Я весело шагал по бульвару Капуцинов, глазея на прохожих и на витрины. В одной мне бросилась в глаза написанная крупными буквами реклама: "ПОСЕТИТЕ РУМЫНИЮ". Ухмыльнувшись, я пошел было дальше. Но не успел отойти на несколько шагов, как застыл, словно передо мной разверзлась пропасть. Веселья как не бывало. В памяти у меня всплыли слова, сказанные секретарше Жюльена: "Передайте ему, пожалуйста, что заходил убийца Рауля". Пропал, решил я в первый момент. Сказанного не вернешь, и не надо быть семи пядей во лбу, чтобы предугадать, как воспримет эту злосчастную фразу Жюльен. Разумеется, узнав об этом посещении и справившись у секретарши о внешности гостя, он поставит на ноги полицию. Удар был сокрушительный, но я не позволил себе вновь поддаться отчаянию, как только что, когда уже готов был признаться в преступлении, которого не совершал. Нет, я твердо намерен был обороняться. И успокаивал сам себя. В конце концов, вовсе не обязательно, чтобы Жюльен расценил мои слова как признание. Возможно, он усмотрит в них иронический и горький намек на его подозрения, которые он дал мне явственно почувствовать в конце нашей первой беседы. И может быть, есть способ исподволь внушить ему именно это толкование. Я стал думать, как бы это сделать, но в возбужденном мозгу мысли беспорядочно скакали, оттесняя друг друга, так что сосредоточиться на какой-нибудь одной было просто невозможно. Не разбирая дороги, я несся куда-то вперед, и с такой же бешеной скоростью мелькали мои мысли, я просто не мог совладать с ними. К половине первого я еще не надумал ничего толкового и дал себе зарок не идти обедать до тех пор, пока не найду плодотворную идею. Однако ничего умнее, чем просто-напросто пойти к Жюльену и рассказать ему все как есть, я так и не изобрел.
Между тем ноги занесли меня за городскую заставу, я очутился на каких-то окраинных улочках, должно быть, где-нибудь в Аньере или в Леваллуа. Чуть живой от голода и, главное, от усталости, я набрел на какое-то заведение в мещански-провинциальном вкусе, совмещавшее бильярдную, "банкетно-свадебный зал" на втором этаже и большое кафе на первом, и решил зайти туда. Зал кафе был разделен надвое стойкой, и дальний его конец в обеденное время превращался в ресторанчик. Из шести столиков только два были заняты, я сел за третий. По соседству со мной сидела пара: пышная брюнетка лет тридцати, вся в украшениях, и рядом с ней лысый толстяк лет пятидесяти с лишком. Дама энергично жевала и с набитым ртом гнусаво распекала своего спутника, негодующе сверкая на него темными, довольно красивыми глазами и замолкая лишь затем, чтобы проглотить пищу или отхлебнуть большой глоток вина. Он же сидел с виноватым видом, не прикасаясь к еде, и все повторял: ну будет, будет, моя птичка, моя козочка! Поминутно он снимал со спинки стула котелок, щелчками стряхивая с него приставшие опилки - не иначе как шляпа побывала на полу, - и вешал обратно. Все это еще больше распаляло женщину. "Ты меня просто оскорбил, Викторьен, - говорила она. - Ты вел себя позорно. Весь автобус возмущался, как этот тип глазел на мою грудь. Ждали, когда ты наконец встанешь и дашь ему по морде. Я думала, у тебя есть хоть какое-нибудь чувство чести, но какое там: пусть на меня пялятся все мужчины подряд, ты и пальцем не пошевельнешь. Мужлан, да и только. Я прямо не знала, куда деваться от стыда. Положим, не он первый на меня заглядывается. Ваш брат на меня всегда клюет. Да-да, намотай это себе на ус, Викторьен. Но есть же правила приличия. И потом, порядочного мужчину с утра на женщин не потянет! Ты бы должен это знать, но куда тебе! Хоть ты и набит деньгами, да неотесан. Перестань теребить эту несчастную шляпу!"
Я был не в том настроении, чтобы развлекаться зрелищем этой семейной сцены. Но густое брюзжанье брюнетки, прерываемое равномерными паузами - когда она глотала очередной кусок, - убаюкивало, притупляло тревогу и усталость. Я завидовал людям, занятым такой пустячной, но такой земной ссорой, - никаких тебе фантастических превращений. Мне хотелось очутиться на месте мужчины. Представляю, как бы я вопил, какие изрыгал проклятия, может, даже выбил бы зуб этой строптивой бабенке, с каким наслаждением я бы раздувал скандал, упивался бы его добротной заурядностью и несокрушимой пошлостью. Напротив меня за единственным во всем ряду занятым столиком сидел молодой человек, он читал газету и время от времени поглядывал на часы. Без четверти два он встал, оставив в тарелке недоеденный сыр, и направился к телефонной кабине, расположенной под лестницей, которая вела в банкетный зал. Как только он вошел, кабина осветилась изнутри, и на матовом стекле дверцы задвигалась его тень. Сидевшая за стойкой хозяйка вязала, отрываясь через равные промежутки времени, чтобы одарить обедающих благожелательной улыбкой. Из бильярдной глухо доносились треск сталкивающихся шаров и редкие восклицания игроков. Молодой человек вышел из кабины и пожаловался официанту, что его не соединили. В течение следующего получаса он то и дело подходил к телефону и безуспешно пытался кому-то дозвониться. Он явно нервничал, и в конце концов его взволнованный вид вернул меня к моим собственным тревогам. У меня шевельнулась мысль, не позвонить ли Жюльену, но я слишком разомлел от усталости и горячего сытного обеда, чтобы взвесить все за и против. Брюнетка тем временем принялась за третье блюдо и заказала еще вина. "Интересно знать, за какие такие твои достоинства я с тобой вообще живу?" - уже в который раз повторила она, отхлебнула вина и, не стесняясь в выражениях, напомнила своему приятелю о его физических недостатках, которые он предпочел бы не оглашать. Тут терпение Викторьена лопнуло. "Ну, это уж слишком", - сказал он, достал бумажник и взял в руки котелок. Кончено. В глазах брюнетки мелькнул испуг, и сейчас же взгляд ее стал умильным, она придвинулась к Викторьену и хищно обхватила его за талию. Он порывался встать: хватит, хватит с него. Но она приблизила губы к его лиловому волосатому уху и что-то зашептала. Мужчина сидел ко мне спиной: я увидел, как побагровела его лысина и раздулась втиснутая в жесткий воротничок шея. Это было впечатляющее зрелище. В конце концов пара заказала кофе с ликером, я тоже спросил кофе и рюмку коньяку, от которой меня совсем разморило. Я слышал, как кто-то из играющих в бильярд положил четыре шара подряд, как негромко перебрасывались колкими репликами мужчина и женщина за соседним столиком, как закашлялась хозяйка, а потом меня обволокла тихая благодать забытья. И вдруг дверца телефонной кабины распахнулась с такой силой, словно внутри что-то взорвалось, и из нее выскочил молодой человек с криком: - Письма написаны не одной рукой! Рауль де Сен-Клер бежал, выдав себя за другого!
В зале зашумели, гул голосов нарастал, приближался, вот он уже перекатился через стойку. Я видел, что все взоры устремлены на меня. Из-за соседнего столика поднялись и насмешливо и угрожающе глядели брюнетка с кавалером. Со стороны стойки подступали хозяйка, официанты и бильярдисты, голоса их сливались в возмущенный хор. Бежать было некуда. Холодный пот прошиб меня. Все же я вскочил и забился в телефонную кабину. Сзади грохотали шаги, словно за мной гналась целая армия. Я хотел запереться изнутри, но вдруг оказалось, что у двери нет петель, ее даже не надо было толкать, чтобы открыть: она шаталась, болталась, и ее никак нельзя было приладить, чтобы где-нибудь не осталась щель. Я вынул из кармана нож, но лезвие его почему-то проваливалось в рукоятку при малейшем нажиме. Правда, обступившие кабину враги, к счастью, не подозревали об этом изъяне, и вид оружия держал их на расстоянии. Свободной рукой я схватил трубку, но так неловко, что оборвал провод. И тотчас услышал спокойный и доброжелательный голос хозяйки: "Ничего страшного, возьмите провод и говорите так". Я послушался и, поднеся к губам конец провода, сказал: - Соедините, пожалуйста, с Господом Богом.
- Минуточку, - ответил голос госпожи Бюст. - Алло, это Господь Бог? Вас спрашивают, соединяю.
- Говорит Рауль Серюзье с улицы Коленкура. Моя жена никогда ни во что не верила, а я верил. Верил, Господи!
Я подождал ответа, но Бог безмолвствовал. Тогда я подумал, что надо бы выдумать что-нибудь такое, чтобы расположить его к себе, и выпалил первое, что пришло в голову. Вообще во сне я часто бываю далеко не так порядочен и смел, как наяву. Проснувшись, я порой чувствую себя неловко и думаю: "Кто знает, может, по сути…"
- Господи, - начал я несчастным голосом, - я тружусь в поте лица своего, чтобы прокормить пятерых детей, но как ни тяжко мне приходится, все же пользуюсь каждой свободной минуткой, дабы укрепить их в вере. Я говорю им: лучшее доказательство существования Бога заключается в том, что тела притягиваются друг к другу с силой, обратно пропорциональной квадрату расстояния между ними. Заметьте, какое удачное совпадение: именно квадрату, это так удобно. А ведь степень могла бы оказаться и дробной. Случай не питает пристрастия к целым числам, он слеп. Из этого следует, что сила тяготения подчиняется сознательно установленному закону.
- А вы не дурак, - сказал Господь, и по его тону я понял, что он польщен. В тот же миг я узрел его в образе одного из моих бывших учителей, которого в свое время бессовестно изводил. Это меня приободрило. Бог принялся доказывать какую-то геометрическую теорему, но я перебил его на полуслове: - Вы случайно не знаете, почему это я вдруг перестал изменяться по падежам?
- Что? - вскричал Бог. - Это ужасное недоразумение. Вы для того и созданы, и созданы, для того, для того…
Тут он начал то ли от гнева, то ли от огорчения заикаться, потом исчезли его ноги, руки, он превратился в гипсовый бюст с каминной полки, а затем и вовсе растаял. Дверь кабины, должно быть, снова обрела петли, так как она оказалась плотно закрытой. Теперь она вела прямо на какой-то пустырь, где были одни камни, и между ними пробивалась трава, пустырь этот тянулся вдаль и уходил куда-то в темь или топь, о которой я до сих пор не могу вспомнить без содрогания. Перед дверью стояли двое: хозяйка кафе и полицейский в штатском. Было темно, как в освещенном тусклой лампочкой сарае, так что их лица казались сотканными из полумрака, а серая одежда почти сливалась с окружающей мглой. Никакой враждебности в них как будто не чувствовалось, но полицейский, посмотрев в мою сторону, апатично проговорил: "Надо просто надуть дверь. У меня при себе инструкция". Он достал насос, надел его шланг на шпенек щеколды, как на ниппель велосипедной камеры, и принялся накачивать. Дверь стала разбухать и напирать на меня выпуклым брюхом. Ужас сковал меня. Раздувшись до чудовищных размеров, дверь притиснула меня к стене. Я хотел позвать Бога, но забыл его имя. Эта кабина станет моей могилой! Вот уже больно сдавило все тело, а живот совсем расплющился: дверь словно бы доросла до самой стенки, к которой я был прижат спиной. Я понял, что умираю.
Зал опустел, все посетители разошлись. Заснув сидя, я так навалился на столик, что край его больно давил мне на желудок. Около стойки томился официант, учтиво дожидаясь, пока я проснусь. Не посмев заказать еще чашечку кофе, я расплатился и встал из-за столика. Меня знобило, ноги и руки словно налились свинцом. Выйдя на улицу, я поразился резкой перемене погоды: стало пасмурно и очень холодно. От нездорового сна и слишком плотной еды на меня напала одурь, все утренние треволнения были мне теперь совершенно безразличны. Несколько раз я сбивался с пути и чуть не целый час проплутал по безликим улицам, напоминавшим мой недавний кошмар. Наконец я выбрался к заставе, только не к Аньерской, а к заставе Шампере. От долгой ходьбы я устал до изнеможения, но озноб так и не прошел. Было часа четыре. Я легко уговорил сам себя, что звонить Жюльену уже поздно - наверняка он успел уйти из дому. Это было нетрудно проверить, но я не мог заставить себя зайти в уличную телефонную кабину или даже в кафе, хоть мне очень хотелось хлебнуть чего-нибудь согревающего. Угнетающее чувство тяжести в желудке подавляло мою волю - прежде со мной никогда такого не бывало. Но вот мне попался кинотеатр, и я подумал, не зайти ли, прельщенный не столько картиной, сколько возможностью посидеть в тепле, отдохнуть, забыться. Конечно, негоже терять целых два часа, когда нужно безотлагательно действовать, но я, как тогда во сне, подумал: "Чему быть, того не миновать".
Фильм уже начался, в темноте я отыскал свое место и сел. На экране действовали энергичные молодые американцы, успешно дебютировавшие в любви и в бизнесе. Герой - мелкий клерк, небогатый, но подающий надежды, героиня - хорошенькая секретарша, честная, неунывающая девушка, оба чрезмерно обаятельные и жизнерадостные. Я больше не вспоминал о своем кошмаре. Мне было тепло, я с удовольствием смотрел на экран, дурнота и усталость бесследно прошли. Я утопал в каком-то бездумном, почти животном блаженстве, и только иногда в сознании вспыхивала мысль о том, что это лишь временная передышка, - вспыхивала и исчезала. От сидевшей рядом со мной женщины исходил тонкий аромат духов; насколько я мог разглядеть в темноте, она была молода и хорошо сложена. Она уронила сумочку, я поднял ее, она мило поблагодарила. Тут я вспомнил, что я теперь красавец. Вообще-то обычная в кинозалах тайная возня в потемках не в моих вкусах и привычках, но как хорошему певцу все время хочется петь, так красавцу мужчине невтерпеж пустить в ход свой талант. И я стал потихоньку прижиматься к соседке. Она не отстранялась, но и не поощряла меня, видно, дожидалась перерыва, чтобы не попасть впросак: вдруг я окажусь уродом или стариком. Я же самодовольно предвкушал, как она оттает, когда увидит при свете мою неотразимую физиономию. Впрочем, заходить особенно далеко я не собирался, мне просто хотелось, чтобы после фильма она пожалела о том, что мы расстаемся. Наши плечи и колени соприкасались, когда зажегся свет. Я первым взглянул на соседку и убедился, что мне повезло. Это была миловидная молодая женщина с тонким профилем, элегантно одетая. Когда же и она посмотрела на меня, я постарался встретиться с ней взглядом. Но в тот же миг она отвернулась, отдернула колено и отодвинулась подальше. Было яснее ясного, что она не желает продолжать игру. Это обескуражило и несколько задело меня. С тех пор как я стал красавцем, я привык к другому приему, и подобная неудача была для меня полной неожиданностью. В утешение себе я решил, что моя соседка, должно быть, из тех женщин - а их немало, - которые предпочитают мужчинам с утонченной, по-настоящему привлекательной внешностью тип здоровенного волосатого самца, мало чем отличающегося от животного.
Выйдя из кино, я сел у заставы Шампере в автобус и доехал до площади Клиши, а там поднялся пешком до улицы Коленкура. Было половина восьмого. Я уже раскаивался, что потратил день впустую и по малодушию осложнил свое и без того непростое положение. Пытаясь обмануть собственную совесть, я решил перед ужином зайти к себе и позвонить Жюльену, хотя отлично знал, что не застану его. У самого дома я собрался купить в киоске вечернюю газету и уже протянул было руку, как продавщица любезным голосом сказала: - Ваша супруга уже купила эту самую газету минут пять тому назад.
Я пробормотал извинения. Очевидно, она меня с кем-то спутала, но, не желая вдаваться в объяснения, я взял другую газету и без всякого интереса пробежал глазами заголовки. Мысли мои были заняты Сарацинкой. Сейчас в кафе Жюно она, возможно, уже ждет меня, и ждет напрасно, потому что я должен идти на свидание с собственной женой. Как все же досадно! У подъезда мне встретился владелец одного из ближайших магазинчиков, которого я знал целую вечность.
- Добрый вечер, господин Серюзье.
XIII
Не дожидаясь лифта - он ушел у меня прямо из-под носа, - я взбежал на свой шестой этаж по лестнице. Руки у меня так дрожали, что я долго не мог попасть ключом в замочную скважину. Я уже знал, что покажет мне зеркало, и все-таки, увидев в нем свое прежнее лицо, испустил вопль - не знаю уж, чего в нем было больше: радости или разочарования. Что и говорить, избавиться вот так, нежданно-негаданно от опасности, из-за которой в последние два дня я буквально не знал ни сна, ни отдыха, было изрядным облегчением. Все теперь пойдет как у людей, своим чередом. И однако, опустившись на подлокотник кресла и свесив руки между колен, я думал о возвращении в привычную колею без особого восторга.
Несколько раз я вставал и не без тайной надежды снова смотрелся в зеркало. И каждый раз меня коробило, я не мог видеть собственное лицо без омерзения. Вот когда я по-настоящему понял, насколько мрачна, вульгарна и непривлекательна моя физиономия. Меня пронзило сожаление о том, другом лице, которое я только что утратил. Я корил себя за то, что оказался недостойным его. История с превращением представлялась мне теперь неким захватывающим приключением, милостью судьбы, которой я не сумел толком воспользоваться. Всевышний сжалился, глядя на мое убожество, на мое тусклое прозябание, и дал мне шанс подняться, волшебный шанс, о каком люди не смеют и мечтать, я же остался глух к этому зову фортуны. Я помышлял только о том, как бы вернуть свою жену, свою работу, свою любовницу, так и этак перетасовывая старую колоду. Упорно пытался перекроить обноски, вместо того чтобы отбросить их, сжечь за собой все мосты, благо представлялся случай! Вот и сегодня вечером собирался ради законной жены пожертвовать свиданием с Сарацинкой, с этой дивной женщиной, которая раньше, до превращения, на меня и не глядела. Я упустил ее по собственной воле, и даже не из любви к Рене, а из-за того, что соскучился по своему гнездышку, по привычной обстановке, по домашним тапочкам. Вот Бог и проникся ко мне отвращением и взял мою красоту назад.
Образ Сарацинки неотвязно преследовал меня - она стояла у меня перед глазами. Чтобы отделаться от этого наваждения, я стал собираться. Уложил дорожный чемоданчик, следя, чтобы туда не попала ни одна вещь, в которой Рене могла бы опознать собственность своего возлюбленного. Вообще-то это было не так уж и обязательно. Как ни удивится Рене, увидев на мне часы или, скажем, пижаму, которые могли бы меня уличить, она легко поверит любому моему объяснению, но мне не хотелось ничего выдумывать. Я снял новый костюм, переменил белье, галстук, переобулся, надел тот темно-серый костюм, в котором уезжал в Бухарест, и уже стоял перед зеркалом одетый, когда позвонила Рене и сказала, что ждет. Служанка ушла, дети спят. Тихо, боясь, как бы голос не выдал меня, я ответил, что спущусь к ней через четверть часа.
В самом деле, здесь мне, пожалуй, больше нечего было делать. Я взял плащ, шляпу, чемоданчик и вышел: ключ оставил в замке с внутренней стороны, дверь захлопнул. Через несколько недель владелец дома с комиссаром и слесарем проникнут в квартиру, станут искать труп.