"Дорогие", - так прозвучал бы правдивый ответ. Но Николь не стала его озвучивать. Она просто назвала ресторан на Сейнт-Джеймс-стрит, дороговизной своей вошедший в историю и прославившийся на всех континентах, и сказала, что придет туда завтра в час.
Гай оказался там раньше времени. Когда она вошла в дверь, он, возвышаясь надо всем вокруг, тут же явился из банкетного зала. Мальчишеская яркость его тафтяного галстука поведала Николь, что она имеет дело с личностью, недостаточно себя изучившей - или же недостаточно к себе критичной.
- Это было ошибкой, - робко проговорила она, снимая перчатки и кладя их на скатерть. - Я имею в виду ресторан. Не предполагала, что он окажется столь претенциозным. Я и в ресторанах-то почти никогда не бывала. Это название просто подвернулось на язык.
Полуобернувшись, Николь заказала себе мартини с неразбавленным джином "Танкерей" и тремя оливками.
- Прошу меня простить.
- Ничего страшного, благодарю вас. Совершенно не о чем беспокоиться.
Она закурила и посмотрела на него с почтительной веселостью.
- Вас не шокируют моя неприспособленность? - спросила она. - Уж такая я есть. Как вы могли заметить, я довольно-таки нервная особа - боюсь даже, что довольно-таки несуразная особа. Не очень-то часто выбираюсь я на люди.
- По правде говоря, я нахожу это трогательным.
- Вы так великодушны… Ладно, здесь очень забавно. И мне так понравился наш разговор в парке…
- Кажется, я тогда несколько переборщил.
- Нет. Нет, нисколько. В современном мире это случается так редко… Но сегодня мне требуется благоразумие. Я хочу вас кое о чем попросить.
Одета Николь была по-деловому: ведь у нее было к нему дело. Вот о чем она поведала Гаю.
В детские свои годы, проведенные в сиротском приюте (в этом тесном загоне, в ежовых рукавицах муниципального унижения), Николь подружилась с маленькой камбоджийкой - красивой, всех лишившейся девочкой с печальными раскосыми глазами. Подобно товарищам по концлагерю, где страшнее всего не холод, не голод, не прямое насилие, но отсутствие любви, да, отсутствие любви, - они помогали друг другу выстоять: по сути, маленькие подружки испытывали восторг от глубины своей тайны, от крепости своей привязанности. Когда Николь исполнилось двенадцать, ее отдали в благотворительную школу (при фабрике по производству ваксы), в то время как родственную ее душу позволили "удочерить" (или - отдали на откуп?) какому-то жестокому иракцу. Тот дурно с ней обходился. Имело место насилие. Она… она - пала. Понимает ли Гай, о чем речь?
Гай мрачно кивнул.
Маленькая Николь, отворачиваясь от замусоленного учебника или от хлыста директора школы, частенько плакала над длинными письмами своей подруги. У той был ребеночек, сын. А потом ее репатриировали, безвозвратно.
- В Камбоджу? И она все еще там? Боже мой.
- Опосредованная война, - холодно проговорила Николь.
Время от времени к ней находили дорогу запятнанные кровью послания, написанные то на клочке туалетной бумаги, то на обрывке лейкопластыря. Мать и ребенок подавали ей весточку то из таиландского лагеря беженцев, то из бирманского центра для переселенцев, то из лаосской тюрьмы.
- Но тогда надежды нет, - сказал Гай. - Это же весь Индокитай.
- Понимаете, в некотором смысле это разрушило мою жизнь в той же мере, что и ее. Без нее я чувствую себя неполноценной, просто неполной - до отчаяния. По-моему, этим объясняется и то, почему я никогда… впрочем, это совсем другая история. У вас ведь, Гай, есть кое-какие связи, правда? Может, вам удастся что-нибудь сделать? Навести справки?
- Да. Я, безусловно, мог бы попробовать.
- Могли бы? Вот здесь их имена. Я буду вам вечно обязана. - Она одарила его нежной улыбкой. - Малыша мы с нею всегда называли просто Малышом, хотя сейчас он уже почти взрослый. Ее зовут Энь Ла Ге. Я называла ее Энолой. Энолой Гей.
Она проследила за лицом Гая. Ни-че-го! А ведь и крохотная догадка могла бы его сейчас выручить. Крохотная догадка даже могла бы его спасти… Хрустко щелкнув пальцами, Николь жестом велела официанту вновь наполнить ее бокал "Шардонне" - то был ее выбор. Наблюдая за тем, как запрокинутое лицо Гая становится все более целеустремленным, она в очередной раз сжала в руке лимон, поливая его соком одиннадцатую свою устрицу, и чуть помедлила, прежде чем добавить табаско. Устрица вздрогнула - все, стало быть, в порядке. В конце концов, их положено есть живыми.
- Вы, я так понимаю, женаты, - отрывисто сказала она.
- Да, женат. И у меня тоже маленький мальчик.
Николь наклонила голову и улыбнулась, не размыкая губ.
- Ее зовут Хоуп. Мы женаты вот уже пятнадцать лет.
- Потрясающе, - сказала Николь. - Теперь такое бывает нечасто. Это так романтично… Вы молодец.
- Так, а черный перец у нас еще остался? - сказал Гай.
Позже, на улице, они долго не могли распрощаться. Ощущая необходимость контраста, ощущая острейшую необходимость хорошенько все перемешать и запутать, Николь, когда пошла наконец восвояси, раскидывала руки так, будто то были не руки, но крылья, готовые увлечь ее в полет. На ней был строгий темно-серый костюм, но весьма - она знала об этом - лестного покроя: он подчеркивал объем бедер и скрадывал объем талии. Она сделала только пару шагов, когда вновь установившаяся городская жара, уже привычная, уже продержавшаяся несколько дней, внушила ей удачную мысль: расстегнуть и снять с себя жакет. Перекинув его через плечо, обтянутое белоснежной тканью блузки, она обернулась к нему, встряхивая волосами и прижимая руку к бедру. Мысленно она давала себе примерно такие указания: сейчас ты - этакая бесшабашная штучка, вышагивающая кошачьей походкой, а вокруг полно старикашек, которые следят за тобой и гадают, во что бы им стало тебя поиметь, как дорого это им обошлось бы.
- Вы вообще как? Должен сказать… должен сказать, что выглядите вы просто великолепно.
- Да? - Она пожала плечами. - Может быть. Ну так и что же?
Дополнительная порция вина плюс пара рюмок кальвадоса - вот что дало ей продержаться весь тот ужасный час, на протяжении которого Гай пытался - в неискушенной, блуждающей манере - отыскать какой-нибудь способ раскрыть перед ней свое сердце - внушить ей, что оно у него доброе; что оно у него на нужном месте; что оно, как ему представляется, принадлежит другой; что сердце это честное и искреннее. Выпитый алкоголь и этот разговор, объединившись, помогли Николь в очередной ее задумке, заключавшейся в том, чтобы расплакаться. Давным-давно, когда она изучала систему Станиславского, ее наставник сказал ей, что грусть - связанная с каким-то несчастьем, трагедией - не всегда приносит нужный результат. Следует думать о чем-то таком, что заставляет тебя плакать в реальной жизни. В то время, как ее сокурсники обходились образами потерявшихся щенков, исчезнувших отцов, Ромео и Джульетты, голодающих жителей Намибии и проч., Николь пришла к выводу, что для нее единственная надежная тропка к слезам пролегает через воспоминания о том, что доводит ее до раздражения, а пуще всего - заставляет испытать скуку. Так что когда она, высмотрев оранжевый гребень черного такси в циклотроне одностороннего движения Уэст-Энда, махнула в его сторону рукой, а затем рассеянно обернулась к Гаю, голова ее была заполнена мыслями о недостающих пуговицах - об очередях на паспортный контроль - о счетах за коммунальные услуги - о неправильно набранных телефонных номерах - и об осколках стекла, которые ей приходилось заметать.
- Вы плачете, - сказал он радостным голосом.
- Помогите мне. Я так одинока. Пожалуйста, помогите мне.
Когда ее такси сворачивало с Сейнт-Джеймс-стрит на Пиккадилли, Николь изогнулась на своем сидении. Сквозь темное стекло она наблюдала за Гаем, раскачивающимся - плывущим, тонущем - в плотном воздухе. И был он по-своему вполне милым малым, этот глупец-голубок, этот фантом, этот фон, оттеняющий фабулу. Гай: заблудившийся гаер… Теоретически, по крайней мере, он никак не заслуживал того опустошительного унижения, которое она для него уготовила. Но все было именно так, как оно бывает, когда (при прочих равных условиях) с мужчинами в твоей жизни действительно покончено.
Парадоксальным (во всяком случае, удивительным) был тот факт, что Николь Сикс не одобряла бикини. Она питала к ним отвращение. На протяжении двадцати лет она заставляла завсегдатаев модных курортов по всему миру растягивать шейные мышцы: двойной, так сказать, аншлаг. Современная красавица в цельном купальнике, как у пловчихи? Мужчины не отрывали от нее глаз, да и женщины тоже. Девичий живот, хоть и завидно очерченный, по какой-то причине не желал представать посторонним взглядам. То же самое относилось и к грудям (ибо стиль "топлес" она презирала в равной степени). Иной раз после того, как мимо них проходила Николь, женщины норовили на какое-то время прикрыться. Мимо них проходила та, которая не желала, чтобы к ее телу относились фамильярно. Оглядывая собственные торсы, в равной мере открытые и солнцу, и взглядам, женщины с неохотой признавали преимущества этого горделивого и рискового вызова. А мужчины - мужчины знали, что, доведись им каким-то чудом перенестись в номер отеля, на уединенную виллу, в каюту ли, в раздевалку, им предстанет нечто такое, чего не видели ни пляж, ни солнце, ни волны, ни взоры.
Николь испытывала к бикини отвращение; бикини (и то, как их тесемки разграничивают божественную грудную клетку, превращая груди в какое-то подобие полипов) она считала апофеозом вульгарности; тем не менее, она была именно в бикини, когда Кит Талант поднялся в тот день на крышу и застыл там, щурясь от сияния… Она купила его этим самым утром, и было оно, бикини Николь, исключительно вульгарно: предельно узкое, оно как бы рассекало ее бедра, а белизна его на фоне ее персидской кожи казалась особенно яркой. Поначалу Кит - как от него и требовалось - определенно решил, что она загорает в нижнем белье: он на несколько мгновений отвернулся, опасаясь, что застал ее врасплох посреди этой опрометчивой импровизации. Но потом различил водонепроницаемость белых изогнутых полосок материи, имитирующей шелк.
- Привет, - сказала она.
Кит несколько раз кашлянул.
- Она носила штучку-крохотульку, - протянул он нараспев. - У мужичков зудело от надежды…Ну-с, приветик. Наше вам.
- Кит, а ты знаешь этимологию слова "бикини"?
- Кого?
- Да, ты прав. Оно, скорее, происходит от кого-то. Точнее даже - откуда. От атолла Бикини, Кит, в Маршалловых островах, где американцы испытывали новое оружие в 1946 и 1954 годах. Сначала это были атомные бомбы. Позже, в пятидесятых, кое-что похлеще: водородная бомба. - Она горестно рассмеялась. - Я все-таки не понимаю, каким образом все это могло с неизбежностью привести к возникновению у слова "бикини" такого значения, как "минимальное пляжное одеяние из двух предметов, предназначенное для женщин". Перед твоим, Кит, приходом я справлялась об этом в Бруере. Он по-свойски уподобляет разрушительный эффект, производимый взрывом водородной бомбы, разрушительному эффекту, производимому этим костюмом.
Говоря все это, Николь смотрела не на Кита, а на свое бикини и на все то, что оно обрамляло. Она совершенно правильно полагала, что и он занят тем же самым. Стянутые друг к другу груди, вогнутости горла и живота, белая пирамидка, ноги бегуньи. Кит не знал, не мог бы догадаться и ни за что не поверил бы, что полчаса назад тело это стояло, обнаженное, перед зеркалом в ванной, а хозяйка его проливала тем временем слезы, омывая ими ступни бога гравитации. Красота - она во взоре, ее созерцающем. Она радует созерцателя; но как насчет ее владелицы, собственницы, обладательницы? Николь сомневалась в том, чтобы красота ее когда-либо в жизни смогла доставить ей хотя бы мимолетное удовольствие. Даже в шестнадцать, когда ты с волнением осознаешь, чем ты наделена (воображая, что это будет длиться вечно), ты все же замечаешь и то, чего у тебя нет и никогда не будет. Рука красоты всегда у ее губ, она всегда с тобою прощается. Да, но прощается она с тобою в зеркале.
- Ба-бах! - сказал Кит.
- То, что сотворили там американцы, - одно из величайших преступлений в истории человечества. Если со всего мира собрать самых отъявленных мерзавцев, самых ушлых злодеев, они все вместе не смогли бы переплюнуть то, что случилось с Бикини, не придумали бы ничего гаже. Ну и как же, Кит, увековечили мы это преступление? - Она указала на две узенькие полоски своего одеяния. - Некоторые дамочки просто-таки тащатся от такого вот фуфла. Оно так и пропитано двадцатым веком, не находишь?
- Да, просто дьявольски.
- А ты знаешь, что эти коралловые лагуны останутся зараженными радиацией еще сотни лет?
- Да уж… болезнь хроническая, - сказал Кит, пожимая плечами.
- …Ты, Кит, выглядишь сегодня совершенно в ладах с самим собою, - сказала Николь - тоном, который вполне мог показаться приязненным. - Да и прикинут что надо.
- Да уж, нынче у меня дела на мази, - сказал он. - Играю сегодня… - Он непроизвольно опустил в смущении голову, затем снова поднял взгляд и улыбнулся. - Дартс, однако…
- Что, Кит? Дартс?
Он кивнул.
- Ну да. Дартс. И уверенности мне хватает. С лихвой. Весь так и сочусь уверенностью.
Кит продолжал распространяться о своих надеждах и мечтах, связанных с игрою в дартс; поведал ей, что в скором времени собирается прорваться на арену мировых состязаний по метанию дротиков. Николь с милым видом задавала ему язвительные вопросы, и Кит отвечал на них с определенной долей грубоватого красноречия.
- Знаю-знаю, эти придиры от злости кипятком писают, но сегодня этот спорт стал очень даже престижным. Очень даже. Финал дают по ТВ. Если я отведаю вкус победы, то покажусь перед телекамерами рядом с самим Кимом Твемлоу - это первый номер в мире. Да, Ким Твемлоу… для меня он все равно что бог.
- Понимаю. Что ж, я, Кит, уверена, что ты преуспеешь. Желаю тебе удачи.
- Я… это, как его… принес все твое барахло - слышь, Николь? Все починено, все налажено. В итоге, правда, вышло недешево. - Он вытащил накладную - или листок с начертанными на нем цифрами - из своего подсумка для дротиков. - Но об этом забудь. Все за мной.
- Да ну, ерунда.
И она встала. Кит отвернулся. Она приблизилась к нему. Почти соприкасаясь плечами, они, глядя поверх исходящей паром кровли, обозревали верхний этаж этой жизни, его чердаки и комнаты для прислуги, развешенное для просушки белье, цветочные ящики, стеклянные крыши-фонари и полоски земли, лачужки, палатки и спальные мешки, а позади всего этого воздвигался одинокий шпиль многоквартирной башни, похожей на открученную ногу гигантского робота.
- Глянь-ка! - сказал Кит и ткнул по-младенчески согнутым указательным пальцем туда, где возле наполовину затененного поребрика, обегавшего весь периметр крыши, скопилась дождевая вода. В лужице плескались птички. Кит добродушно ухмыльнулся.
- Вроде как… они вроде пташек, что резвятся в воде.
- Почему - вроде, Кит?
- Да понимаешь… Девчонки. Играются в бассейне.
- А, ясно!
Николь подумала о видеокассете, которая могла случайно попасть в Китовы руки. Белая вилла, чистейшая голубая вода облицованного мрамором бассейна, стайка "играющихся" худышек-англичанок (все до единой - топлес) - как они резвились на трамплине для ныряния и на надувных матрасах! Это было что-то… Потом, когда музыка меняла тональность, одна, две или три из них норовили улизнуть прочь (порой в обществе садовника Маноло, порой без него) ради обильной сиесты, от которой потом ломило в пояснице.
- Давай-ка спустимся, - сказала она.
Они вступили в мир черноты и тяжело продвигались сквозь жару из одной комнаты в другую. Оказавшись в прихожей, поочередно опробовали кофемолку, пылесос, утюг. Все работало - все было "починено и налажено". Все, разумеется, снова сломается в течение нескольких часов - и оба они об этом знали. Потому что парни в задней комнатушке "Доброй Починки" были художниками судьбы: мало того, что они на скорую руку налаживали реальность, - они еще на свой манер выгибали будущее, дабы оно служило их нуждам.
Николь спросила у Кита, сколько она ему должна, а тот только распростер руки, как индус. Оставив его в коридоре (и по пути чувствуя на своем крестце давление лучей, испускаемых его голубыми глазами), она вошла в спальню и закрыла за собой дверь. Достала из-под матраса тугую и толстую пачку пятидесятифунтовых банкнот, а затем сунула ноги в белые туфельки, стоявшие наготове возле кровати, - с самыми высокими каблуками, какие только у нее были. Глядя на себя в зеркало, она в быстрой последовательности почувствовала себя девицей из кордебалета, лошадью и карикатурой. Внезапно она прыснула от смеха - столь же неудержимого, как чих, и ей пришлось зажать рот ладонью, чтобы хоть как-то его приглушить. Смех был корчащимся, свербящим, исполненным ужаса - но то определенно был смех, смех со всеми признаками схождения с катушек и потери управления. Была ли она просто безумна? В этом ли заключалось все дело? То же тело, то же зеркало, та же пара глаз: слезы и смех в пределах сорока пяти минут; все это очень опасно, опасно. Через дорогу стояло мертвое здание с окнами, забранными рифленым металлом. К входной двери его была приколочена белая вывеска с красными буквами: "ОПАСНОЕ СТРОЕНИЕ". Таким было и ее тело. Таким был и ее замысел.
Кит с легкостью принял деньги, сложил их пополам и упрятал в карман своих тореадорских штанов. Пятясь, он сделал один шаг вниз по лестнице, остановился и окинул ее с головы до ног с предельно возможной наглостью.
- Ну-с, - медленно проговорил он. - Теперь с этим все. Все я тебе наладил. Может быть… может быть, ты хочешь, чтобы я еще что-нибудь для тебя сделал?
- Ты имеешь в виду секс? - сказала Николь, бросая взгляд на часы. - Поживем, Кит, увидим. Всему свое время. Сперва несколько вопросов. Ты ведь женат.
- Не то чтобы всерьез. Скажем так. Жена моя полагает, что она замужем. Что до меня, я в этом не уверен.
- Дети?
- Не-а. Ну так, только дочурка. Ей еще и годика нет.
В этот миг раздался звонок интеркома - застенчиво-краткий, похожий на одиночный сигнал азбуки Морзе. Николь, не обратив на него внимания, сказала:
- Я так полагаю, Кит, ты найдешь, куда истратить кое-какие деньги, особенно теперь, верно?
- Угу, ясен пень.
- Кит, а ты умеешь держать язык за зубами? Или ты не можешь без того, чтобы побежать к приятелям и доложить им обо всех своих подвигах?
Кашлянув, он сказал:
- Да ни в коем разе. В жизни со мной такого не бывало.
- Ладно, - строго сказала она. - Тебя, Кит, ждут невообразимые удовольствия. Таких блюд ты еще не пробовал. Забудь обо всем, что было у тебя прежде. Это будет совсем другой класс. Миленький, оставь-ка этот свой встревоженный вид! Я буду кое-чего ждать от тебя в ответ. Ты знаешь, что я имею в виду. Мне, Кит, понадобятся такие твои качества, как терпение и хладнокровие, - думаю, без них ты никак не преуспел бы с дротиками. Ты готов мне довериться? Все это мы будем проделывать с моей скоростью. Идет?