.
Прежде чем надбить яйцо, он его обтер салфеткой. Потом ложечкой дубасил (по мнению отца) больше, чем следовало. Когда счистил скорлупу, на белке угадывались пятна от пальцев. Доктор Адлер смотрел на это молча, с отвращением. Ну и сыночка произвел он на свет! Даже рук утром вымыть не может! Бритва у него электрическая, вот и обходится без воды. Невыносимый грязнуля. Только раз в жизни заглянул доктор в комнату Уилки - и больше ноги его там не будет! Вильгельм, в пижаме, в носках, на кровати пил джин из кофейной чашки, вперясь в телевизор, где шел бейсбол: "Бей! Жми! Ну! Обводи, Дюк!" Рухнул на матрас. Бамм! Кровать чуть не разлетелась. Дул джин, как воду, махал кулачищами, болел за своих "Доджеров". Омерзительно воняло грязным бельем. Возле кровати валялась пустая литровка, идиотские журналы, детективы, припасенные на часы бессонницы. Вильгельм зарос грязью, как дикарь. Когда доктор об этом заикнулся, он сказал: "У меня же нет жены, чтоб за мною приглядывала". А кто, кто, спрашивается, виноват? Нет, не Маргарет. Доктор знал точно - она хотела, чтоб он вернулся.
Кофейная чашка в руке Вильгельма ходуном ходила. Непростительно красные глаза бегали. Рывком он брякнул чашку на стол, сунул в рот окурок, зубами, что ли, прикусил, как сигару.
- Я им этого так не оставлю. Тут вопрос нравственности.
Отец поправил:
- Ты хочешь сказать "нравственный вопрос"?
- Ну и это. Надо же мне как-то защищаться. Мне обещали место в правлении. - Замечание при постороннем было унизительно, и золотисто-смугловатое лицо изменилось в цвете, побелело, потом еще гуще потемнело. Он продолжал обращаться к Перлсу, но глазами следил за отцом. - Это я же открыл для них этот район. Я могу переметнуться к конкуренту и отбить у них клиентуру. Мою же клиентуру. Тут речь идет об их нравственности - они пытались меня дезавуировать.
- И вы бы предлагали тем же людям, но уже иной товар? - Мистер Перлс недоумевал.
- А что? Я знаю, что не так в продукции "Роджекс".
- Чушь, - сказал отец. - Чушь и детские разговоры, Уилки. Ты только на неприятности нарвешься. Ну чего ты добьешься этой глупой склокой? Тебе надо думать о заработках, об исполнении своих обязанностей.
Обиженный, злой, Вильгельм ответил гордо, покуда ноги яростно дергались под столом:
- Не надо мне напоминать о моих обязанностях. Я их годами исполняю. Больше двадцати лет я ни от кого не получаю помощи ни на грош. Я предпочел рыть канавы для WPA , но ни на кого не перекладывал свои обязанности.
- Уилки много чего пришлось пережить, - сказал доктор Адлер.
Лицо у старого доктора было цветуще розовое, просвечивающее, как спелая абрикосина. Глубокие морщины вдоль ушей показывали, как плотно пригнана по костям кожа. Он был весь такой из себя здоровый и элегантный старик маленького роста. Белый жилет в светленькую клеточку. Слуховой аппарат в кармане. Невозможная рубашка в красно-черную полоску облекала грудь. Он обарахлялся в университетской лавке, где-то там подальше от центра. Вот уж Вильгельм не стал бы на его месте разряжаться, как жокей, хоть бы из уважения к своей профессии.
- Да, - сказал мистер Перлс. - Я умею понимать ваши чувства. Вы стремитесь бороться. В определенном возрасте начать все сначала нелегко, но хороший человек может всегда начать все сначала. Однако вы настойчиво стремитесь придерживаться дела, которое вы уже знаете, и не вступать в новые связи.
Опять Вильгельм думал: с какой стати обсуждать именно меня и мою жизнь, а не его, скажем, и его жизнь? Он бы этого не позволил. А я идиот. Весь нараспашку. Обсуждайте меня - пожалуйста. Болтаю. Сам нарываюсь. Задушевно поговорить каждый рад, но умный человек наизнанку не вывернется. Только дурак. Умный человек будет говорить задушевно насчет дурака, всего его выпотрошит и еще советов надает. Да с какой же стати? Его задел намек на возраст. Да чего уж, возраст - действительно. Такие дела.
- А покамест, - сказал доктор Адлер, - Уилки хладнокровно пережидает и рассматривает различные предложения. Ведь правда, Уилки?
- Ну, в общем, - сказал Вильгельм.
Он предоставил отцу поднимать его авторитет в глазах мистера Перлса. Канавы WPA роняли престиж семейства. Он несколько устал. Душа, неотторжимая ноша, надавила, как гиря, как горб, как нанос. Когда расслаблялся, когда, исключительно от усталости, он больше не мог трепыхаться, вдруг он чувствовал этот таинственный груз, который он вечно был обречен волочить. Для того, видно, и живет человек. Этот большой, нелепый, взбудораженный, толстый, светловолосый, резкий субъект по имени Вильгельм, или Томми, был здесь, сейчас, в настоящий момент - уж как только ни впихивал в него Тамкин понятия настоящего, "здесь и сейчас", - этот Уилки, или Томми Вильгельм, сорокачетырехлетний, отец двоих сыновей, живущий в настоящий момент в гостинице "Глориана", был назначен носильщиком груза, который был - он сам, его суть. Цена, стоимость груза ни в каких цифрах не обозначена. Но, может, он ее несколько и завысил? Этот Томми Вильгельм. Из разряда животных, склонных к фантазиям. Который принимает на веру, будто знает, для чего существует на свете. А ведь ни разу всерьез не задумался - для чего.
Мистер Перлс сказал:
- Если нужно обдумать ситуацию и немного отдохнуть - почему бы не отправиться во Флориду? Не в сезон там дешево и спокойно. Волшебный край. Как раз созревает манго. У меня там имеется два акра. Настоящая Индия.
Мистер Перлс чрезвычайно озадачил Вильгельма, говоря про волшебный край со своим иностранным акцентом. Манго - Индия? При чем тут?
- Было время, - сказал Вильгельм, - я работал по рекламе для одной гостиницы на Кубе. Устроишь им объявление у Леонарда Лайонса или еще где-нибудь - и пожалуйста, отдыхай себе бесплатно. У меня давным-давно не было отпуска, так что отдохнуть бы не грех, я дико устал. Это ведь правда, папа, ты знаешь.
Он хотел этим сказать, что отец знает, до чего дошло. Как он бьется из-за денег. И не может он отдохнуть. Только зазеваешься - раздавят. Его доконают эти обязанности. Не оступись, не споткнись. Деньги! - он думал. Когда они у меня были, я их не считал. Меня просто доили. Деньги лились рекой. И вот я дошел чуть не до ручки, и откуда мне теперь брать деньги?
Он сказал:
- Честно говоря, папа, я устал, как черт.
Но тут мистер Перлс начал расплываться в улыбке:
- Я так понял со слов доктора Тамкина, что вы сообща сделали капиталовложение?
- Весьма, знаете ли, оригинальный тип, - сказал доктор Адлер. - Просто его заслушаешься. Интересно - он действительно врач?
- А разве нет? - сказал Перлс. - Все думают - да. Он говорит про пациентов. И он же выписывает рецепты?
- Не знаю, не проверял, - сказал доктор Адлер. - Он жох.
- Я так понимаю, он психолог, - сказал Вильгельм.
- Не знаю, какой он там психолог, психиатр или кто, - сказал доктор Адлер. - Он вообще мне не ясен. Нынче это становится главной отраслью, и весьма разорительной. Надо держаться на очень высоких постах, чтоб выкладывать такие гонорары. Но этот Тамкин не глуп. Он вовсе не утверждает, будто у него практика здесь, и я-то полагаю, он заделался врачом в Калифорнии. Там у них, кажется, насчет этого не очень-то строго и за тысячу долларов можно приобрести диплом Лос-Анджелесского заочного. Впечатление такое, что он кое-что смыслит в фармакологии и в таких вещах, как гипноз. Но я бы ему не доверился.
- А почему? - спросил Вильгельм.
- Потому что, возможно, он все врет. Ты веришь, что он действительно сделал все эти изобретения?
Мистер Перлс цвел улыбкой.
- Про него писали в "Форчун", - сказал Вильгельм. - Да, в "Форчун", в журнале. Он мне показывал статью. Я видел вырезку своими глазами.
- Это ничего не доказывает, - сказал доктор Адлер. - Возможно, это другой какой-нибудь Тамкин. Не заблуждайся, он махинатор. И возможно, даже помешанный.
- Помешанный, ты говоришь?
Мистер Перлс вставил свое слово:
- Он может быть и помешанный и нормальный. Теперь точную границу никто не в состоянии провести.
- Электрическое устройство для водителей грузовиков. Вделывается в головной убор. - Доктор Адлер описывал одно из рационализаторских предложений Тамкина. - Если они засыпают за рулем, оно тут же их будит. Приводится в действие изменением кровяного давления в момент наступления сна.
- Ну и что тут такого невероятного? - сказал Вильгельм.
Мистер Перлс сказал:
- А мне он говорил про водолазный костюм, в котором можно пройти по дну Гудзона в случае атомной атаки. Он сказал, что пройдет в таком костюме вплоть до Олбани.
- Ха-ха-ха-ха-ха! - хрипло, старчески пролаял доктор Адлер. - Ничего себе. А почему, например, не устроить туристский поход под Ниагарским водопадом?
- Ну, у него так фантазия работает, - сказал Вильгельм. - Ничего особенного. Изобретатели все такие. У меня у самого есть разные забавные идеи. Каждому что-то сделать хочется. Американцу тем более.
Но отец пропустил его слова мимо ушей и сказал Перлсу:
- Ну а какие он вам еще описывал изобретения?
Хохотали - отец в неприличной идиотски полосатой рубашке, этот мистер Перлс с поношенной физиономией, и Вильгельм не выдержал, тоже захохотал своим задушливым смехом. Но он был в отчаянии. Они хохотали над человеком, которому он доверил последние свои семьсот долларов для игры на продовольственной бирже. И они с ним купили весь этот лярд. Сегодня он должен подняться. В десять, в пол-одиннадцатого - самый пик, и тогда видно будет.
3
Мимо белых скатертей, мимо стаканов и блистающего серебра, сквозь бьющий наотмашь свет длинная фигура мистера Перлса удалялась в темноту холла. Он выбрасывал трость и приволакивал огромный ортопедический башмак, ошибкой не включенный Вильгельмом в смету бедствий. Доктору Адлеру хотелось о нем поговорить.
- Несчастнейший человек, - сказал он. - Костное заболевание, которое постепенно его разрушает.
- Это такая прогрессирующая болезнь? - спросил Вильгельм.
- Очень тяжелая. Я научился, - сообщил ему доктор, - приберегать свое сочувствие для истинных страданий. Этот Перлс достоин жалости больше чем кто бы то ни было из всех, кого я знаю.
Вильгельм понял, что ему делают втык, и высказываться не стал. Он ел. Не спешил, наваливал еду на тарелку, пока не умял свои пышки и отцовскую клубнику, а потом еще остатки ветчины. Выпил несколько чашек кофе и, покончив с этим со всем, сидел, оторопелый великан, не зная, что с собой делать дальше.
Отец и сын невероятно долго молчали. Попытка Вильгельма произвести благоприятное впечатление на доктора Адлера начисто провалилась. Старик думал: и не скажешь, что он из хорошей семьи. Ну что за неряха мой сынок. Почему нельзя себя хоть чуточку приаккуратить? Как можно до такой степени опускаться? И совершенно же абстрактный какой-то вид.
Вильгельм сидел как гора. На самом деле отец был чересчур строг к его внешности. В нем была даже, можно сказать, некоторая изысканность. Рот, пусть большой, был тонко очерчен, лоб и нос с легкой горбинкой были благородны, белокурые волосы дымились сединой, но отливали и золотом, отливали каштаном. Когда Вильгельм служил в "Роджекс", он держал квартирку в Роксбери, две комнатки в большом доме с терраской и садом, в по утрам, когда свободен, в такую вот погодку поздней весной растягивался, бывало, в плетеном кресле, и солнце лилось сквозь плетево, солнце лилось сквозь дырочки, проеденные слизняками в молодом алтее, и сквозь высокую траву солнце подбиралось к цветам. Этого покоя (он забыл, что и тогда тоже были свои неприятности), - этого покоя нет уже. Да как будто и не с ним это было. Нью-Йорк, старик отец - вот она, его настоящая жизнь. Он отлично понимал: у него никаких шансов вызвать сочувствие отца, объявившего, что он его приберегает для истинных страданий. И сколько раз уже он зарекался лезть со своими делами к отцу, который хочет и, можно сказать, имеет право, чтобы его не дергали. И знал же Вильгельм, что, когда заговоришь о таких вещах, становится только хуже, совсем деться некуда, окончательная безнадега. Говорил же он себе: отцепись, парень. Только тяжелей будет. Но вот откуда-то изглубока подмывало другое. Если все время не держать неприятности в голове, того гляди совсем их запустишь, а это, он по опыту знал, уже полная гибель. И еще - как ни старался, он не мог себя убедить, что отца оправдывает возраст. Нет. Нет и нет. Я его сын, думал он. Он мой отец. Я сын, он отец, старый - не старый. И утверждая это, хоть и в полном молчании, он сидел и, сидя, задерживал отца за столом.
- Уилки, - сказал старик, - ты хоть уже спускался к купальням?
- Нет, папа, пока еще нет.
- А в "Глориане", знаешь ли, один из лучших бассейнов Нью-Йорка. Двадцать пять метров, синий кафель. Удивительно.
Вильгельм его видел. Когда идешь играть в джин, проходишь поворот к этому бассейну. Его не прельщал запах забранной кафелем хлорированной воды.
- Тебе б надо попробовать русские и турецкие бани, кварц и массаж. Насчет кварца я не большой поклонник. Но массаж - прекраснейшая вещь, и ничего нет лучше гидротерапии, если ею умело пользоваться. Простая вода обладает успокаивающим эффектом и принесла бы тебе куда больше пользы, чем все твои барбитураты и алкоголь.
Этот совет, рассудил Вильгельм, был максимумом того, на что он мог рассчитывать по части отцовской помощи и сочувствия.
- Я-то думал, - сказал он, - водное лечение - только для сумасшедших.
Доктор счел это типичным остроумием своего сына и отвечал с усмешкой:
- Ну, здравого человека оно сумасшедшим не сделает. Мне оно безмерно много дает. Я жить бы не мог без парилки и без массажа.
- Может, ты и прав. Надо как-нибудь попробовать. Вчера вечером у меня просто раскалывалась башка, надо было проветриться, и я прошелся вокруг водохранилища, посидел у спортивной площадки. Душа радуется, когда смотришь, как детишки прыгают через скакалку, в классики играют.
Доктор одобрил:
- Ну вот, то-то же.
- А сирень кончается, - сказал Вильгельм. - Как высохнет - значит, лето. По крайней мере в городе. В кондитерских открывают витрины, торгуют на тротуарах содовой. И хоть вроде я вырос тут, папа, а городская жизнь мне больше невмоготу, по деревне скучаю. Здесь для меня чересчур много толкотни. Тяжело. Не пойму, чего бы тебе не перебраться куда потише.
Доктор расправил на столе свою маленькую пятерню таким давним, таким знакомым жестом, будто он в самом деле физически нащупывал жизненные центры Вильгельма.
- Я тоже вырос в городе, должен тебе напомнить, - объяснил доктор Адлер. - Но если тебе тут тяжело - надо отсюда выбираться.
- Я и выберусь, - сказал Вильгельм. - Вот только с делами улажу. А пока что...
Отец перебил:
- Пока что не мешало бы покончить с наркотиками.
- Ты преувеличиваешь, папа. Я же не то что... Это же просто некоторое облегченье... - Он чуть не брякнул "страданий", но вспомнил о своем решении не жаловаться.
Доктор, однако, настаивал на своем совете - общепринятая ошибка. Это было все, что он мог дать сыну, - так чего же по второму разу не дать?
- Вода и моцион, - сказал доктор.
Ему нужен молодой, бодрый, процветающий сын, подумал Вильгельм, и он сказал:
- Ах, папа, спасибо тебе огромное за твой медицинский совет, но парилкой то, что меня мучит, не вылечишь.
Доктор сразу понял, что мог означать натянувшийся голос Вильгельма, вдруг опавшее лицо, вздыбившийся, хоть и укрощенный ремнем живот, и заметно отпрянул.
- Новые новости? - спросил недовольно.
Обширная преамбула, в которую пустился Вильгельм, потребовала усилий всего организма. Он тяжко вздохнул, замер не выдыхая, покраснел, побледнел, прослезился.
- Новые? - сказал он.
- Ты чересчур носишься со своими проблемами, - сказал доктор. - Не стоит на этом специализироваться. Сосредоточься-ка лучше на реальных несчастьях - неизлечимые болезни, несчастные случаи.
Весь вид его говорил: не лезь ко мне, Уилки, дай ты мне покой, я имею на это право.
Вильгельм и сам молился о сдержанности; знал за собой эту слабину, ее перебарывал. И вдобавок знал характер отца. И начал мягко:
- Ну, если говорить о неизбежном - все, кто пока не переступил роковую грань, по отношению к смерти находятся на одной и той же дистанции. Конечно, мои неприятности никакая не новость. Мне надо платить взнос по двум страховым полисам мальчиков. Маргарет прислала. Все на меня валит. Мать ей оставила кой-какое наследство. А она даже не захотела подать на совместную налоговую декларацию. Меня общипали. И тэ де и тэ пе. Ну да ты все это слышал.
- Безусловно, - сказал доктор. - И говорил тебе, чтоб прекратил ее пичкать деньгами.
Вильгельм складывал губы, примерялся, молчал. Нет, это было невыносимо.
- Ах, папа, но мои дети. Мои дети. Я же люблю их. Я хочу, чтоб они ни в чем не нуждались.
Доктор произнес благожелательно, будто не расслышав:
- Да, разумеется. Ну а получатель по этим полисам, естественно, она сама.
- Да бог с ней. Лучше я умру, чем брать хоть цент из таких денег.
- Ах, ну да. - Старик вздохнул. Он не любил упоминаний о смерти.
- Я тебе говорил, что твоя сестра Кэтрин-Филиппа снова на меня насела?
- По какому поводу?
- Хочет снять галерею для выставки.