После обеда мы все перешли в захламленную гостиную. Джо остался в столовой, и я предложила помочь ему убрать посуду, но он сказал, что будет лучше, если я поразвлекаю Клару. Клара уселась на диван среди груды мятых газет и закрыла глаза. Я так и не нашла, о чем с ней говорить, и сидела, уставившись на потолок, украшенный в центре гипсовой розеткой; когда-то под ней, наверное, висела люстра. Я вспоминала Клару, какой она была в школе: высокая, хрупкая девочка, которую всегда освобождали от занятий спортом, и когда мы, напялив синие тренировочные костюмы, бегали по залу, она устраивалась на скамейке у стены и смотрела на нас с таким видом, будто ее забавляет зрелище неуклюжих, потных девиц. В классе у нас почти все были толстушки, объедающиеся картофельными чипсами, и Клару считали образцом той прозрачной женской красоты, которую изображают на рекламах духов. В университете Клара казалась уже не такой болезненной, но к тому времени она отрастила свои светлые волосы, придававшие ей еще более несовременный, даже средневековый вид: она напоминала мне дам, сидящих среди роз, на старинных гобеленах. Характер у нее был, конечно, совсем не средневековый, но на меня всегда очень влияло внешнее впечатление.
В конце второго курса, в мае, Клара вышла за Джо Бейтса, и сначала я считала, что они - идеальная пара. Джо был высокий, лохматый и немного сутулившийся парень, старавшийся оберегать Клару; он был почти на семь лет старше ее и уже кончал университет. До свадьбы они так обожали друг друга, что это даже отдавало каким-то нелепым романтизмом. Так и казалось, что Джо вот-вот бросится расстилать в грязи свое пальто, чтобы Клара не замочила ноги, или упадет на колени и станет целовать ее резиновые сапоги.
Дети у них рождались случайно; первая беременность удивила Клару: она никак не ожидала, что с ней может приключиться такое; а вторая - повергла в уныние; теперь, во время третьей беременности, она впала в мрачный фатализм. Детей она сравнивала с ракушками, облепившими корабль, и с улитками, присосавшимися к скале.
Глядя на нее, я чувствовала, как меня охватывают жалость и смущение: ну что я могу для нее сделать? Может, предложить, что я как-нибудь приду прибрать в доме? Клара настолько непрактична, что не в состоянии справиться даже с простейшими бытовыми проблемами; она никогда не умела следить за своими расходами или вовремя приходить на лекции. Заходя во время перерыва к себе в комнату в общежитии, она вечно застревала там, оттого что не могла найти вторую туфлю или кофточку, и мне приходилось извлекать свою приятельницу из груды барахла, в котором она погрязала. Ее неаккуратность не отличается творческим накалом, свойственным Эйнсли, которая - в соответствующем настроении - может за пять минут перевернуть все вверх дном; в отличие от Эйнсли, Клара просто пассивна. Она будет беспомощно стоять посреди комнаты, глядя, как волна грязи поднимается и поглощает все кругом, но не сделает даже попытки остановить ее или хотя бы отойти в сторону. Так у них получилось и с детьми: за своим собственным организмом Клара пассивно наблюдала как бы со стороны и не пыталась им управлять. Я стала разглядывать цветы на ее платье для беременных; стилизованные пестики и лепестки двигались словно живые при каждом Кларином выдохе.
Мы ушли рано, как только унесли в постель вопящего Артура; выйдя из гостиной, Джо обнаружил, что Артур совершил за дверью, как выразился Джо, "оплошность".
- Оплошность, как же, - заметила Клара, открывая глаза. - Он просто обожает пи́сать за дверью. Не понимаю, откуда это. Видно, будет тайным агентом, или дипломатом, или еще чем-нибудь в этом роде. Скрытный, как чертенок.
Джо проводил нас до двери, неся охапку грязного белья.
- Обязательно приходите опять, - сказал он. - А то Кларе совсем не с кем по-настоящему поговорить.
5
Когда мы шли к станции метро, было уже почти темно, трещали цикады, бубнили телевизоры в домах (иногда в открытом окне мелькал голубой экран), пахло теплым асфальтом. Я чувствовала, что кожа у меня задыхается, словно мое тело облепили мокрым тестом. Я подозревала, что Эйнсли недовольна проведенным вечером: она как-то неодобрительно молчала.
- Обед был не так уж плох, - сказала я, пытаясь проявить лояльность по отношению к Кларе; в конце концов, по сравнению; с Эйнсли Клара была моим старым другом, - Джо наконец научился прилично готовить.
- Как она это терпит?! - сказала Эйнсли с бо́льшим раздражением, чем обычно. - Муж делает за нее всю домашнюю работу, а она целыми днями лежит в кресле. Он обращается с ней, как с неодушевленным, предметом!
- Послушай, Клара все-таки на седьмом месяце, - сказала я, - и вообще она болезненная женщина.
- Болезненная женщина! - возмутилась Эйнсли, - Она в расцвете сил. Уж если там кто болен, так это он. Я его знаю всего четыре месяца, но даже за это время он ужасно постарел. Она паразитирует на нем.
- Что же ты предлагаешь? - спросила я, рассердившись; Эйнсли не понимала Клариного положения.
- Она должна что-нибудь делать, хотя бы для виду. Ведь она так и не кончила университет. Вот и занималась бы. Многие пишут дипломы во время беременности.
Я вспомнила, что, когда бедняжка Клара забеременела в первый раз, она считала, что лишь на время бросает занятия. Забеременев во второй раз, она начала жаловаться: "Не понимаю, как это получается! Я так стараюсь быть осторожной". Она всегда была против таблеток - считала, что они могут повлиять на ее личность, но постепенно начала сдавать свои позиции. Во время второй беременности она прочла французский роман (в переводе на английский) и какую-то книгу об археологической экспедиции в Перу и стала поговаривать о вечернем факультете. Теперь она иногда с горечью отмечает, что превратилась в домашнюю хозяйку.
- Но ты сама всегда говорила, - сказала я Эйнсли, - что диплом еще ничего не значит.
- Конечно, диплом сам по себе ничего не значит, - подтвердила она. - Диплом важен как символ. Клара должна взять себя в руки.
Когда мы пришли домой, я вспомнила о Лене и решила, что еще не поздно ему позвонить. Он был дома, и, обменявшись с ним обычными приветствиями, я сказала, что хотела бы повидать его.
- Прекрасно, - сказал он. - Когда и где? Придумай место попрохладнее. Я совсем забыл, что у нас тут летом такая жарища.
- Ну, так нечего было возвращаться, - сказала я, намекая, что знаю, почему он вернулся, и давая ему повод для объяснений.
- Спокойнее было уехать, - сказал он чуть самодовольно. - Им дай только палец, и они откусят тебе руку. - У него появился британский акцент. - Кстати, Клара мне сказала, что у тебя новая соседка.
- Она не в твоем вкусе, - сказала я.
Эйнсли была в гостинной и сидела на диване спиной ко мне.
- Ты хочешь сказать, слишком стара, старше тебя? - с усмешкой спросил Лен. Мой преклонный возраст всегда служил пищей для его острот.
Я засмеялась.
- Ну, скажем, завтра вечером, - предложила я. Мне вдруг пришло в голову, что Лен сумеет отвлечь Питера от мрачных мыслей. - Около половины девятого у входа в Парк-Плаза. Я тебя познакомлю с моим другом.
- А, - сказал Лен, - мне про него Клара говорила. Надеюсь, это не всерьез?
- Нет, нет, вовсе нет, - сказала я, чтобы его успокоить.
Когда я повесила трубку, Эйнсли спросила:
- Это тот самый Лен Слэнк?
Я кивнула.
- Каков он из себя? - спросила она небрежно. Не ответить было невозможно.
- Да так, вполне обыкновенный, - сказала я. - Не думаю, чтобы он тебе понравился. Блондин, кудрявый, в очках. А что?
- Просто так, - она встала с дивана, пошла на кухню и крикнула оттуда: - Хочешь выпить?
- Нет, спасибо, - сказала я. - Принеси мне лучше стакан воды.
Я перешла в гостиную и села у окна на сквозняке. Эйнсли принесла для себя виски со льдом, а для меня стакан воды. Подав мне воду, она села на пол.
- Мэриан, - сказала она, - я хочу тебе что-то сказать.
Голос у нее был такой серьезный, что я забеспокоилась.
- Что случилось?
- Я завожу ребенка, - тихо сказала она.
Я хлебнула воды. Трудно было поверить, чтобы Эйнсли могла так просчитаться.
- Не верю, - сказала я, - на тебя это не похоже.
- Уж не думаешь ли ты, что я просчиталась? - засмеялась Эйнсли. - Нет, я еще только собираюсь забеременеть.
Мне стало легче, но я плохо понимала, о чем она говорит.
- Ты выходишь замуж? - сказала я, вспомнив о бедняге Тригере и безуспешно пытаясь прикинуть, кого из холостых мужчин Эйнсли имеет в виду. Сколько я ее знала, она всегда была принципиально против брака.
- Я так и думала, что ты сразу заговоришь о муже, - сказала она с насмешкой и не без презрения. - Нет, замуж я не собираюсь. Большинство детей только страдает от избытка родителей. Или ты считаешь, что обстановка такого дома, как у Клары и Джо, благоприятна для ребенка? Попытайся представить, какое у них должно сложиться представление об отце и матери. Кларины детки уже сейчас закомплексованы свыше головы, и виноват больше всего отец.
- Джо - замечательный отец! - воскликнула я. - Он все для нее делает. Да как бы Клара справилась без него?
- В том-то и дело, - сказала Эйнсли. - Она прекрасно справилась бы без него. И дети получили бы более здоровое воспитание. Современные мужья только губят свои семьи. Ты заметила, что она даже не кормит ребенка грудью?
- Но у Элен зубы, - возразила я. - Большинство матерей перестают кормить, когда у ребенка появляются зубы.
- Вздор! - мрачно отрезала Эйнсли. - Я уверена, что Джо ее заставил. В Южной Америке кормят грудью гораздо дольше. А мужчины Северной Америки терпеть не могут, когда у матери и ребенка складываются естественные отношения. Мужчинам кажется, что они не нужны. Рожок - совсем другое дело. Джо может не хуже матери кормить ребенка из рожка. Если предоставить матери возможность руководствоваться природными инстинктами, она всегда будет стараться как можно дольше кормить грудью. Я, во всяком случае, постараюсь.
Чувствуя, что наш разговор уходит в сторону - мы начали с чисто практического плана, а теперь обсуждали теорию - я попыталась вернуться к личным вопросам.
- Ведь ты же ничего не знаешь о детях, Эйнсли! Ты их даже не любишь. Я сама слышала, как ты говорила, что от детей только грязь и шум.
- Мне не нравятся чужие дети, - сказала Эйнсли. - Свои - совсем другое дело.
Я не нашла, что возразить, и растерялась: я, собственно, даже не понимала, почему мне так не нравится ее идея. Самое неприятное заключалось в том, что Эйнсли была способна действительно осуществить свою затею. Уж если ей чего-нибудь захочется, она приложит массу усилий и своего добьется. Хотя цели, которые она перед собой ставит, на мой взгляд, часто бывают совершенно бессмысленны, как, например, сейчас. Я решила обсудить этот вопрос с чисто практической стороны.
- Ну ладно, - сказала я. - Допустим. Но для чего тебе ребенок? Что ты будешь с ним делать?
Она посмотрела на меня с отвращением.
- У каждой женщины должен быть хотя бы один ребенок, - сказала она тоном диктора радиорекламы, утверждающего, что каждая женщина должна иметь хотя бы один электрический фен. - Это еще важнее, чем секс. Это реализация женского начала.
Эйнсли любит популярные антропологические труды о первобытных цивилизациях: среди ношеной одежды, затопившей ее комнату, утонула не одна такая книжка. В ее колледже читали обязательные лекции на подобные темы.
- Но почему именно сейчас? - сказала я, пытаясь найти хоть какие-нибудь аргументы против ее затеи. - А как же твоя работа в картинной галерее? Ты же хотела познакомиться с художниками? - Я словно протягивала ослу морковку.
Эйнсли сверкнула глазами.
- Почему ребенок должен помешать работе в картинной галерее? Ты всегда рассуждаешь так, словно надо на каждом шагу делать выбор - или одно, или другое! В жизни надо стремиться к полноте. А что касается того, почему именно сейчас… Видишь ли, я давно уже об этом думаю. Тебе разве не хочется иметь цель в жизни? И разве не лучше рожать детей, пока мы молодые? Пока мы еще способны получать от них удовольствие? Кроме того, доказано, что дети растут более здоровыми, если матери рожают их в возрасте от двадцати до тридцати лет.
- Ты, значит, родишь ребенка и будешь его растить, - сказала я, оглядывая гостиную и соображая, сколько времени, энергии и денег потребуется мне на то, чтобы собрать вещи и снова переехать. Большинство вещей в квартире принадлежит мне: массивный круглый кофейный столик, который я откапала на чердаке у своих родственников; ореховый раскладной стол, который мы накрываем, когда приходят гости, - тоже от родственников; мягкое кресло и диван куплены в лавке Армии спасения и заново обиты. Огромный плакат Тэда Бара и разноцветные бумажные букеты - собственность Эйнсли, как и надувные пластмассовые подушки с геометрическими узорами. Питер сказал, что нашей гостиной не хватает цельности. Я никогда не считала, что поселилась в этой квартире на длительный срок, но теперь, когда возникла угроза ее потерять, она показалась мне родным и надежным убежищем. Столы твердо уперлись ножками в пол; неужели этот круглый кофейный столик можно снести вниз по узкой лестнице? Неужели плакат Тэда Бара можно свернуть и выставить напоказ трещины в штукатурке? Неужели надувные подушки попросту лягут в чемодан? Я подумала о том, как отнесется "нижняя дама" к беременности Эйнсли: подаст ли она на нас в суд за нарушение контракта?
Эйнсли надулась.
- Конечно, я буду его растить, чего ради пускаться во все тяжкие, если не собираешься воспитывать своего ребенка?
- Короче говоря, - сказала я, допивая воду, - ты решила родить незаконного ребенка и вырастить его без отца.
- Господи, ну почему я должна все объяснять?! И неужели нельзя обойтись без этих пошлых формулировок? Рожать детей - вполне законно! А ты, Мэриан, ханжа и все наше общество - ханжеское!
- Ну, ладно, я ханжа, - сказала я, в душе обидевшись на Эйнсли. Мне казалось, что я проявила некоторую широту взглядов. - И, допустим, нам приходится жить в ханжеском обществе. Но ведь в таком случае твое намерение эгоистично. Ты думаешь только о себе - а ребенок будет страдать! И недостаток материальных средств, и предрассудки общества будут постоянно сказываться на нем.
- Для того чтобы общество переменилось, - сказала Эйнсли с запалом убежденного революционера, - наиболее передовые его члены должны указывать дорогу остальным. А ребенку своему я буду говорить только правду. Конечно, не обойдется без неприятностей, но даже в нашем обществе есть люди широких взглядов. К тому же это будет особый случай - я же не случайно забеременею!
Несколько минут мы молчали. Суть дела вполне прояснилась.
- Ну ладно, - сказала я наконец, - как видно, все это у тебя продумано. Кроме отца. Я понимаю - это незначительная техническая подробность, но тебе потребуется мужчина, хотя бы на некоторое время. Люди, знаешь ли, не размножаются почкованием.
- Верно, - сказала она серьезно. - Я об этом думала. Тут нужен мужчина с хорошей наследственностью и привлекательной внешностью. И лучше бы такой, кто согласится мне помочь и не станет разводить фигли-мигли насчет брака.
Мне не нравилось, что она рассуждает об этом, как фермер о разведении скота.
- У тебя есть кто-нибудь на примете? Может быть, этот студент, будущий дантист?
- Ну нет, только не дантист, - сказала она. - У него подбородок питекантропа.
- Может, тогда тот парень из вашей фирмы, который едет свидетелем на процесс об убийстве?
Эйнсли нахмурилась.
- По-моему, он глуповат. Я бы, конечно, предпочла художника, но генетически это слишком рискованно. У всех художников теперь от ЛСД разрушаются хромосомы. Можно, конечно, откопать прошлогоднего Фрэди, он был бы не против, но он слишком толстый и у него ужасно колючая щетина. Я бы не хотела иметь толстого ребенка.
- Да еще с колючей щетиной, - поддакнула я. Эйнсли посмотрела на меня с неудовольствием.
- Издеваешься, - сказала она. - Если бы люди больше думали о том, какие наследственные черты они передают потомству, дети рождались бы по плану, а не от слепых страстей. Известно, что человеческая раса вырождается - а все потому, что мы беспечно передаем детям свои слабые гены, а с развитием медицины они еще больше закрепляются - ведь естественного отбора теперь не существует.
У меня голова шла кругом. Я знала, что Эйнсли ошибается, но не могла найти изъяна в ее рассуждениях и решила лечь спать, пока она меня не переубедила.
Войдя к себе, я села на кровать, прислонилась спиной к стене и задумалась. Сначала я пыталась придумать, как отговорить Эйнсли, но потом махнула рукой. Раз она настроена так решительно, я могу только питать надежду, что ее причуда скоро пройдет, но не мое, в сущности, дело ее разубеждать. Просто придется мне самой как-то перестроить свои планы. Если надо будет сменить квартиру, я могу, наверное, найти себе другую соседку; но имею ли я право бросить Эйнсли на произвол судьбы? Поступать безответственно мне не хотелось.
Я легла, чувствуя, что мое душевное равновесие нарушено.