Она покончила с лезвиями и начала работать над инструкцией к тестам для новых обезвоженных собачьих галет, когда ее снова позвали к телефону. На этот раз звонил Джо Бейтс. Мэриан, в общем-то, ждала его звонка. Она поздоровалась с наигранной радостью, понимая, что в последнее время пренебрегает своими обязанностями - уклоняется от приглашений на обед к Бейтсам, хотя Клара и хочет ее видеть. Клара перенашивала уже две недели, и голос ее по телефону звучал так глухо, будто она говорила из гигантской тыквы, с которой Мэриан мысленно сравнивала ее раздувшееся тело. "Я с трудом встаю", - жаловалась она, чуть не плача. Но у Мэриан не было сил снова в течение целого вечера глядеть на Кларин живот и обсуждать с нею загадочное поведение его маленького жильца. В последний свой визит, пытаясь разрядить обстановку, Мэриан отделывалась веселыми замечаниями, которые никого не веселили, вроде: "Может, он у тебя трехголовый?" или "Никакой это не ребенок, а просто нарост вроде древесного гриба. А вдруг это слоновая болезнь или опухоль…" После этого вечера она решила, что ее визиты приносят Кларе больше вреда, чем пользы, и лучше их прекратить. Но, охваченная сочувствием, подогреваемым сознанием своей вины, она, прощаясь, взяла с Джо слово, что он сразу, как только будут новости, позвонит ей, и даже героически предложила прийти посидеть с их детьми - в случае крайней необходимости. И вот теперь голос Джо произнес:
- Слава богу, все кончилось. Опять девочка, десять фунтов семь унций, в больницу мы поехали только вчера, в два часа ночи. Даже боялись, как бы она не родила в такси.
- Чудесно! - воскликнула Мэриан. Она стала поздравлять Джо и засыпала его вопросами. Узнала номер палаты и когда впускные часы, и записала в свой блокнот.
- Передай, я завтра же ее навещу.
Она думала о том, что теперь Клара начнет принимать свои прежние нормальные размеры, и с ней будет легче разговаривать: все это время Мэриан не оставляло ощущение, что она обращается не к беременной подруге, а к гигантской муравьиной "царице", раздувшейся от бесчисленных зародышей будущей муравьиной колонии; иногда Мэриан казалось, что Клара потеряла человеческий облик, а иногда наоборот - что перед нею не один человек, а несколько, абсолютно ей не знакомых. Ей вдруг захотелось купить Кларе букет роз - подарок к возвращению подлинной Клары, которая вновь вступает в безраздельное владение своим хрупким телом.
Мэриан положила телефонную трубку и откинулась на спинку кресла. Бежала по кругу секундная стрелка на часах, стучали пишущие машинки, цокали по полу высокие каблуки. Мэриан явственно ощутила, как бурлит и пенится время у ее ног: вот оно поднимает, подхватывает ее и затягивает в медленный водоворот, неуклонно влекущий ее к тому далекому - впрочем, уже не столь далекому - дню, который назначили они с Питером - в конце марта, кажется? - и который должен завершить один период ее жизни и начать следующий. Где-то уже велись приготовления к этому дню: родственники сговаривались, объединялись, они обо всем позаботятся, ей не о чем тревожиться. Она плыла, отдаваясь течению, веря, что оно вынесет ее к намеченной цели. Предстояло миновать сегодняшний день, проплыть мимо него, как мимо дерева, растущего на берегу и в точности похожего на все прочие деревья - разве что растет оно именно здесь, не дальше и не ближе, и только с одной-единственной целью - чтобы отмерить по нему пройденное расстояние. Ей захотелось поскорее миновать его. Она принялась отстукивать на машинке оставшиеся вопросы о собачьих галетах, чтобы время бежало быстрей.
В конце рабочего дня выплыла из-за своей перегородки миссис Боуг. Ее высоко поднятые брови придавали лицу выражение ужаса, но глаза были спокойны, как всегда.
- О, боже! - воскликнула она, обращаясь ко всем сразу и в то же время ни к кому лично. Это был один из ее приемов привлечь подчиненных к обсуждению мелких административных проблем. - Что за день! Мало нам этого безобразия на Западе, так теперь извольте разбираться с этим ужасным мосье Исподним!
- Опять этот мерзкий тип? - вскричала Люси, и ее напудренный опаловый носик сморщился от отвращения.
- Он самый! - подтвердила миссис Боуг. - Какое несчастье! - она в отчаянии заломила руки. Было ясно, что в действительности она ничуть не расстроена. - На этот раз он объявился в пригороде, в Итобайкоке. Сегодня оттуда звонили две дамы, и обе с жалобами на него. Скорее всего, он самый обыкновенный человек, милый и абсолютно безвредный, но какую ужасную тень он бросает на наш институт!
- А что он делает? - спросила Мэриан. Она впервые слышала о мосье Исподнем.
- О, это один из тех подлецов, что звонят женщинам, говорят всякие пакости, - сказала Люси. - Он и в прошлом году этим занимался.
- Да, но вся беда в том, - сокрушалась миссис Боуг, продолжая заламывать руки, - что он звонит от имени нашего института. И ему верят! Верят, что он представитель фирмы. Он говорит, что изучает спрос на нижнее белье. И конечно, его первые вопросы звучат вполне естественно: сорт, модель, размер и тому подобное. А дальше он переходит к разным интимным подробностям, пока возмущенная женщина не бросает трубку. И конечно, они звонят нам и жалуются, а то и обвиняют нас во всевозможных гадостях - попробуй докажи, что этот человек ничего общего с нами не имеет и что наши агенты никогда не задают неприличных вопросов. Скорей бы его поймали и заставили прекратить эти звонки, он всем ужасно надоел. Только его абсолютно невозможно выследить.
- Не понимаю, зачем он это делает, - задумчиво сказала Мэриан.
- Наверно, сексуальный маньяк, - сказала Люси и слегка передернула своими лиловыми плечами.
Миссис Боуг вновь подняла брови и покачала головой.
- Но все говорят, что у него очень приятная манера речи. Совершенно нормальная и даже интеллигентная. Он совсем не похож на тех ужасных типов, что звонят женщинам, молчат и дышат в трубку.
- Может быть, это только доказывает, что среди сексуальных маньяков есть приятные, вполне нормальные люди, - сказала Мэриан Люси, когда миссис Боуг удалилась к себе за перегородку.
Надевая пальто, выплывая из комнаты, дрейфуя через холл и опускаясь, точно в шлюзе, в кабине лифта, Мэриан продолжала думать о мосье Исподнем. Она представляла себе его интеллигентное лицо, его вежливые, предупредительные манеры агента страхового общества или похоронного бюро. Любопытно, какие это интимные вопросы он задает и что бы ответила она, если бы он позвонил ей. ("О, я говорю, очевидно, с мосье Исподним? Я так много слышала о вас… думаю, у нас есть общие знакомые".) Он, наверное, носит строгий костюм, повязывает старомодный галстук в косую полоску шоколадно-каштановых тонов. Туфли у него вычищены до зеркального блеска. Возможно, он был совершенно нормальным человеком, но его свели с ума рекламы дамских поясов, и он стал одной из жертв нашего общества. Это оно, общество, угодливо подсовывало и даже навязывало ему нежных, улыбчивых, затянутых в резиновые пояса женщин, а на деле надувало егоз однажды он попытался купить рекламируемой товар и обнаружил, что пояс-то - пустой. Но, вместо того чтобы разозлиться, стукнуть кулаком, прийти в бессильную ярость, он перенес разочарование спокойно и сдержанно и решил - этот мосье был человек рассудительный - пуститься на систематические поиски одетого в нижнее белье идеала: ведь он его так страстно желал. Поиски он стал вести по телефону, которым услужливо снабдило его то же общество. Собственно, справедливый обмен, ничего более: общество было у него в долгу.
Когда Мэриан вышла на улицу, она вдруг подумала: а что, если это Питер? Ей представилось, как он выбегает из своей юридической конторы в ближайшую телефонную будку, набирает номера домохозяек в Итобайкоке. Может быть, в этом состоял его своеобразный протест - протест против анкет? Против домохозяек пригорода? Против пластмасс? Или это был его единственный способ нанести ответный удар жестокому миру, который опутал его густой сетью обязанностей и помешал пригласить ее, Мэриан, пообедать? А название института и всю методику официального опроса потребителей он узнал, конечно же, от нее! Что, если это и есть его сущность, ядро его личности, тот истинный Питер, который в последние месяцы все более и более занимает ее воображение? Что, если это и есть сокрытый от постороннего глаза, спрятанный под внешней оболочкой индивидуум, до которого, несмотря на ее многочисленные попытки, предположения и кое-какие успехи, она еще не добралась? Что, если на самом деле он и есть мосье Ис-под-ний?
14
Как только голова Мэриан, словно перископ, поднялась над площадкой, она увидела пару голых ног. Еще шаг, и перед ней возникли бедра, торс и голова Эйнсли, которая стояла на тесной лестничной площадке и глядела на Мэриан. Эйнсли была еще не одета, а на ее обычно невыразительном лице теперь отражались легкое удивление и досада.
- Привет, - сказала она, - а я думала, ты сегодня обедаешь с Питером. - Эйнсли устремила укоризненный взор на бумажный пакет с продуктами, который Мэриан несла в руке.
Сделав последнее усилие, Мэриан поднялась на верхнюю ступеньку.
- Я собиралась, но ничего не вышло. У Питера какие-то срочные дела.
Она прошла в кухню и положила пакет на стол. Эйнсли вошла за ней и уселась на стул.
- Мэриан! - сказала она драматическим тоном. - Я выбрала сегодняшний вечер!
- Для чего? - рассеянно спросила Мэриан, ставя молоко в холодильник. Она не слушала Эйнсли.
- Ну для этого! Для Леонарда, Ты же знаешь…
Мэриан не сразу поняла, о чем речь, - она была занята собственными мыслями.
- Ах да, для этого! - сказала она наконец и медленно стянула с себя пальто.
Последние два месяца она не очень следила за успехами кампании, предпринятой Эйнсли (или Леонардом?), - ей хотелось держаться от этого подальше. Однако Эйнсли так часто заставляла ее выслушивать сводки, отчеты и жалобы, что Мэриан поневоле знала, что́ у них происходит. Как ни старайся держаться подальше, но уши-то не заткнешь. Кампания шла немного не по плану. Очевидно, Эйнсли слегка переборщила. Она разыграла такую недотрогу, что Лен после жестокого отпора, полученного в первый вечер, решил прибегнуть к длительной и изощренной осаде. Грубый натиск такую девицу только отпугнет; к ней надо подходить осторожно, на цыпочках. Он начал с приглашений к ленчу - не слишком частых, с пристойными интервалами; затем повел ее обедать в ресторан и наконец стал водить в кино, на заграничные фильмы; однажды он отважился во время сеанса взять ее за руку. Затем пригласил к себе - на чай. Эйнсли после рассказывала, беспрерывно чертыхаясь, что во время этого визита он не позволил себе ни малейшей вольности. Она не могла притвориться, что он ее напоил, - ведь уже раньше объявила, что в рот не берет спиртного. Он обращался с ней как с ребенком, терпеливо объяснял ей законы съемки, рассказывал разные байки о телестудии, уверял, что его интерес к ней - всего лишь интерес доброжелательного старшего друга, и под конец ей все это осточертело. Она не могла даже возражать ему: приходилось притворяться, что ум ее так же неразвит, как ее мимика. Эйнсли сама связала себе руки. Выдумав для себя некий образ, она уже не могла отойти от него. Начать заигрывать с Леном, показать ему хоть проблеск интеллекта было невозможно - это настолько не соответствовало принятой роли, что выдало бы всю ее игру. Она томилась и изнемогала от сверхутонченных маневров Лена, сгорала от нетерпения и с отчаянием следила, как бессмысленно уходят в прошлое нужные даты.
- Если и сегодня не выйдет, прямо не знаю, что я сделаю, - сказала Эйнсли. - Я больше так не могу. Придется браться за другого. Но я потеряла столько времени… - она нахмурилась, насколько позволяли ей едва обозначенные бровки.
- Где же это должно произойти? - спросила Мэриан, начиная догадываться, отчего ее неожиданное возвращение так расстроило Эйнсли.
- Да уж к себе он меня не позовет и объективы мне показывать не станет, - недовольно сказала Эйнсли. - А если бы и позвал и я согласилась, он бы заподозрил неладное. Мы сегодня идем обедать, и я подумала, что, если потом пригласить его сюда выпить кофе…
- Ты хочешь, чтобы я ушла? - хмуро спросила Мэриан.
- Я была бы тебе очень благодарна! Вообще-то мне наплевать, пусть хоть целая футбольная команда сидит в соседней комнате или даже под кроватью. Да и ему, конечно, тоже все равно, но ты же понимаешь, он считает, что мне это должно быть совсем не все равно и что меня надо хитростью заманивать в спальню - медленно и постепенно.
- Понимаю, - сказала Мэриан и вздохнула. Порицать Эйнсли в этом случае было не ее заботой. - Вот только не знаю, куда мне пойти…
Эйнсли просияла: главного она добилась, детали не имели большого значения.
- Позвони Питеру и скажи, что приедешь к нему! Не запретит же он тебе - жених все-таки!
Мэриан задумалась. Было время - она не очень ясно помнила его, - когда такой поступок не показался бы ей неуместным, даже если бы Питер и рассердился на нее. Но теперь, в особенности после сегодняшнего разговора по телефону, это было невозможно. Конечно, она могла тихонько устроиться у него в гостиной с книжкой, но все равно он в душе обвинит ее в собственнических инстинктах, или в ревности, или в попытке вмешаться в его дела. Даже если она объяснит всю ситуацию с Эйнсли. А это было нежелательно: хотя Питер почти не виделся с Леном, так как из стойкого холостяка превратился в жениха и соответственно изменил привычки и знакомства, однако из мужской солидарности он мог рассердиться, что грозило неприятностями если не для Эйнсли, то по крайней мере для нее, Мэриан: ее рассказ стал бы для Питера оружием против нее.
- Нет, пожалуй, я к нему не пойду, - сказала она. - У него ужасно много работы.
Идти ей было некуда. Клара в больнице. Сидеть в парке или гулять - замерзнешь. Позвонить какой-нибудь из конторских девственниц?..
- Пойду в кино, - решила она наконец.
Эйнсли радостно улыбнулась.
- Чудненько! - сказала она и пошла к себе - одеваться.
Через несколько минут высунулась из-за двери и спросила:
- Я возьму виски, если понадобится, ладно? Скажу, что это твоя бутылка, но что ты не рассердишься.
- Конечно, бери, - ответила Мэриан. Виски было общее. Эйнсли заплатит разницу, когда они будут покупать следующую бутылку, а если она и забудет, то полбутылки виски - небольшая цена, чтобы раз и навсегда покончить с этой нервотрепкой, которая уже слишком затянулась.
Мэриан осталась на кухне. Прислонясь к кухонному столу, она задумчиво рассматривала содержимое раковины - четыре стакана с мутной водой, яичную скорлупу, кастрюльку, в которой недавно готовили макароны с сыром. Она решила, что не будет мыть посуду, но сделала символический жест - собрала и выбросила в мусорное ведро яичную скорлупу. Она ненавидела неприбранные отбросы.
Эйнсли появилась при полном параде: умело подведенные глаза, серьги в виде крохотных маргариток, нарядная блузка и джемпер.
- Фильм рано или поздно кончится, - сказала Мэриан, - и мне придется вернуться около половины первого. "Даже если ты рассчитывала, что после кино я буду спать в канаве", - добавила она про себя.
- К половине первого я уже справлюсь, - уверенно сказала Эйнсли, - а если нет, нас здесь не будет; я выкину его в окно и прыгну следом! Но, пожалуйста, на всякий случай, не входи в комнаты без стука.
Мэриан с тревогой отметила это множественное число "в комнаты".
- Знаешь, - сказала она, - всему есть предел. Управляйся в своей комнате.
- Но ведь твоя чище, - резонно возразила Эйнсли. - К тому же когда невинная девица теряет голову в порыве страсти, она не может вдруг остановиться и сказать: "Это не та дверь".
- Пожалуй, - сказала Мэриан. Она почувствовала себя бесприютной и обездоленной. - Но мне бы не хотелось наткнуться на вас в моей собственной постели.
- Вот что, - сказала Эйнсли, - если все же мы под занавес окажемся у тебя, я повешу на ручку двери галстук, идет?
- Чей галстук? - спросила Мэриан. Эйнсли коллекционировала самые разные вещи: на полу в ее комнате валялись фотографии, письма, полдюжины засохших цветов; но галстуков там, кажется, пока не было.
- Его, конечно, - пояснила Эйнсли.
Мэриан вдруг представилась комната с трофеями - чучелами пригвожденных к стене рогатых голов.
- Отчего бы тебе не повесить его скальп? - сказала она. Леонард все-таки считался ее другом.
В одиночестве, уничтожая приготовленный из полуфабрикатов обед, запивая его чаем, она обдумывала ситуацию и продолжала обдумывать ее, бесцельно слоняясь по квартире в ожидании часа, когда можно будет пойти на последний сеанс, а затем еще и по дороге к ближайшему району кинотеатров; где-то в глубине ее сознания билась мысль, что Лена следует предостеречь, но Мэриан не знала, как это сделать, и главное - зачем. К тому же нелегко ему будет поверить, что юная, неопытная, невинная Эйнсли - этакий розовый бутончик - в действительности хитроумная сверхсамка, плетущая гнусную интригу против него, фактически использующая его страсть как дешевую замену искусственного оплодотворения и полностью пренебрегающая его собственными переживаниями. Никаких доказательств Мэриан представить не могла - Эйнсли вела себя необычайно осторожно. Мэриан пару раз собиралась позвонить ему ночью и, натянув на трубку нейлоновый чулок, прошептать: "Берегись!" Но это было глупо. Он ни за что не поймет, чего ему следует беречься. Написать анонимное письмо?.. Подумает, что пишет маньяк или какая-нибудь бывшая его приятельница, ревнующая и рассчитывающая таким способом помешать его дьявольскому плану соблазнения Эйнсли, - это его только подхлестнет. К тому же со времени помолвки Мэриан они с Эйнсли как бы заключили молчаливое соглашение о невмешательстве; в конце концов, Эйнсли тоже не одобряет ее тактику. Скажи она что-нибудь Лену, и Эйнсли предпримет сокрушительную - или по крайней мере решительную - контратаку. Нет, придется предоставить Лена его судьбе, тем более что он сам с радостью идет в сети. Кого и кому бросали на растерзание: первого христианина львам или, наоборот, первого льва - христианам? И разве она, Мэриан, не стоит на стороне Созидательной жизненной силы? Этот вопрос задала ей Эйнсли во время одной из их воскресных дискуссий.