Раньше мы с Йенни учились в одном классе. Один день мы ходили в школу в обнимочку, щебеча, как помолвленные. А на другой держались друг от друга на расстоянии пушечного выстрела и делали вид, что не знакомы. Мы соревновались во всем, начиная с того, у кого больше двоюродных братьев и сестер, и заканчивая тем, кто хуже подготовился к урокам.
Недавно Йенни поступила в медучилище, и я вижу ее довольно редко, по утрам мы встречаемся на автобусной остановке.
Один раз я ей рассказала какую-то смешную историю, услышанную от Пии, и Йенни бросила на меня недобрый взгляд. У нее теперь другие подружки, но чувство собственности по отношению ко мне до сих пор ее не покидает.
"Пия - это такая лохматая, у которой физиономия, будто поперек рта огурец застрял?" - неприятно пошутила она, и я громко расхохоталась. Отчасти потому, что это действительно было смешно. У Пии были прямые светлые волосы и высокие скулы, и, когда она улыбалась, скулы оттопыривались, словно концы огурца, застрявшего поперек во рту. А отчасти потому, чтобы показать Йенни, что мы по-прежнему друзья.
Так она сказала однажды в октябре, и позже я это вспомнила. Это Йенни сообщила мне, что Пия умерла. В тот день, когда ее привезли, у Йенни была практика в больнице. (Нет, только не сейчас! Не могу об этом говорить!)
Но разумеется, трусиха Линнея чувствовала себя предательницей - ведь я засмеялась, - и поэтому на следующий день угостила Пию шоколадным пирожным в школьной столовой.
Мы сидели, положив ноги друг другу на стулья. Раскрыв на столе блокноты, выставляли отметки парням - прямо как шестиклассницы. Только теперь мы надеялись, что разбираемся в этом вопросе получше, чем в прежние беспечные времена. Мы надевали темные очки и, сидя на корточках в столовке за горшками с искусственными растениями, шпионили так, что никто не догадался бы, за кем мы наблюдаем. У нас даже были такие маленькие наклейки, чтобы выставлять отметки, - божьи коровки, сердечки, лягушки и мухи.
- Маркус, четыре божьих коровки из пяти возможных! - сказала я. - За волосы, золотистый загар, бейсболку и еще за то, что он так мило шепелявит и стесняется этого.
- Три. Минус одна за то, что он ударяет за Сарой.
- А что такого, Сара ведь нормальная девчонка?
- Нормальная. Но она симпатичнее, чем я. Этого я простить не могу, - строго сказала Пия, и Маркусу пришлось присудить трех божьих коровок.
- Юхан! Со стороны кажется, что он нормальный парень, а на самом деле из тех, кто думает, будто удачно пошутил, когда смачно рыгает тебе в лицо. Три лягушки!
- Я бы еще добавила Юхану одного червяка! - сказала Пия. - Он спросил у меня, где я пропадала всю его жизнь, - видать, я в ней была самым ярким пятном.
- И что ты ему ответила?
- Рыгнула ему в лицо, что тут еще ответить! А кто тот высокий светлый парень? Такое впечатление, что он тащит девчонок в темные уголки, чтобы как следует зажать их там.
- Так и есть, - сказала я. - Во всяком случае, он затащил в подвал Линду и прижал ее к полкам, когда они должны были принести книги. Она об этом рассказывала четырнадцать раз.
- Пять сердечек! - воскликнула Пия. Через мгновение она уже стояла возле его столика и просила одолжить сахарницу. Они встретились взглядами, и, мне показалось, в воздухе что-то щелкнуло, раздавшись эхом по всей столовой.
Пия есть Пия. Она просто брала себе то, что хотела, парней она отбирала строго. И бросала их моментально, так что они, по-моему, даже не успевали понять, что произошло. Это продолжалось до тех пор, пока она не встретила того последнего парня. Кто он, я так и не узнала.
ОКТЯБРЬ
Палач
Каким-то непостижимым образом я всегда остаюсь в дураках, поэтому терпеть не могу карты.
Вот, к примеру, такая история.
У нас в классе все так боятся учителя биологии, что просто описаться готовы, когда он открывает дверь в кабинет. Его взгляд обводит сидящих за партами, словно лазерный прицел. Такое ощущение, что пластиковое покрытие на партах сейчас расплавится и стечет на пол. Затем он медленным движением опытного садиста открывает свой черный портфель с медными пряжками. В нем лежат контрольные, написанные на прошлой неделе, и все знают, что того, кто не справился с заданием, учитель разложит на столе в биологической лаборатории и позволит всем его выпороть. Но пока он притворяется, будто застежки на портфеле заклинило, а в классе стоит гробовая тишина, все держат кулачки и пытаются не слишком трястись от страха.
Наконец он достает небольшую стопку бумаг, совершенно серую от потных рук перепуганных насмерть учеников. И начинает резню, взявшись за дело усердно, словно палач со свежезаточенным топором. Он зачитывает вслух все ошибки, не забывая упомянуть того, кто их сделал, и никогда не упускает случая пустить ядовитую стрелу с персональными шипами:
- Вполне возможно, что кровеносная система Нильсона действительно выглядит так, как он ее описал. Это объясняет его нездоровый цвет лица.
Или так:
- Если бы наша малышка, сидящая у окна, как там ее зовут, использовала свои пальцы, чтобы делать записи, вместо того чтобы давить угри на уроках, она, наверное, запомнила бы, что я говорил о многослойном эпителии.
("Наша малышка" при этом ни жива ни мертва от ужаса.)
На самом деле Палач принадлежит к исчезающему виду учителей. Во всяком случае, в нашей школе таких больше нет.
После урока мы, пошатываясь, бредем в туалет, а потом в столовку, пытаясь обсудить происшедшее. Те, кто попал под раздачу, молчат и притворяются ветошью, а остальные рассуждают о том, что же делать:
- Какой же он придурок! Как он меня достал. Чего теперь, валиум пить перед биологией?
- Черт, Нильсон, мы его в следующий раз опустим по полной. Прижмем к стене и забьем камнями из его уродской коллекции минералов.
Я молчу. Отличники ненавидят Палача так же сильно, как двоечники, поэтому я на биологии держусь середины и притворяюсь невидимкой.
Но в тот раз народ почувствовал запах крови. Все сговорились, что на следующем уроке никто и рта не раскроет, все будут молча пялиться на точку над головой Палача. Возможно, настоящим планом военной кампании это не назовешь, но хоть что-то, сделаем это, чтобы не перестать себя уважать. И что же дальше?
На следующем уроке Палач почти что в хорошем настроении. (Небось сожрал какого-нибудь сироту на завтрак.) Он снисходительно отпускает нечто походящее на остроты и сообщает, что на дворе весна и в воздухе витает аллергия на цветочную пыльцу.
- На какую пыльцу аллергия бывает чаще всего? - спрашивает он. - А, Линнея?
Я молчу, словно идиотка, глядя на точку над его головой.
Он обнажает клыки таким манером, какой у других мог бы сойти за улыбку.
- Ты не знаешь? Ну-ка, посмотри на меня!
Я молчу, продолжая упрямо таращиться на люстру.
Он нависает надо мной. Его хорошее настроение как ветром сдуло. Штормовое предупреждение: "Смотри на меня!"
Во рту и в глазах у меня пересохло. Вся влага в моем организме переместилась в мочевой пузырь. Но я чувствую молчаливую поддержку одноклассников и пялюсь на потолок.
Какая же я идиотка!
Палач начинает метаться по классу, тыкая пальцем в лицо всем подряд и извергая вопросы, как дракон извергает пламя. И все отвечают, кто правильно, кто нет. Они смотрят на него по-собачьи, едва сдерживая позывы сорваться и побежать в туалет. ("I'll make the bastards talk!" - шипит Крестный отец, играя стилетом.)
Пару минут спустя он швыряет мне в лицо новый вопрос, и я отвечаю, глядя на него по-собачьи и чувствуя, что сейчас подо мной будет мокро. Выходя из класса, чувствую на себе его взгляд, подобный лазерному прицелу, и знаю, что он никогда ничего не забывает.
В столовке я сижу совершенно одна, народ обходит мой стол за версту. Но я все же тащусь к другим.
- Черт, почему вы меня подставили? Зачем стали отвечать? - говорю я, приклеив к губам тупую улыбку.
Молчание.
- Слушай, ну он же был в хорошем настроении. У него ведь тоже есть свои чувства. Ты сама его довела.
Я просто оглохла и онемела. Не могу поверить своим ушам.
Когда слух вновь вернулся ко мне, я услышала, как они рассуждают о том, что же делать.
- Я наконец-то сделала, а вы, придурки несчастные, меня не поддержали! - крикнула я. - Хоть мы и договорились.
- А мне показалось, что ты отвечала на вопросы вместе со всеми, - сказал Нильсон, и все вышли из-за стола.
Так я снова осталась в дураках.
Палач меня возненавидел. Придурки одноклассники - тоже. Я и сама прониклась к себе ненавистью.
* * *
После этого на физре мы с Пией взяли временное освобождение и пошли прогуляться.
- Да им просто стыдно, - сказала Пия. - Чем больше они стыдятся, тем сильней на тебя наезжают.
- И что же мне делать?
Ох, Пия…
Черт, черт, черт! Как ты могла оставить меня с этими идиотами? Не могу тебе этого простить. Была б ты здесь, я бы тебя огрела сумкой с учебниками.
Теперь мой единственный собеседник - стена. Бывают дни, когда я, обхватив голову руками, утыкаюсь в колени, лишь бы не разбить башку о стенку изо всех сил.
НОЯБРЬ
Велосипедная стоянка для моего любимого
Маркус…
Я люблю тебя вот уже три года!
Мама говорит, нужно приучить себя говорить "влюблена", а не "люблю", ведь именно это я имею в виду. Любовь - это нечто большее, неведомое соплячкам вроде меня, считает она. По большому счету нет разницы между любовью к мужчине, ребенку и матери, но я пока этого не понимаю. Влюбленность тоже может быть сильной, но продолжаться вечно она не может, иначе просто сойдешь с ума.
Именно так она и говорит, хотя не знаю, с какой стати я должна прислушиваться к ее мнению в этом вопросе. У нее у самой в жизни одни проблемы как с влюбленностью, так и с настоящей любовью, сплошной бардак. Как я уже говорила, они с папой в разводе, и осенью у нее начался разлад с Инго, моим отчимом.
Слово "влюбиться" мне не нравится. Оно как будто бы означает, что ты совершил какую-то ошибку: "вляпался" или "врезался", не говоря уже о "влип". То есть ты как бы любишь кого-то, но потом все идет наперекосяк и ты уже не любишь, а "влюблена".
Маркус - совершенно обычный парень. Впервые я увидела его на районном соревновании, когда мы учились в седьмом классе. Он метал дротики и был красив, как бог, мускулы на животе ну прямо как кубики. Одна из девчонок, тусовавшихся возле спортивной арены, взяла его футболку и, зажмурившись, зарылась в нее лицом. На этих соревнованиях я должна была прыгать в длину, потому что все обычно думают, будто люди высокого роста хорошо прыгают в длину. Ага, так и есть. Я прыгаю и в длину, и в высоту, только не могу делать это по отдельности. Я одновременно рвусь в высоту и в длину, из меня вышла бы замечательная кенгуру.
В тот день наша школа лидировала, и я превзошла себя, завоевав второе место. В финале я должна была соревноваться с девчонкой из другой школы. Надо было сделать лишь одну удачную попытку, такую же, как до этого, чтобы выиграть. Весь наш класс прилип к ограждениям и скандировал: "Лин-не-я! Лин-не-я! ЛИН-НЕ-Я!"
Ринувшись вперед, я сделала три неудачные попытки, три неудачных прыжка подряд, и уселась, глядя на свои кроссовки, под веселые крики парней из класса: "Линнея, попрыгунья ты наша!"
- Вы только посмотрите на эту попрыгунью стрекозу! - голосил маленький косоглазый придурок по имени Тобба, который едва доставал мне до пупка. Впрочем, такого роста была половина парней из нашего класса, когда мы учились в седьмом. Кажется, им это действовало на нервы. Девчонки лишь тихо хихикали.
Я так и сидела, ковыряя дырку на футболке и утешая себя фантазиями о собственных похоронах, где я выступала в роли прекрасной покойницы, а весь класс захлебывался от плача, так что слезы текли ручьем. Сами знаете, ведь все когда-то такое себе представляли.
Кто-то похлопал меня по спине. Это был Маркус. Он протянул мне мою олимпийку, брошенную кем-то в лужу. Маркус выжал ее.
- Когда я первый раз метал дротик, то попал в нашего классного руководителя, - сказал он без всякой преамбулы. - Прямо в ногу. Они прозвали меня Кротом, потому что я был толстым, маленьким да еще и почти слепым.
- Ты же не виноват, что твой классный оказался в тот момент там, куда ты метал дротик, - пробормотала я.
- Да, но он стоял у меня за спиной… Держи, повесь олимпийку на забор, и она высохнет, прежде чем ты поедешь домой, - сказал Маркус, глядя на меня. И улыбнулся.
У меня было такое чувство, будто он направил мне прямо в лицо лампу в тысячу ватт и внезапно включил ее. Я совершенно ослепла, как и всякий раз, когда он включает эту лампу. Словно бы жду, что это не ошибка, а чудо.
Он ведь мог бы ко мне и не подходить. Я и сейчас не такая уж красотка, а в тринадцать у меня был период, когда я выглядела просто ужасно: кожа жирная, вся в угрях, неправильно осветленные волосы и груди настолько маленькие, что мне казалось, будто они растут внутрь. Маркус был очень милым. Даже не знаю, понимал ли он, как помог мне своими словами. Все тут же заткнулись.
Разумеется, я до сих пор в него влюблена. Иногда он здоровается со мной и кидает пару слов, зажигая ту лампочку, но, понятное дело, питает ко мне не более теплые чувства, чем, скажем, к велосипедным стоянкам. То есть он как бы ничего не имеет против того, что они существуют, от них много пользы, но одну от другой отличить невозможно…
Моя "влюбленность" давала себе волю в фантазиях. Так бывает у всех. В моей голове все сценарии были четко рассортированы, и я в любой момент могла взять с полочки нужный.
Например, такой. Я лежу, умирая от внутренних травм (никаких внешних увечий!), потому что бросилась под автомобиль, который собирался его задавить… Он держит меня за руку и говорит хриплым голосом: "Я ни о чем не догадывался, если б я только знал…"
Или такой. Спустя десять лет мы сталкиваемся на улице в Стокгольме. Я работаю фотомоделью, живу в небольшой уютной мансарде, а он оборванец и безработный.
А вот еще один. Благодаря обстоятельствам (какое-нибудь ужасное происшествие) нам приходится все время быть вместе, работать и жить в пещере. Вдруг он понимает, какая я храбрая и умная.
Время от времени я сочиняю новую историю или освежаю декорации какой-нибудь старой. Сама знаю, что это полный бред, но все-таки это вполне безобидное хобби по сравнению с курением травки или чем-то вроде того!
К тому же это удерживает меня от глупостей в духе Бетте.
Странно, но мне было гораздо сложнее, пока Маркус был не с Сарой. Ведь тогда всякий раз, как мы сталкивались, меня с головой накрывала какая-то идиотская надежда - ощущение такое, будто вот-вот разболится живот.
Теперь мне приятно и немного грустно смотреть на них. Я прямо-таки слышу звуки скрипки на заднем плане. Черт возьми, да я просто готова броситься под машину, которая должна переехать Сару, да-да, его Сару. Это нисколько не мешает тому, что в фантазиях номер три, четыре и пять она постепенно чахнет и умирает и/или покидает Маркуса. И кто, угадайте, является, чтобы утешить его?
Он выжал мою олимпийку - понимаете, что это значит?
НОЯБРЬ
Вляпалась, влипла, влюби-и-и-илась!
Конечно, мы с Пией обсуждали, что значит влюбиться. Это она начала придумывать и вспоминать всякие смешные слова, похожие на это, и всю физру мы распевали такие вот песенки:
Я влипла, я влюбилась, влимонилась, влепилась,
А ты в меня не втрескался, не втюрился, не врезался.
Наверно, это было осенью, в ноябре. Мы тогда только что поняли, как хорошо нам вместе. Казалось, мы обе ужасно рады, что нас теперь двое. Уверена, Пия чувствовала то же самое. Она всегда была одиноким волком, но не по своей воле. Она ни разу мне об этом не говорила. Однажды она назвала меня уродом. Я с удивлением вытаращилась на нее, и тогда она добродушно добавила: "В мире, где полно придурков, приятные люди воспринимаются как уроды - чисто статистически". С тех пор, желая сделать друг другу приятное, мы дразнились: "Уродка! Мутантка! Идиотка! Статистическая ошибка!" Думаю, если сегодня кто-то обзовет меня уродом, мне даже будет приятно.
Нечто неуловимое, то, что я до сих пор не могу перебороть или облечь в слова, так и ушло вместе с ней. Пия по-прежнему остается для меня живой и веселой, такой же опасной для всех парней в школе. Что касается последних, здесь она была совершенно всеядна.
Я просто-таки вижу, как она наповал сражает взрослого самца одним только взглядом, одним легким пинком, а потом, пожевав и выплюнув косточки, оставляет его в весьма потрепанном состоянии с испорченным аттестатом, потерявшим счет времени, и легкой походочкой отправляется навстречу новым приключениям, никогда не оглядываясь. Несмотря на это, все бойфренды Пии надеялись, что в один прекрасный день она к ним вернется, и случалось, рассеянно потрепав кого-то из них по подбородку, она дарила счастливцу многозначительный взгляд, которым он жил в течение многих недель.
Иногда она выбирала кого-то из выпускников.
- Я ищу образ отца! - говорила она.
Иногда могла всю ночь напролет играть в ролевые игры с шайкой четырнадцатилетних мальчишек, которые еще до рассвета успевали влюбиться в нее до безумия.
Мне даже кажется, это из-за Пии целая параллель парней стала вкачивать в себя стероиды, чтобы нарастить мускулы, которыми потом можно будет поигрывать, когда она пройдет мимо.
Другая разновидность помешательства представляла собой массовые походы парней в кино - только потому, что Пия сказала кому-то, будто питает слабость к креативным, интеллектуальным мальчикам.
Они смотрели черно-белое кино по-немецки и без субтитров, а потом, когда хотели обсудить с ней увиденное и продемонстрировать свой интеллект, Пия лишь глупо хлопала ресницами, говоря, что ничего, кроме диснеевских мультиков, отродясь не смотрела.
"Как тебе это удается?" - завистливо спросила я, когда мы узнали друг друга поближе. Пия никогда не была красоткой, правда, она и не пыталась внушить обратное ни себе, ни другим. Она была высокой, плоскогрудой, широкоплечей, тощей, а во рту у нее, казалось, красовались чуть ли не сорок восемь зубов. Одежда у нее была такая, словно она принимала в ней ванну, а потом спала. Волосы, похоже, кто-то подровнял садовым секатором. Не думаю, что Пия сулила парням сексуальные оргии, дабы привлечь их внимание. Нет, для этого были другие девчонки, которые не многого добивались своей доступностью. Так как же ей это удавалось?
"Я просто беру их под уздцы, и все!" - ответила она, наметив очередную мишень. В среднем для этого ей требовалось двенадцать минут, однажды мы засекали. Через двенадцать минут они уже бубнили что-то о свидании или барахтались на крючке, не в силах отвести от нее глаза.