К пятидесятому году девки уж сильно невестились, и обе ждали из армии женихов: Дашка - Санка Лобанова, Машка - Васю Буздырина. Знакомство было обычное: вечерки, танцульки, обжимания; но вдруг на своих проводинах Васька отозвал ее в сени и спросил серьезно: "Ждать будешь?" Она не ответила сначала: застеснялась, вырвалась и убежала; однако утром чинненько явилась к Василию в дом, и сказала его матери, что поможет ей прибраться после гостей. Тут уж все поняли, и деревня к вечеру знала: Машка Португалка Васькина девка, будет ждать его из армии, а потом выйдет замуж. Прощаясь, он велел ей свято хранить самое дорогое: девичью честь, до его возвращения. И быть осторожной на вечерках, не позволять никому себя трогать и целовать. "Что ты! - заверила она. - Ведь я понимаю: умри, но не отдавай поцелуя без любви". На том и расстались, поклявшись писать.
Прозвище свое - Португалка - Мария получила так. В-общем, она и не скрывала никогда своей национальности, говорила только, что родители ее замучены были фашистами, сама она их не помнит, воспитывалась с ранних лет в советском детдоме, откуда ее выпросил в войну дядя Мокей. Люди кивали, вздыхали, - однако вряд ли верили до конца такому рассказу: детдомовцы считались детьми государства, судьбы их были определены и расписаны свыше, вряд ли какой-то дядя Мокей мог изменить хоть одну, - но и не вникали особенно, блюдя крестьянскую осторожность. Язык она почти забыла, лишь ругалась иногда на скотину: "Hijа dе hutа!" - "Cаbrоn!" - "Tоntо!" - "Cаrаjо!" - "Biсhо rаrо!" - "Vауа mаndаngа!" - "Mе саgо еn tu раdrе!" - правда, и тогда поглядывала, чтобы не было вблизи людей, могущих услыхать, как выражаются на чужом языке.
Обычай требовал теперь чаще бывать в доме Буздыриных, у будущей свекровки: помогать по дому, просто проведать, писать письма за неграмотную мать. Отца у Васьки не было к тому времени, он погиб на войне, как и другие двадцать шесть потеряевцев. Так она писала корявые письма в армию, чтобы воин браво нес службу, и радовал командиров, и не забывал притом, что его ждут. "Дарогой синочик в первох страках своиго писма хачу сопшыть чьто мы живом харошо и таво тибе желаим…". А что вы хотите - человек, можно сказать, далекой заграницы, еле осиливший четыре класса русской школы! Но все равно каждое письмо было мучением, а писать приходилось, куда же денешься! Она и две фотки ему послала: в нарядной кофте и плюшевой жакетке, со значительной полуулыбкой.
В конце второго года службы Васька нагрянул в отпуск. Мать ждала его, бражка и вино потели в подвале. Первый день он только колбасился да плакал, да ходил по родне, - Мария его и не видела толком, хоть и проторчала в ихней избе до ночи, среди пьяного мельтешения. На другой день устраивали вечер сами Буздырины, - вот тем-то вечером, когда уж разошлись гости, осатаневший Васька заволок ее в баню и лишил самого большого богатства - девичьей чести. Ну, если быть правдивым до конца - в двадцать четыре года эта самая честь не особенно в радость, - но и тут мы не можем говорить за всех, никто не давал нам такого права, - кому-то, не исключено, как раз и в радость! Это тонкое дело. Вот что касается Марии Сантуш Оливейру, ныне Кривощековой, тут можно сказать определенно: гнусное насилие и надругательство со стороны Василия она перенесла терпеливо и мужественно, даже проводила его после этого в избу, уложила спать и пошла домой. О чем уж шептались они ночью на полатях со сводною сестрой Дашкой - этого никто не знает. Да и кому оно интересно?
На другой день, придя с фермы, она переоделась и снова отправилась к Буздыриным. Васька пил рассол и блудливо-растерянно улыбался. Мария поздоровалась, и села чаевничать с хозяйкою, чинно держа блюдечко на растопыренных пальцах. Велся тихий, приличный разговор; вдруг в какой-то момент, без всякой связи с этим разговором, чашка задрожала в хозяйкиной руке, и она обратилась к сыну: "Ой, Васька, бесстыжие твои шары! Ну-ко отвечай матери: уеб ты вчера девку? Дернул он тебя, Машка?!" Она опустила голову. Мать схватила веник и принялась хвостать гнусного молодца. Он, ухая, бегал по избе. Притомясь наконец, она села на лавку и сказала:
- Ну че же теперь. Ставайте на колени, буду благословлять. К вечеру перетащите все Машкино барахло. Живите в трудах да весельстве!
Так началась ее семейная жизнь. Когда Васька вернулся из армии, их первенцу, Андрюхе, исполнилось уже полгода. Сам-то Василий был хиловат, плюговат рядом с могутной, набравшей соков в материнстве бабой. Однако она любила его, и рожала от него детей, - а когда он напивался - безропотно шла его искать, и вела домой. И до самой ее смерти завидовали сельчане старухе Буздыриной из-за ее работящей, плодовитой снохи. "У, черемная!" - шипели злоязычные бабы. А ей хоть бы хны: получила орден с медалью за трудовой вклад. Да нет, она никогда не считала, что у нее плохо сложилась жизнь. Она и Дашке-то не завидовала, - хотя та и намекала, приезжая, на свое прекрасное положение.
А дело в том, что Санко Лобанов не захотел после армии возвращаться в Потеряевку. Он не стал вербоваться: пропадешь, испакостишься на этих вербовках! - а обосновался в Малом Вицыне, и по военному билету устроился в пожарку. Так вот: полгода ушло у него, чтобы получить паспорт и стать свободным от колхоза человеком! Мать совсем обнищала, таская из Потеряевки подарки то одному, то другому начальнику: мед, масло, куриц, ягоды и овощи ведрами, мешками. Больших, больших трудов стоило дело: и это несмотря на то, что пожарная охрана - тоже ведь внутренний орган, часть МВД. Солдат, отслужил в армии - а поди ж ты! Такие вот были порядки, если кто не знает, или забыл. Потом он женился на Дашке, сначала они жили в райцентре на квартире, потихоньку строились; Дашка выучилась на швею: всегда, мо, при шабашке, и есть возможность обиходить семью. О, они были большие хитрованы! Напряглись, купили старую машинку; хорошо, в городе оказался мастер по этому делу, высланный эстонец Ыыппуу Мюэмяэ: все починил, наладил, застрекотала. В мастерской-то много не заработаешь, но появился со временем свой клиент: вот он-то и давал навар. И сколь не подбиралось БХСС, ничего не могло доказать: попросили и шью, а материал не мой, и не запретите поработать в свободное время для знакомых! Санко вкалывал трактористом в межколхозной, тоже неплохо зарабатывал, а ребенок всего один, дочка Леночка, Ленусик. И вот они жили в своем хорошем доме, при заработках и подкопленных деньжатах, и вдруг раскатали губу: хватит, мо, с нас этой глухомани, поедем жить в самый Емелинск! С переездом-то не было особых проблем: один дом здесь продали, другой там купили. Думали зажить не хуже, и показать еще городским, как надо обустраиваться по-настоящему, а вышло-то это дело с запятой: например, выяснилось, что даже в мастерской, куда устроилась, Дашкино швейное искусство глядится худенько, а уж с частными заказами… Нашла двух клиентов - и оба потребовали перешить, а потом и совсем возместить аванс и стоимость материала. Пришлось отдавать из своего кармана, не станешь ведь с ними судиться. Что за люди! Придираются, давят форс, отыгрываются на мастерах. Глаза бы не глядели. Санко устроился слесарем на ТЭЦ, и тоже не очень-то нравилась работа: и влажность в цеху, и загазованность, и вообще воздух грязноват. Но - жили, тянули, хоть и не так вольно, не так сыто, как в райцентре. Там-то всегда знаешь, куда пойти, с кем поговорить в нужном случае, какой нужен подход, а здесь - никаких концов не найдешь, в такие, по незнанию, можешь вляпаться ситуации! Через десять лет, через Санкову работу, получили земельный участок за городом, сколотили там дощатую хибару, вскопали землю… Дак ведь это смех! Крутишься вокруг этой хибары, и шаг в сторону боишься ступить, чтобы не зайти на чужой участок. А в Малом-то Вицыне огород был - десять соток, а чего только там не садили, да еще и баня там стояла, и теплица, и деревья, и малина со смородиной! Пока моложе были, собирались переезжать, так толковали еще: будем, мо, ходить по театрам, иметь культурный досуг… А попали в тот театр только один раз, когда Лена была в пятом, шестом ли классе.
А с дочкой… Учиться тоже много не захотела, успехи-то были скромные: пойду, мо, мама-папа, в ПТУ, буду тоже швеей. Что ж, профессиональная подготовка - тоже важно, сама-то ведь самоучкой брала, что тоже хорошего? Пошла учиться. Как-то раз не пришла ночевать, другой: у подружки, мо, собирались, засиделись, то-друго… Пришлось крупно разговаривать: что за дела, для молодой девушки! Вдруг опять не явилась, всю ночь не спали, утром бросились в училище, - вот тут одна с ихней группы и шепнула, где искать. Нагрянули - точно! В абортной. Чуть не умерли оба. Привезли домой, стали пытать. От военного, говорит, курсанта. И все, дальше - молчок. Решили так: пускай забирает документа из этого своего развратного училища, и устраивается куда-нибудь. Не на завод, конечно, не на стройку, - там девки такие оторвы, не приведи Господи, а куда-нибудь почище, да где более пожилой коллектив. Нашли, в конце концов: Главпочтамт, на сортировку посылок. Через три месяца - повестка от следователя, побежали, как сумасшедшие; так и так, доказано три факта хищения из посылок, по подозрению задержана выша дочь, при личном обыске изъяты вещи, опознанные потерпевшими. Несколько раз - это ведь повторность! До шести лет! Вот тебе и Ленусик. А всегда была такая тихая, сосредоточенная. Ходила на подписке, и дали три года условно, как несудимой. Сколь пережили, это не описать! Мать устроила ученицей в свою мастерскую, чтобы была на виду. Ох, девка!.. Ночью придет к Дарье, бывало, ревут обе… А что поделаешь, сама виновата. Да и это, оказалось, не такое большое несчастье, что вот дальше-то было!.. Набежали как-то вечером с Санковой работы: забирайте, мо, из морга! О-о-о!.. Оказывается, шофер автобуса на конечной остановке поглядел в салон - лежит человек. Подошел - хрипит, пена на губах. Отвез в больницу, он там и скончался. Установили по пропуску, кто такой, позвонили на работу… А что случилось - никто не знает. Они выпили, несколько человек из бригады, после работы, и ушел он на автобус, все нормально… А там, видно, его и хватило. Два года до пенсии не доработал. Схоронили, вдвоем стали жить. Тогда уж в двухкомнатной жили - дом-от давно под снос пошел. Насчет мужиков Дашка дочери сразу отрезала: нечего, мо, блудить! Ищи хорошего человека, и пристраивайся к нему, чтобы без пьяни и без дряни! А где его найдешь! Да если еще работаешь в женском коллективе. Маялась так-то, ходила на вечера "Кому за тридцать" - и нашла все-таки! Разведенный, платит алименты. Среднее специальное образование, работает в Агропроме, в плодоовощном отделе, непьющий - разве что малость сухого… Золото, не зять! Одна только беда: молдаван. Сделал бабе ребенка, и назвал-то его чудно - Мирча, - так, ей-богу, в загсе и записали! - а когда тому еще и трех не исполнилось - начал вдруг на всех кидаться: вы, мо, русские, скоты, оккупанты, мы благородная нация, а вас всех надо порезать, вместе с вашим потомством! Так вот и было, тут вранья нет. Испозорил всех, да и укатил один на свою суверенную землю. Что вот делать Ленуське? Вырастит она этого молдованенка, а он пошлет всех на хрен, да и рванет следом за отцом. А как его ростить? Алиментов-то ведь нет, где его теперь сыщешь, фашиста, в чужом-то государстве? Прямо хоть реви, хоть в петлю лезь. В-опшем, как ни вертись, а жопа все равно сзади.
Вот что знала Маша Португалка о жизни своей названной сестреницы Дарьи Мокеевны Кривощековой, в замужестве Лобановой. И никогда ни разу не позавидовала, что та устроилась жить в областном городе. Что толку, всю дорогу в унижениях - и это статная-то, гордая Дашка! Мужик заморился, помер раньше срока. Вот им с Василием седьмой десяток, а иной раз такого зададут еще ночью жару - только стукоток летит по избе! А главное - ее всегда уважали, в отличие от Дашки. Может, завидовали чему-то, может, не любили, - но ведь видели же, как она работает, как ворочает в поле и на ферме, и никогда никто не скажет, что свои "Знак Почета" и "За доблестный труд" она получила ни за что. Она даже в партию собиралась вступать, - но зарубилась на райкоме, когда кто-то из комиссии задал вопрос: скажите, а некто Салазар, Антониу ди Оливейра, фашистский кровавый диктатор Португалии, случайно вам не родственник, или же просто однофамилец? Она пыталась доказать, что фамилия Оливейра, или Оливейру - одна из самых распространенных на ее исторической родине, - однако семя сомнения было уже посеяно, и ее не приняли, придравшись попутно еще к чему-то. А "Медаль материнства" второй степени за рождение пятерых детей? Двое девок, трое парней, из них только один был в заключении! Да и он не хуже других, мало ли чего не бывает… Учился в Емелинске в техникуме, угодил в плохую компанию, шапки они срывали, безобразничали на улицах, а когда всех задержали, городских отпустили до суда на подписку, а общежитских всех отправили в тюрьму, чтобы не разбежались по домам. А из тюрьмы условного приговора ждать не приходится: ступай на три года на общий режим! Вернулся - сам не свой, еле отошел. Но дома не захотел жить, усвистал в Малое Вицыно, женился на бывшей однокласснице (среднюю-то школу там кончал, в Потеряевке нету такой), живут теперь у ее родителей, уже двое девочек мал-мала. И пристроились вроде неплохо: она - в молочном продавцом, он механиком по счетным машинам, курсы кончил; а все же теща, сватья-то, жалуется порой: "Психованный, Мокеевна, ох психованный!..". Ты бы посидела в тюрьме-то да в лагере, дура, сама бы, наверно, стала психованная. А так остальные ребята - при деле, при своих семьях; правда, в Потряевке один только сын остался с ними, механизатор, остальные все разлетелись: одна в Омске за капитаном, другая в Емелинском банке бухгалтером, ходит вся в золоте; двое детей, но разведена: конечно, при такой должности женщине нужна свобода, особенно если не очень уж молода. Да парень еще мастером там же на стройке, живет с семьей в общаге-малосемейке, - знать бы, как у них там дальше получится. Конечно, пока сами с Василием были здоровые, да имели возможности - помогали, а теперь - чем поможешь? Ну картошки пошлешь мешок, внукам варежки, носки свяжешь… Вот ведь и все! Душа-то за всех болит - а кому это интересно?..
Наломалась, наробилась, все мозжит к непогоде. И все равно есть чему порадоваться, и есть что вспомнить. Взять хоть ту же поездку в Португалию, на родину. Сразу, как только немножко-немножко появилась возможность. До шестидесятых-то годов она и не вспоминала о тех местах, не то что писем не писала, боялась - посадят, осиротят такую ораву, - да и не позор ли это ей будет, орденоноске! В шестьдесят пятом, шестом ли - написала-таки письмо с помощью секретарши сельсовета, на русском языке, по адресу: Португалия, губернатору Байшу-Алентенжу. Просила помочь установить ее родственников в деревне, и сообщить, как можно с ними связаться. Отправила в обычном письме, налепив лишнюю марку.
Ответ не замедлил быть: уже через пару недель в Потеряевку наехал таинственный товарищ, и Марию вызвали вечером в совхозную контору. Там ей показали документ, и задали прямой вопрос: с какой целью она намерена вступить в письменную связь со ставленником Салазара? Салазар, Салазар, всю жизнь этот Салазар!
Да он был президентом уже во времена, когда они с матерью отправились в Испанию на заработки! И не слыхали они про него тогда плохого слова, наоборот, люди говорили: молодец, мо, твердая рука! Сколь лет держался у власти - дак, поди-ко, делал не только плохое, было и хорошее. Но ничего не сказала подтянутому товарищу, лишь покивала головою: мало ли что! Муж, дети, о них тоже надо думать. И даже письмо обратно не стала просить: пусть подошьют, куда положено. Она баба простая, работяга, крестьянка, с ней не так просто справдать.