Владимир Соколовский
УНИКУМ ПОТЕРЯЕВА
провинциальная идиллия
ЛИНИЯ ЖИЗНИ ИДЕТ ВДОЛЬ БУГОРКА ВЕНЕРЫ, ОБНИМАЯ ЕГО
Черный страшный орел, нависший над Мелитой Павловной Набуркиной, растопырив кривые костяные когти, вдруг в самом зените ее девичьего утреннего сна захохотал, закукарекал, и - разлился заливистой металлической дробью. Она подняла голову с подушки и огляделась. Тотчас на глаза снова попался орел. Привезенный некогда из Пятигорска курортным сувениром, он стоял наверху гардеробика, упрямо склонив кустарную каменную голову. Куда бы ни ставила его Набуркина - каждый раз по утрам казалось, что он смотрит на нее. "Надоел. Выброшу, дрянь," - подумала хозяйка со стеснением в груди и, вздохнув, стала подниматься с обширной тахты. Включенное будильником радио мощным звуком толкнуло в спину, погнало мелкими шажками на кухню, браться за кофейник:
- Ой, ой, я крутой!
Приходи ко мне домой!
Нынче я не голубой!!..
Йи-и-и! У-у-у!! Кху-у-у!!!
Голос крякал и надседался.
- З-запади ты… - ворчала на кухне Набуркина. - Разорался, как черт. Крутой он… Ну и что за беда? Я тоже крутая.
Радио приспособил к будильнику один из недолговременных сожителей Мелиты, часовщик. Ходил, ходил, даже делал по хозяйству всякие такие вот полезные штуки, а в один прекрасный день просто исчез, как будто его и вообще никогда не было на свете. Она искала его по часовым мастерским, чтобы напомнить о долге и мужском достоинстве, но не могла найти. Оказалось, что он часовщиком нигде не работал, и даже в адресном бюро по своим данным не числился. Может быть, под обманчивой внешностью скрывался какой-нибудь чеченский лазутчик? Поистине чудесные дела. Словно вынырнул человек Ниоткуда, побыл энное время на Земле, и снова в это свое Ниоткуда и сгинул. Впрочем, с Мелитой Павловной такие дела случались и прежде, и она догадывалась, в чем дело, хоть и переживала иной раз очень тяжело. Коварство мужчин наводило мысли о ничтожестве и вырождении мужского племени вообще.
Зажурчал телефон. Набуркина дернулась от плиты, где колдовала над омлетом и кофейником.
- Бугорок Венеры, - мурлыкало в трубке, - у основания большого пальца. Этот бугорок символизирует чувственную любовь. Умеренно развитый - прекрасная любовь, стремление к высокому. А также любовь к ближнему, желание нравиться, утонченные манеры, любовь к детям. Чрезмерное развитие - необузданность, нервность, леность, кокетство, легкомыслие, бесстыдство, неограниченная порочность. Отсутствие - эгоизм, бездеятельность, истощенность организма тайными пороками и неограниченная преданность животно-чувственным страстям…
- Уй, Лизка! - завизжала Мелита Павловна. - Убью! Опять ты начала! Погоди чуточку, на кухне все убежало…
Лизоля Конычева, мастер шуток… Вообще же - давняя подружка, подружка-хохотушка. Образование - режиссер массовых зрелищ, не угодно ли? Знаток йоги, тайных чар. В последнее время Лиза давала намеки, что собирается вступить в некую то ли секту, то ли общество, то ли кружок, имеющий целью совершенствование тела и духа, и пыталась втянуть в это дело подругу. Но Набуркина была осторожна и не поддавалась, подозревая подругу в предрасположенности к козням. Так, однажды она нагло увела с вечеринки Мелитиного любовника, представительного мужчину. Впрочем, дело не в представительности, главное - сделано-то было на глазах у других, что называется, открытым текстом! Стыда не оберешься от таких подруг. Противная Лизка баба. Но полезная. Директор кинотеатра, куда давно уже не ходят люди. Ну да ведь и Бог с ними, кому они теперь нужны! Главное - помещение, а им при желании можно очень даже неплохо распорядиться. Все, все стараются войти в деловую жизнь, обрести независимое состояние. Взять хоть вот бывшего второго Лизкиного мужа - да кто бы мог подумать?! Бегал оборванцем-инженеришкой, потом - тренером по метанию молота; вдруг, откуда ни возьмись, вынырнул: секретарь областного комитета Партии народно-радикальных реформ! Выступает по телевизору! Выставляет кандидатуру! При печати, при кабинете! Сразу видно: мужичок стал деловым. Недаром Лизоля не теряет с ним связи.
- Ау, Лизонька! - вновь приникла к трубке Набуркина. - Ты моя милая, ты моя маковка. Представь себе, уже которую ночь снится этот проклятый орел. К чему бы это? Пошарь, пошарь по своему соннику.
- Минутку… Орел, орел… Птица вообще - к радости, уже неплохо. Видеть же во сне орла - к почести, славе и богатству.
- Ой, чепуха! Какая почесть, какая слава, какое богатство? Душе бы успокоиться. И бугорок Венеры… проходит, проходит пора! Я ведь, ты знаешь, не особенно интересуюсь всякими такими делами, и не гоняюсь за мужчинами… особенно чужими, хоть и не уродка.
- Ну ладно, ладно, - в голосе подружки послышалось легкое пренебрежение. - О том ли речь, Мелитонька. У меня с вечера все, буквально, дрожит. Не могу… перехватывает все… трубка трясется. Не спала, поверишь!
- Что, что такое?!
- Так встреча, встреча, милая…
- Да с кем же? - Мелита замерла, напружинилась.
- С Г у р у. Ой, задыхаюсь…
- Это же жутко интересно! Слушай: сразу же после - позвони мне. Хоть на квартиру, хоть в офис.
- Господи, какой еще офис?!
- Ты забыла, подруга, что у меня теперь собственный офис? - со значением произнесла Набуркина. - Так что я теперь тоже человек.
- А, подь ты к лешему!..
На той стороне трубка брякнулась на рычаг, и Мелита Павловна подумала: "Ну ее, эту Лизку. Вечно чепуха на уме. Вот, какой-то Гуру появился". И было приятное возбуждение: еще раз напомнила внешнему миру о том, что она теперь не кто-нибудь - владелица собственного офиса. Когда случалось произносить это слово - губы сами вытягивались в трубочку, и - оуфис - звучало почти по-английски.
Осталось еще легкое раздражение на Лизолю за пустую болтовню о каких-то бугорках Венеры. Что за чушь! Конечно, любовь - не последнее чувство в жизненном обиходе, но лично она предпочла бы умеренное развитие бугорка Луны, означающее невинность, душевную чистоту, кротость, живое воображение, поэтический дух. Но, к великому сожалению, на ее ладони царствовал Юпитер, означающий любовь к власти.
Кофе выпит. Прическа, губы, брови… Поправить брошку на кофточке… Вот так. Ну что же…
- Я крутая, крутая.
Она была нотариус. Еще не столь давно профессия ее не ценилась особенно ни людьми, ни властями. Тогда были в моде иные приоритеты. Вдруг раз! - все поменялось, встало с ног на голову. Пошли вверх юристы, бухгалтеры, такие торговцы, о ком раньше и говорить было опасно - квартирами, например. А знакомый летчик, раньше дравший нос в своей красивой форме, таскался теперь с тяжкими коробами и баулами из города в город и трясся в рыночных рядах, сбывая мелкий ширпотреб. В районной конторе, где работала Мелита, стало не протолкнуться: люди приобретали собственность, делили ее, оформляли в наследство, крутили, вертели… Иные сразу же, с порога, предлагали взятку; случалось, Мелита брала: что же делать, настали времена, когда одной госзарплатой не обойдешься! Но опомнилась однажды: сколь это опасно! Не дай Бог… Задумалась, покумекала… Сколько-то времени ушло на лицензию, - пришлось бегать, тоже совать взятки, причем людям, на которых ни за что не подумала бы раньше, что могут взять. Уйма денег ухнула, словно в прорву: еще ведь и оффис влетел в немалую копейку, и реклама, пришлось лезть в долги, а это нынче тоже непросто; но вымотавшись и настрадавшись, въехала-таки, и началось свое дело. Само помещение пришлось, конечно, и красить, и подправлять, и вообще оформлять, - ведь сами стены двухкомнатной квартирки на первом этаже пятиэтажного типового дома должны были источать дух строгости, закона, инструкции и иных актов. Пускай знают, что здесь не разводят шуточек! Люди, попадавшие сюда в первый раз, особым чутьем улавливали этот дух, становились приниженными и редко разговаривали между собою, как это бывает в других местах.
частный нотариус
В другой сидела Люська - машинистка, секретарь и бухгалтер. Кухня служила как бы помещением для отдыха, и архивом.
НЕРВЫ И СЕРДЦЕ, НЕРВЫ И СЕРДЦЕ
Несмотря на ранний час, на крыльце дожидались открытия конторы уже человек шесть. Мелита вскрыла опечатанную дверь, и люди сели на расставленные в узком коридорчике стулья. За столом она подкрасилась немножко, вынула из сейфа бумаги, бланки, большую прямоугольную и круглую печати. Заглянула Люська, сказала: "Здрасьте!" - и Мелита Павловна вежливо с нею поздоровалась. Она недолюбливала Люську: черт-те что, трясогузка, пигалица, а не женщина. Той было лет двадцать восемь; вся худая, нелепая, с жидкой прической. Жила где-то в комнатушке с трехлетней девчонкой Тонькой, неясно от кого прижитой. Порою на работе глаза у нее были красные, вид страдальческий, ее клонило ко сну, в закуточке попахивало перегарцем; Мелита Павловна, заходя, морщилась: ну вот, опять провела ночку с кавалером. И кто только на нее может позариться? Верно, какой-нибудь пьяный мужик, солдат, мелкий рэкетир, таксист или слесарь-канализаторщик. Хоть по работе она на Люську пожаловаться не могла: работала та скоро, без нареканий от клиентов. Понемножку стали притираться, привыкать друг к дружке. Как вдруг на прошлой неделе размеренный уклад немного покосился: на подаренный неким клиентом лотерейный билет Люська выиграла ни много, ни мало - электроутюг "Филипс"! Она узнала о том на работе, выпросив газетку с тиражом у кого-то из посетитетей, и Набуркина слышала радостный истерический крик, вдруг донесшийся из Люськиной комнатешки. Поспешив туда, узнала в чем дело и ужасно расстроилась, хоть вида и не подала, будучи дамой приличных манер. Было столько визга, крику, вздохов, излияний посторонним людям, что Мелита Павловна к концу дня совершенно измучилась. Вдобавок Люська успела выпить на радостях, и едва держалась на ногах. И девчонка Тонька, которую негде и не с кем было оставить, и мать таскала ее на работу, тоже бегала, что-то шумела, и тем усиливала непривычный беспорядок. Цепко обхватив начальницу руками, машинистка категорически сказала, что никуда ее сегодня не отпустит, а поведет домой, и там они еще отметят такое хорошее дело. Об отказе не могло быть и речи, и нотариус поплелась с нею, пьяной, в комнатешку на окраине города. Люська заняла у Набуркиной денег, купила две бутылки вина, и с ними они заявились. В холодильнике было пусто, нашлись только дрянные рыбные консервы. Откупорили их, и сели выпивать. Машинистка с двух стаканов совсем окосела, понесла бессвязную чепуху; Мелита сидела против нее строгая, бледная. В это время дверь без стука отворилась, и вошел большой лохматый мужик с измятым лицом.
- Люська, - крикнул он. - Ты чего, сявка? Без меня?! Чтобы это… в последний раз, ясно тебе?
Тут он увидал Мелиту, налил себе стакан вина, выпил, и сел близко к ней на диванчик. "Как тебя зовут, коброчка? Меня зовут Эдуард". Он обнял ее за талию, коснувшись рукой груди, и глаза его зверски сверкнули. Люська пьяно хихикала, Тонька ездила взад-вперед на велосипеде. "Какой ужас!" - подумала Набуркина, отшатываясь от страшного, грубого мужчины. Но он держал ее, придвигал ближе, и ладонь его скользила вдоль спины. Мелита напряглась вся, уперлась, вырвалась из его рук и убежала, забыв сумочку. Мужик пытался поспешать за нею, но Люська набросилась на него сзади, обхватила, залепетала, и тем задержала немного. Сумку она на другой день принесла, сказав с виноватым видом, что деньги из кошелька пропил тот самый Эдуард, которого, оказывается, звали Алик. "Как ты можешь вести такую жизнь, Людмила?!" - комкая ладони, гневно спросила Набуркина. Люська не ответила, только шмыгнула носиком. Везет же таким идиоткам, - покачала головой Мелита и отошла. Утюг "Филипс" ей тоже вовсе бы не помешал. Однако ей никто не дарит лотерейных билетов, как этой вот прости Господи.
Мелита нажала кнопку и произнесла:
- Прошу, в порядке очереди.
И, увидав ковыляющую к ней с бадогом старую бабку, поморщилась, ощутив даже головную боль: "Ну вот, опять то же и они же. Каждый, каждый, каждый день". О неблагодарная, тяжкая, невидная работа! Бабка же плюхнулась на стул перед нею, отдышалась.
- А напиши-ко мне, дочка, завешшанье.
- Говорите яснее, бабушка. Какое завещание, на кого, на какое имущество.
- Дак на дочь. Штобы она, значит, после меня все забрала. Все, што останется. Сколько есть. Больше не будет, а сколько есть. А уж чего нету, дак того нету. А сколь есть, дак пусть возьмет.
- Ну-ну! - остановила ее Набуркина. - Дочь законная ваша? Документы на то имеются?
- Ой, да ты боговая, што ли! - вскинулась старуха. - Ты говори, да думай! Я от своего мужика не гуливала. Другие-то гуливали, а я не гуливала. Покуда его в армию не забрали, - и не гуливала, и не думала. Она у меня законная.
- Тогда что вам даст завещание? Погодите, не перебивайте. Что оно вам даст? Ведь дочь и так является вашей наследницей. Умрете - все получит она.
- И завешшанья не надо?
- А что оно вам даст? Я же говорю: умрете - она получит все, как законная наследница.
- Много нету, - с достоинством сказала бабка, - а што есть, пускай возьмет. Сколь есть. Пиши, девка, завешшанье.
- К сожалению, бабушка, частные нотариальные конторы не оформляют завещаний. Ничем не могу вам помочь.
- Вот дак штука! И куда это мне теперь брести?
- В государственную.
- Ах ты, беда!..
"Так начинается день", - тоскливо подумала Мелита Павловна, когда бабка ушла - охая, жалуясь на ноги, власти, погоду, цены и непослушных будущих наследников. Она налила воды, достала успокоительные таблетки; принимая их, не обратила сначала внимания на вошедшего посетителя. И только посетовав автоматически: "Что за работа! Нервы и сердце, нервы и сердце", - разглядела, наконец, его, мостящегося на стуле этаким округлым, внимательным колобком.
* * *
Птица большими кругами поднималась над городом. Голуби с тревожным воркованием прятались по кустам, в листве деревьев, под стрехами. Орлиный глаз четко отмечал движение каждого, и посылал в мозг сигналы о предполагаемой добыче. Но сейчас птицу тянул зенит, и ей не хотелось возвращаться на надоевшую землю. Набрав большую высоту, она словно замерла на мгновение - только затем, чтобы сорваться вниз, набрать разгон и лететь в лишь ей известную сторону. Плавно шевеля крыльями, орел плыл под высокими облаками. Вертолеты и самолетики местных линий проходили ниже его, разными курсами, некоторые обгоняли, - только шум мотора, затихая, отдавался в чутких перепонках. Каменное оцепенение сменилось силой и инстинктом хищника; курицы, зачуяв его, со всех ног бежали под защиту своих растопырившихся, гневно квохчущих султанов. Иной раз добыча была столь соблазнительной, что орел скользил на крыло и сипел; однако гнало дальше, - и, выравниваясь, птица длила свой полет.
- У-а-гх! У-а-гхх! У-аа-гххх!
Глаза иногда покрывались мутной пленочкой; сетка дорог, тропок, огородов, межевых знаков, границ лесных зон, отпечатанная в мозгу на каждый момент полета чудесною картой, застывала в такие моменты, - открыв глаза, птица удивлялась, на чуткие нейроны ложился новый узор и полз там, полз нескончаемой лентой.
К полпути орел устал. Тогда путь его стал ломаным, и птичья хитрость пришла на помощь. Он планировал под пологим углом к земле, стараясь делать так, чтобы конец трассы пришелся под какое-нибудь облачко, - там мощный воздушный поток подхватывал его и возносил к серым, влажным разорванным ваткам. Орел лениво выходил из воздушного потока и шел к другому облаку. Так меняющимся, но верным курсом он приближался к цели своего путешествия: старому, большому трухлявому пню, источенному червями и прочей земляной живностью. Пень стоял недалеко от ведущего к реке обрыва - и, закрепляя, насколько еще был в силах, землю, не давал ей сползти вниз, подточиться вконец течением. Чистая неширокая река текла на юг, вся в кустах и травах по берегам, а вдали, если встать на тот пень, виднелось большое село с церковью, сияющей недавно подкрашенным куполком.
Сделав круг, орел нацелился, растопорщив крылья; ударился лапами в срез пня, подскочил, и с гневным клекотом забегал по обширной, мягкой от времени поверхности. Раздавил жука, долбанул кривым клювом большую мохнатую гусеницу. Присел на хвост и снова гнусно, нетерпеливо заорал:
- Йа-а-гхх!..
Трава от обрыва качнулась, шелохнулась кольцом вокруг мертвого комля; из нее поднялась, изумрудно сверкая выгнутыми зубами, голова огромной черной змеи.
СОМИКИ АЛЬБИНОСЫ И КОПЕИНЫ ГУТАТЫ
Валентин Филиппович Постников, или, как его звали немногочисленные друзья и подруги - Валичка, работал директором областной пожарной выставки, и имелись основания считать его человеком не до последней степени заурядным. Под вполне пристойной, даже благообразной внешностью металась шустрая, изнемогающая в постоянных борениях душа. Страсти сменяли одна другую, точили изнутри. Когда-то таковыми были тяга к знаниям, - в ту пору Валичка окончил один гуманитарный и один технический факультет. Затем на сцену явились удовольствия жизни: женщины, марки, туризм, алкоголь… Всему этому - что странно! - он воздал поровну. А кончалось все так, как часто случается у всех нас: дошел до пика, и - вниз, вниз, покуда не почувствуешь, что все сгорело, и в сердце снова мозглый холод.