Мой сюрприз удался только наполовину. Весь январь Катерина писала мне; ее письма, как она сама, были жизнерадостны и полны событий. Французы в ее глазах были прекрасны, Париж романтичен и безупречно красив. Чувствовалось, что ей все еще неловко за нашу последнюю встречу, когда она была слишком занята для свиданий со мной – почти в каждом письме она говорила, что в следующий мой приезд все будет иначе. Рассказывала, куда мы пойдем и что посмотрим. Я решил не пороть горячку по телефону и сказать ей обо всем при встрече. От нее самой я знал, в какие дни она задерживается допоздна из-за совещаний у шефа, а когда может позволить себе поспать и прийти в офис попозже. Вроде я все рассчитал, но не тут-то было: когда я позвонил, Катерина оказалась в Льеже, в командировке. Я удивился, она ничего не говорила мне об этом. Дурацкая ситуация, я так торопился, и, как оказалось, напрасно. Она тоже чувствовала себя неловко.
Тут же поменяла билет и выехала в Париж. Мы встретились на следующий день.
Она изменилась, как умеют меняться женщины. Превратилась в настоящую француженку. Отрезала волосы. Стала носить черное. Сказала, что здесь так принято. Эти перемены делали ее другой, но и такой она нравилась мне как прежде. Стоило мне увидеть ее, и я убедился, что не зря все затеял. Между нами сразу возникла теплота, по которой я скучал и без которой, как выяснилось, не могу жить. Как только мы с ней сели и заговорили, меня отпустило, как будто я окунулся в теплую ванну. Она так искренне радовалась мне, так живо расспрашивала о делах, что я подумал про себя – а я ведь чуть ее не проворонил. Я быстро перешел к делу. Понимая, что должен дать ей нечто большее, чем свое присутствие в Париже, еще дома я решил, что сделаю предложение. Так что я положил на стол коробочку с кольцом и, пока она смотрела на него, обомлев от неожиданности, рассказывал ей о наших новых планах. Объяснил, как будет проходить мой развод и сколько это займет времени. Чем я теперь буду заниматься (полгода назад мне предложили стать стратегическим инвестором одного перспективного старт-ana, и Катерина тогда уговаривала меня рискнуть, но только сейчас я на это решился). В общем, рассказал обо всем честно и откровенно. У нее была странная реакция. Она молчала, потом вдруг расплакалась. Никогда не видел ее такой. Я гадал, в чем дело. Чем именно я мог так ее расстроить. Она сказала что-то вроде "ты не представляешь, сколько я об этом мечтала". И тогда до меня дошло, что это слезы радости.
Вечером я ужинал с приятелем, тем самым, у кого работала Катерина. Где-то в середине разговора речь зашла о ней. Я спросил, как справляется моя подопечная. Он стал расхваливать ее на все лады (за всем этим я, кажется, совсем забыл сказать тебе, что Катерина всегда управлялась с работой на отлично, я не сомневался, что и здесь она окажется на высоте). И вдруг он, между делом, произнес – я рад, что она обустраивается здесь всерьез. Что ты имеешь в виду, спросил я? Он сказал – прошли слухи, что ее парень сделал ей предложение, свадьба в сентябре. Быстро же у них ходят слухи, подумал я. Конечно, мой приятель ничего не подозревал, а я не стал признаваться. Наверно, у них и правда хороший коллектив, раз она объявила новость в тот же час. Но почему в сентябре? Я ничего не говорил про сентябрь. Я сказал, что в лучшем случае в конце лета, но реальней всего следующей весной. Наверно, надеется, что развод пройдет гладко. Торопит события. Ну что ж, имеет право. Уже когда мы заканчивали ужин, он упомянул на счет завтрашней встречи – кстати, там как раз будет Антуан. Кто, не понял я? Он сказал – Антуан, жених твоей подопечной. Можешь себе представить, каким болваном я почувствовал себя в ту минуту. Слава богу, мне хватило ума не откровенничать за ужином. Я извинился и выбежал из ресторана, сославшись на срочное дело.
Еще не верилось, что это может быть правдой. Я позвонил Катерине, решил встретиться немедленно и услышать все от нее. Она не была настроена видеть меня прямо сейчас. Но я рявкнул, и она поняла, что что-то случилось. Я взял такси и приехал по адресу, который она мне продиктовала. Она сидела в каком-то ресторане с компанией друзей. Увидев меня, она выскочила из дверей мне навстречу. Мы говорили на углу улицы, у стены какого-то дома, среди прохожих. Все выяснилось в первую же секунду, она даже не пыталась отпираться. Я вышел из себя. Орал на всю улицу. Она плакала. Чем больше она защищалась, тем быстрее у меня в голове складывалась вся картина. Меня охватывал ужас. Земля из-под ног уходила. От этого я орал на нее еще сильнее. Не помню, как я добрался до отеля. Можешь себе представить, в каком идиотском положении я оказался. Что бы я ни говорил Катерине, в чем бы ни заставлял ее признаться, все это не имело никакого смысла. Пусть она неправа, пусть она предательница, врунья и меркантильная дура (все это я прокричал ей там, у ресторана), мне это уже не поможет. Я снялся с места и рванул в новую жизнь, которой у меня, оказывается, не было. И что мне теперь делать?
Я и раньше чувствовал, что когда злюсь, у меня прихватывает сердце. Обычно это быстро проходило. Но в этот раз нет. Видимо, нарочно, чтобы показать мне, насколько я стар и смешон. Гоняюсь за молоденькой женщиной, а у самого сердце вот-вот откажет. В отеле я попросил таблетки. Они зачем-то прислали врача. Тот вдруг затеял отправить меня в госпиталь. Я послал его к черту. Наконец связались с моим московским врачом. После долгих консультаций он уговорил меня позволить сделать укол. Я отключился. А утром увидел, что мой номер превратили в лазарет. Вокруг меня лекарства, в гостиной дежурит врач. Мне предписали полный покой. Об этом как-то прознала Катерина. И пришла навестить. Я был все еще зол на нее. Она умоляла простить, предлагала отменить свою свадьбу. Твердила как заведенная – ты же сам говорил, что мы родные люди. Думала, я порадуюсь за нее. Собиралась представить мне жениха. Как раз вчера и собиралась. Только рот открыла, чтобы сообщить мне радостную новость – тут я со своим кольцом. И она растерялась. Что я мог на это ответить? Я ехал жениться на ней. А она думала, я спляшу на ее свадьбе. Конечно, она не могла знать, что я задумал. Но и она хороша – собралась под венец. С человеком, которого знала всего месяц! Глупость несусветная. Что на нее нашло? Она сказала, что влюбилась. И я понял, что ее очаровала французская жизнь. Она собиралась порвать с прошлым. Ей хотелось нового, везде и во всем. Я был уверен, что она совершает ошибку. Торопится. Но переубеждать ее было бесполезно. В конце концов мы примирились и обнялись. Она плакала. Вот теперь-то, я видел, это были слезы радости. Думаю, она все еще любила меня, и наша вчерашняя ссора выбила из колеи ее тоже. Мы ведь с ней в жизни не ссорились. Она считала себя виноватой. Мой сердечный приступ повис у нее камнем на шее. Только когда мы помирились, ей полегчало. Она плакала от радости, что все обошлось. Я же чувствовал себя хуже некуда. Между нами еще была связь, та самая теплота, и она рвалась прямо у меня на глазах. Веришь ли, я физически ощутил, как отрывается от моего сердца Катерина. Как, с моего же позволения, уходит все дальше. И вот уже расстояние между нами такое, что рукой не дотянуться. Чем спокойнее становилось ее заплаканное лицо, тем отчетливее я ощущал, как между нами растет пропасть, которую не перепрыгнуть. Ее ждала другая жизнь, в которой все было готово – жених, свадьба, работа, друзья. Хоть в ту минуту она сидела здесь, рядом со мной, для нее я уже был прошлым. Я знал этот взгляд – она смотрела так, будто хотела запомнить меня и то, что было между нами. Мысленно она прощалась со мной. У меня больше нет Катерины. Я еле сдержался, чтобы не пустить слезу. Не хотел остаться в ее памяти сентиментальным стариком. Уходя, она спросила – так ты не против свадьбы? Вот тебе и на. Только вчера я был ее женихом. А теперь почувствовал себя отцом, который должен благословить дочь на замужество. Скажу тебе, это не доставило мне ни малейшего удовольствия. Я бы убил ее француза, если б он сейчас стоял здесь. Но ей сказал, что желаю им счастья.
Та неделя была самой странной в моей жизни. Я впал в какой-то ступор. Как в воздухе висел. Не мог принять решение и не понимал почему. Как будто мозги перестали подчиняться мне. Такого помутнения со мной еще никогда не случалось. Казалось, это не я. Был момент, когда я подумал, не пора ли мне начать опасаться за свой рассудок. Почему я никак не могу решить, что делать? Целыми днями я принимал лекарства, обедал и спал. Через пару дней разрешили прогулки, и я ходил по Тюильри. Чувство было такое, будто я в коме. Все вижу, все слышу, но ничего не делаю. Не живу. Меня сверлила мысль о том, что я должен принять решение. Но решения не находилось, и я только злился на себя. Оставаться здесь или вернуться домой – оба варианта были так плохи, что я не мог определить, какой из них для меня хуже. Жить в Париже без Катерины казалось невозможным. Когда я ехал сюда, я ставил все на нее. Я был в ней уверен. Без Катерины у меня ничего не выходило. Мой план сдох. Я рассчитывал, что мы будем вместе. Что она поможет мне обжиться здесь, разделит со мной радости и трудности новой жизни. Странно, но без Наташи, с которой я прожил двадцать шесть лет, я прекрасно справлялся и почти не вспоминал о ней. А без Катерины справиться не мог. Во время нашей прощальной встречи она уговаривала меня остаться в Париже. У нее была своя версия на мой счет: якобы, тем или иным путем, судьба привела таки меня в Париж, и значит, это для чего-то нужно. Складная мысль, но она меня не вдохновляла. У меня пропал стимул. И не было никакой уверенности, что я осилю эти перемены в одиночку. Возвращаться назад тоже глупо – я объявил, что ухожу, и сделал новые назначения. Тем временем отельная жизнь начинала меня тяготить. Мне было тесно. А искать квартиру я не решался. Двух комнатушек моего люкса не хватало. Да еще этот халат, твердый как из картонки. Ресторан при отеле хорош (у него мишленовская звезда), но только не когда ты обедаешь там по три раза на дню. Рыбный ресторан, что напротив, тоже по-своему неплох, но я не пылаю страстью к морепродуктам посреди зимы, я ем их только летом. Меня раздражала неустроенность. Холод от окон, сквозняки на каждом шагу. А потом в соседнем здании пошел ремонт. Сменить номер было невозможно, я занимал самый просторный и в меньший бы не поместился. Но после нескольких часов непрерывного сверления я согласился и на это. А на следующий день переселился в "Реджину". Чемоданы стояли горой, я их не разбирал. Я запутался в своих вещах – часть оставалась в чистке, часть я не мог найти, потому что забыл, куда положил. Мне надоело мыкаться по отелям. Я чувствовал себя неприкаянным, без своего угла и без своих людей.
Чутье подсказывало мне, что я свернул не туда. Надо срочно что-то делать, иначе станет хуже. Что-то нехорошее нависло надо мной. Что-то вот-вот должно было случиться. Я подумал, что у меня нашли какую-нибудь болезнь. Что мне не все рассказали после приступа. Звонил врачу, пытал его по телефону. Он давал слово, что ничего от меня не скрывает. Думал о своих делах. Грешил на одного нашего партнера. Заставил юристов проверить кое-что. Они ничего не нашли. Все было в порядке. Но я ждал подвоха. Когда мне сообщили о сыне, я не сразу догадался, что это и есть беда, которую я ждал. Я не думал о детях. Мои плохие предчувствия никогда не касались сыновей. Я знал, что они вернулись с дачи, что у них все хорошо. И вдруг младший получил травму. Ты знаешь, он у нас с детства в хоккей играет. Был важный матч, соперник со всей силы ударил его клюшкой по спине. Мне позвонила Наташа. Они ехали в больницу. Он был без сознания. Сейчас, оглядываясь назад, я должен признать, что именно его травма и вернула меня в строй. Нехорошо это, наверно. Но это правда. В ту же секунду, когда пришло известие, я как будто проснулся. Голова заработала в прежнем режиме. Мои собственные проблемы отодвинулись на второй план. Я делал звонки, решал, где будем оперировать.
Думал везти его в Германию. Но послушал врачей и не стал. И в тот же вечер вылетел к ним.
Постепенно я вернулся к старой жизни. Той самой, от которой хотел убежать. Снова стал жить в своем доме, работать. Добавились только заботы о сыне. Я ездил к нему дважды в день. На работе подумали, что я брал перерыв из-за сына (для них мой уход совпал с его болезнью). И когда он пошел на поправку, нашли способ вернуть мне мое место. А Наташа, представь себе, и не заметила, что я от нее уходил. Гардеробная моя еще некоторое время стояла пустая, но Наташа этого не видела – мы давно уже не заходим в комнаты друг друга. Вот так, все решилось без моего участия. Можно сказать, я попытался вылезти из своей колеи. Но обстоятельства вернули меня назад. И я успокоился. Ни о чем не жалел. И больше ни о чем не мечтал. До вчерашнего дня. Ты видел, с какой насмешкой посмотрела на меня вчера Наташа, когда разговор зашел о любви? Она считает, я не способен любить. Что мне никто не нужен. Что женщин я понимать так и не научился. И всегда думаю только о себе. Но что бы она сказала, если б узнала, что в это самое время, когда мы гостили у тебя и спорили о любви, в двух шагах от нас, в "Голден Эппл" на Малой Дмитровке, сидит женщина вдвое моложе нее и ждет моего ответа? Накануне, во время нашего свидания, она уверяла меня, что второго такого, как я, на свете не существует. Удивил я тебя? Вот как это вышло.
После моего отъезда Катерина по-прежнему писала мне, изредка я отвечал. Сам я не собирался продолжать общение, думал, все кончено. Мы уже не были ни друзьями, ни любовниками. Я больше не оплачивал ее счета. Но несмотря на это, ей удавалось поддерживать со мной связь. В основном она спрашивала о сыне. Рассказывала о себе. Я слышать ничего не хотел о ее французишке, и она ни разу о нем не обмолвилась. Как будто его не существовало. В августе она сообщила, что прилетает Москву на выходные. Мы договорились увидеться. Сейчас будет звать меня на свадьбу, думал я, когда ехал за ней в отель. Плохо же она меня знает, если надеется, что я соглашусь. Но нет. За ужином о женихе ни слова. Зато сама – высший класс. Прическа, каблуки, все, как я люблю. Не то что тогда, в Париже. В платье, которое я дарил на заре наших свиданий. Помню как сейчас, как мы его выбирали. Как она препиралась со мной, хотела заплатить сама. На меня нахлынули воспоминания. Но грустить не пришлось, вечер мы продолжили у нее в номере. Утром горячие круассаны (она сама бегала за ними в "Молоко") и завтрак в постель. Как в старые добрые времена. Но я не обольщался. Подумал, что ей захотелось тряхнуть стариной напоследок. Обычное дело перед замужеством. И тут она меня огорошила. Без долгих предисловий сказала, что приехала только ради меня. И просит вернуться к нашему февральскому разговору. Если мое предложение еще в силе, она хочет начать все сначала. Готова жить со мной хоть в Париже, хоть здесь, как я пожелаю. Я так и сел. Спросил, что произошло. И пока она рассказывала, судорожно соображал, как быть. С французом у нее ничего не вышло. Он оказался маменькин сынок. Философствовал, а сам не мог оплатить и квартиру. Здесь-то она и осыпала меня комплиментами.
Я, видишь ли, и женщин понимаю как никто, и надежный как скала. Словом, не чета французишке. В голове у меня вспыхнула искра. Перед глазами засветилось будущее, которого, я думал, у меня уже нет. Я снова мог выбирать. Я мог бы поехать в Париж и, с третьей попытки, завоевать этот город. Или еще лучше, забрать из Парижа Катерину и запустить новый проект (есть у меня одна задумка, и такой человек, как она, был бы здесь как раз кстати). А может, поставить управляющего, взять Катерину и на год-другой закатиться с ней в путешествие? Разве я не заслуживаю этого? Думаю, это будет моя последняя попытка обмануть свою колею. Как говорится, шанс финаль. И, ты меня знаешь, я им воспользуюсь.
Так что пожелай мне удачи.
Твой Д.".
Рисунки из Фьезоле
Когда Шилкины, старинные приятели моего хорошего друга, решились отправить своего сына Григория на учебу в Италию, они обратились ко мне. Попросили встретиться с их оболтусом, поговорить на счет поездки и дать кое-какие наставления – в их кругу никто не был знаком с этой страной так хорошо, как я. Сами Шилкины были простой во всех смыслах семьей, по будням трудились, в выходные отдыхали, пропуская по рюмочке-другой в компании друзей, а с понедельника снова впрягались в телегу и тянули до пятницы, так жили год за годом и звезд с неба не хватали. За границей никогда не бывали, отчасти потому, что не имели для этого лишних денег, но больше из-за того, что не любили. Отдыхать ездили в деревню, и обустройством своего деревенского жилища занимались со знанием дела. Когда-то их брак дал трещину, они расходились, у него даже родился ребенок на стороне, но потом вновь воссоединились. Несмотря на временами запутанные отношения между собой, они всегда рьяно воспитывали двоих своих сыновей, и до сих пор оба парня оправдывали родительские ожидания. О заграничном образовании и думать не думали, если бы не старший, который в последнее время стал грезить учебой в Италии.