- Их делает Боуэн. Балли говорил, что если нужны ящики, то лучше Боуэна никого нет.
- Боуэн? - сказала Маделен. - А кто такой Балли?
- Тот, кто привёз обезьяну.
Маделен посмотрела на Джонни. На тубус. На диаграммы. На Самсона и его повязки. Посмотрела в окно. На утренний свет. На человека в сером костюме, который неторопливо шёл по тротуару, ведя на поводке маленького, шустрого, цвета капучино, жесткошёрстного фокстерьера, человека, которого она видит перед Момбаса-Мэнор уже в третий раз. Она почувствовала, что в её организме проснулось что-то ещё, помимо абстинентного синдрома. Ощущение это переросло в дрожь, которая охватила всё тело, словно она выпила свой первый утренний стаканчик. Но никакого стаканчика не было. И ощущения отличались от прежних. Как это бывает с теми, кто решился созидать и теперь готов ко всему, она неожиданно увидела перед собой множество опьяняющих возможностей.
Она сняла с крючка поводок Самсона, хорошенько прицепила его к ошейнику, открыла дверь спального отсека и вместе с собакой спустилась на тротуар.
Когда седой человек заметил Маделен, он на мгновение замер, потом повернулся и пошёл прочь.
Маделен могла бы оставить его в покое. Но страшная мигрень начала распространяться по всему её телу, от затылка и ниже. Если пьянство давало летучую, легковоспламеняющуюся и быстро сжигаемую энергию, то, как она заметила, при отказе от алкоголя появляется наглая и разрушительная сила. Она и Самсон догнали человека с терьером.
- Как дела у Ветеринарной полиции? - спросила она.
До этого момента она видела его только сидящим в белом автомобиле, когда Клэпхэм не пустил его внутрь, и те несколько раз, когда на машине он останавливался перед домом. В полный рост и вблизи он оказался высоким, худым, крепким и - во всех отношениях - рождённым, выращенным и образованным, чтобы не быть легко обманутым.
Он не торопился с ответом, дал собакам обнюхаться и только тогда заговорил.
- Она стала крупной организацией, - ответил он. - Раньше нас было всего четыре-пять человек. Теперь у нас ещё и бега, и все допинговые дела. Кражи домашних животных. Только контролем за торговлей животными занимается двадцать человек. С ветеринарами и бланкетными ордерами на обыск.
Детство Маделен и её интерес к мужчинам научили её безошибочно отличать тех, кто, подобно Адаму, занял то место, для которого они были предназначены, от тех, кто, подобно стоящему перед ней человеку, добился всего сам.
- Почему, - спросила сна, - человек с ордером на обыск позволяет выгнать себя дворецкому?
Человек больше не следил глазами за собаками. Теперь он смотрел только на Маделен.
- Ордера на обыск годятся для торговцев животными и в маленьких квартирках, где люди держат охраняемых государством пресмыкающихся в коробках из-под обуви. Предъявлять такую бумагу представителям высших слоёв общества не принято.
Те, кто поднялся снизу, как было известно Маделен, опять-таки делились ка две подгруппы. Те, кто, подобно её отцу, всю жизнь стремились отмежеваться от своего происхождения. И те, которые, подобно этому человеку, из соображений удобства облачились в белые автомобили, костюмы и усы, но так и остались пролетариями.
- Вы хотели узнать об обезьяне? - спросила она.
Человек молчал.
- Мы могли бы заключить сделку, - сказала Маделен. - Я расскажу, где она находится. Вы расскажете, почему она вас интересует.
Человек ничего не отвечал.
- Она в одном из флигелей, - продолжала Маделен. - Среди приборов, которыми был вабит целый грузовик. Они обследуют её. Они что-то ищут. Что-то, что им ещё не удалось найти. Она очень устала, но пока жива. А теперь - ваша часть сделки.
За время, которое прошло, пока он не заговорил, Маделен пережила редкий момент необъяснимого, интуитивного проникновения в человеческий характер. Она неожиданно поняла, что стоящий перед ней человек занял своё место, потому что обладал твёрдостью и умом, и что, кроме этого, ему свойственно сильное чувство справедливости, которое стало причиной того, что он не поднялся выше.
- Нас, собственно говоря, не интересует животное, - сказал он. - Нас в первую очередь интересует капитан судна, на котором его привезли.
- Балли, - сказала Маделен.
Мужчина кивнул.
- Если существует ад для животных, то Балли, когда придёт время, станет там начальником всех дьяволов.
- Заместителем, - поправила Маделен. - Начальник дьяволов - это мой отец.
Человек сделал движение. Маделен решила, что он хочет пожать ей руку. Но он протягивал ей свою визитную карточку.
- Смайлс, - представился он. - Мы выловили господина Балли из Темзы и посадили в следственный изолятор. Но у нас нет никаких доказательств. Скоро нам придётся его отпустить. Мы думали, не получить ли нам всё-таки решение суда, ворваться в дом и потребовать объяснений.
- Дайте мне сутки, - попросила Маделен.
- А что мы получим взамен?
- Доказательства против Балли.
Смайлс потянул терьера за поводок, намереваясь продолжить прогулку.
- Откуда это судно? - спросила Маделен.
- Из Дании. Как и вы.
- Как вы много знаете. Если принять во внимание то, что вас не пустили в дом.
- Я гуляю с собакой в этом районе.
Мадлен посмотрела на Самсона.
- Мне тоже всегда казалось, что так можно много узнать, - тихо сказала она.
Смайлс был уже почти вне пределов слышимости, когда обернулся в последний раз.
- Сутки, - тихо окликнул он её. - И ни минуты больше.
12
Кенсингтонская Ветеринарная клиника Холланд-Парк располагала к безоговорочной капитуляции. И дело было не только в том, что это самая дорогая и самая современная частная больница для животных. Кроме этого, она была известна как "Клиника улыбки", потому что все её сотрудники улыбались. Любезный швейцар улыбался, предупредительная медсестра в приёмной улыбалась, готовый прийти на помощь санитар улыбался, и заведующая клиникой, которая положила Самсона на низкую кушетку, улыбалась тепло и доброжелательно.
- Я бы хотела поговорить с Александром Боуэном, - сказала Маделен.
В улыбке женщины появилось сожаление.
- Необходимо заранее записаться, - объяснила она.
Маделен выудила на столе кусочек белого картона и шариковую ручку, написала на карточке несколько слов, завернула её в пятидесятифунтовую купюру из пачки Адама и протянула её санитару.
- Операция была непростой, - объяснила она. - Алекс настоятельно просил меня послать за ним. Чтобы он сам мог взглянуть на Самсона.
Через три минуты вошёл сам Александр Боуэн, в белом халате и с улыбкой.
Улыбка была слабенькая. Жизнь ветеринара, несмотря на его всемогущество, небезопасна, а ситуация, в которой он сейчас оказался, была ещё менее безопасна, чем большинство других.
На белой картонной карточке Маделен написала "1000 фунтов по договорённости. Леди Мортенсен". Александр Боуэн знал Дебреттовский справочник пэров и баронетов наизусть, и он помнил каждое животное, которое ему когда-либо приходилось лечить, и, бесспорно, большинство тех счетов, которые были выписаны в связи с этим, и он был уверен, что никогда не слышал о леди Мортенсен и никогда не встречал эту женщину в тёмных очках и пыльнике, которая стояла сейчас перед ним. Но он также не сомневался, что собака - тот самый доберман, которого он не решился усыпить из страха перед тем шофёром - как там его звали - который перевозил животных для Балли.
Прийти его заставило упоминание о тысяче фунтов. Остаться же заставил страх, смешанный с любопытством.
В образовавшемся поведенческом вакууме он выбрал манеру держаться, которая должна была производить на окружающих впечатление, не накладывая при этом на него никаких обязательств. Он быстро и заботливо подошёл к собаке.
- Как он себя чувствует? - поинтересовался он.
- Лучше, - ответила Маделен.
Она протянула ему листы из своего тубуса. И одновременно с этим положила на стол десять стофунтовых бумажек из пачки.
- Я взяла с собой рентгеновские снимки, - сказала она.
Маделен выросла в доме, где женщины покупали мужчин эротикой, взрослые подкупали детей игрушками, дети отвоёвывали у взрослых уступки при помощи истерик или ласки, а вся родня при помощи денег добилась положения в высшем обществе и завоевала место в датской истории. Она с самого детства усвоила тот артистизм, которого требует искусство подкупа. Если бы на лице врача появились малейшие признаки недовольства, она могла бы прикрыть купюры рукой, загладив тем самым это маленькое недоразумение. Но его лицо не выражало никаких сомнений, напротив, оно прояснилось и стало спокойнее.
- Это не рентген, - объяснил он. - Это сканирование при помощи ядерного магнитного резонанса. И это не собака.
- Наш шимпанзе, - объяснила Маделен. - Я, должно быть, прихватила не те снимки.
Врач покачал головой.
- Посмотрите на лобную долю большого мозга, - сказал он. - Центр высших когнитивных функций. Это человек. Но человек, конечно же, крупный.
Его палец скользил по колонке цифр в правой части снимка.
- Объём две тысячи семьсот кубических сантиметров. Необычайный размер.
Он перебрал листки и остановился на одном снимке. Цвета на нём были яркие: рубиново-красные, светло-жёлтые, ярко-синие.
- Это снова он. Электроэнцефалограмма, наложенная на ПЭТ. Не многие в Европе могут это делать. Так откуда, вы сказали, эти снимки?
- Что такое ПЭТ? - спросила Маделен.
- Позитронная эмиссионная томограмма. Ему ввели радиоактивную воду, что приводит к увеличению церебрального кровообращения. А затем остаётся только измерять радиоактивность.
Маделен осторожно взяла пачку и тихо положила ещё одну из купюр Адама на стол.
- Позвольте мне заплатить хотя бы за то, что вы потратили своё время, - объяснила она.
Глаза врача затуманились. Предательский поток рассеянности, воспоминаний молодости и возбуждённого тщеславия завладел им и унёс его с собой.
- ПЭТ, - произнёс он. - Прекрасное пространственное разрешение. Точность до трёх-пяти миллиметров. Но очень мало времени. Не белее девяноста секунд. Именно поэтому его накладывают на энцефалограмму. Можно увидеть всё, что происходит в мозгу, с точностью до миллисекунды. Это невероятно. А это передвижное оборудование. Ему на голову надели шлем. Это последнее слово науки. Я считал, что никто, кроме нас, не может этого делать.
Его палец скользнул по колонке цифр.
- Его тестировали на полосе препятствий. У него что-нибудь не в порядке с моторикой? Языковой тест, зрительный тест, различные функциональные методики. Анатомическая локализация, очень основательно, тридцать поперечных сечений во всех четырёх плоскостях.
- Что они искали? - спросила Маделен.
Она обронила ещё одну купюру, взгляд врача было далёким, как у человека во время гипнотического сна. Маделен знала, что теперь он находится у неё под наркозом. Теперь главным было усыпить его подозрения, оставив при этом его умственные способности в неприкосновенности.
- Да, что мы всё ищем? - произнёс он. - Может ли кто-нибудь дать ответ на этот вопрос?
- Мы?
- Я тоже искал.
- И нашли?
Врач посмотрел в какую-то удалённую, только ему одному видимую точку.
- Если бы всё было так просто!
- Эти снимки, это вы их сделали? Он покачал головой:
- Старые добрые дни. Золотое время. Каких-нибудь десять лет назад. Когда мы ещё смели надеяться.
Маделен вопросительно тронула его за рукав халата.
- Я помню те времена, - сказал он. - Но не говорю о них. Так лучше. При сложившихся обстоятельствах.
- Расскажите уж, - мягко попросила Маделен. - Собака всё равно никому не расскажет.
Александр Боуэн чувствовал приятное отсутствие ясности. Окружающая обстановка напоминала ему о его собственной больнице, сканированные изображения создавали впечатление, что он выступает с докладом на научной конференции, слушающая его женщина могла вызвать в памяти заседание правления, а деньги указывали на договор с его адвокатом. Казалось, что вся эта ситуация самым приятнейшим образом улаживает разногласия между такими непримиримыми ролями его жизни.
- Массачусетс, - проговорил он. - Вопрос о природе интеллекта. Исследования, не имеющие аналогов. Мы обогнали всех. Мы чувствовали, что почти у цели. Поймите: мы были внутри самого мозга. Ближе подойти невозможно. Ближе не бывает. Это было так… ошеломляюще интимно. Хотя это были всего лишь обезьяны. Мы подошли совсем близко. К тому, чтобы стать единым целым. С чужим сознанием. Представьте себе разочарование. Когда всё вдруг испаряется. Превращается в ничто. И вот ты остаёшься со страшной пустотой. Когда всё вокруг тебя ещё надеются. Но сам ты знаешь, что всё закончилось. Horror vacui.
- Как в любовных отношениях, - сказала Маделен.
Врач уставился на неё.
- Вы тоже там были?
- Я знаю, как это бывает.
- Вы понимаете меня, - продолжал врач. - Да, как в браке. Именно так всё и было. Чувствуешь себя обманутым. Потому что на самом деле, хотя я никогда бы не признался в этом, ни одному человеку, даже вам. Если бы это удалось - понять дух, душу, сознание, раскодировать мозг. И можно было бы взять женщину. И поместить её в катушку…
- Катушку?
- Магнитно-резонансная томография, это мощное магнитное поле. Людей кладут на носилки и заталкивают их в электромагнит. Они ничего не чувствуют. Она бы ничего не почувствовала. Там, внутри, тепловентилятор. Там зеркало. И можно надеть наушники. И слушать приятную музыку. "Кавалера Роз" или что-нибудь другое. И тогда в наушниках раздался бы голос, спрашивающий: "Александр. Какие мысли у тебя возникают при имени Александр?" И можно было бы стоять снаружи и прямо видеть её мысли, они появлялись бы, как компьютерные файлы, как пикселы. Можно было бы проникнуть в женщину дальше, чем когда-либо удавалось мужчине. В саму женскую природу. У неё бы не было никакой возможности соврать. И если бы был другой, если бы у неё был другой человек, или если бы она хотя бы подумала о другом, это бы сразу же раскрылось.
Маделен протянула ему носовой платок.
- Вы весь мокрый, - сказала она.
Врач вытер лоб.
- Тогда, возможно, удалось бы спасти свой брак, - произнёс он.
Маделен посмотрела на него с состраданием.
- Для этого, наверное, надо больше, чем магнитное сканирование, - заметила она.
- Наверное. Но ведь надеешься. Людям ведь свойственно надеяться. Мы надеялись до последнего. Но в конце концов это оказалось невозможным. Измеряют ведь потребление кислорода. И не существует никакой формулы связи между потреблением кислорода и деятельностью мозга. И никогда не будет. Никакого объективного способа измерения интеллекта, никакой возможности локализовать мыслительную деятельность. Так что мы вернулись к старым методам. А ведь у нас только оборудования было на восемьдесят с лишним миллионов долларов. Но спонсоры хотели увидеть результаты, так что мы вернулись к иголкам.
- Иголкам?
- К тому, что и всегда до этого делали. Привязывали их покрепче. Я имею в виду обезьян. И вскрывали черепную коробку. Поднимают верхнюю часть черепа. Чтобы мозг был виден. И берут такие иголки. Удивительно тонкие. "Single Neuron Recording". Можно поймать один-единственный нейрон. Посмотреть, как часто он пульсирует. Посмотреть, когда именно через него проходит конкретный сигнал. Потом существует метод с использованием нескольких игл. "Multiple Neuron Recording". Никогда не надо было отказываться от этой системы. Хотя и в ней есть свои недостатки. Чтобы попасть в какую-нибудь глубоко расположенную точку, иголка должна проникнуть через верхние слои ткани. К тому же со временем стало всё труднее получать шимпанзе…
Маделен молчала. Врач почувствовал непонятную смену её настроения, но не мог определить, в какую именно сторону оно изменилось, не мог уловить, что о нём думают.
- К тому же была ещё одна сложность - крупные обезьяны имеют ограниченный срок годности. Больше чем на три недели рассчитывать не приходилось. Дальше они становились неполноценными и частично переставали функционировать.
- А случается, - спросила Маделен, - что вы по-прежнему, своими иголками, я имею в виду…
Где-то в глубине того полузабытья, в котором находился врач, настойчиво замигал резкий предупредительный сигнал. Боуэн остановился.
Маделен, схватив его за отвороты халата, толкнула к стене.
- Продолжайте, - сказала она.
- Мне кажется, я ответил на ваши вопросы.
Низкий столик на колёсиках ударил Александра Боуэна под колено, свалив его на пол. Маделен склонилась над ним.
- У меня последний вопрос, - сказала она.
Врач безучастно уставился на неё. Как и любое пробуждение от наркоза, это тоже было муторным и болезненным. И тем не менее оно несло в себе тайную и запретную сладость.
Где-то в глубине души и давным-давно, в деревне на Джерси в далёком детстве, Александр Боуэн искренне любил животных. Он вырос с ощущением удовольствия от присутствия кошки и собаки, с удовлетворением от запаха конюшни, чувствовал в присутствии коров и овец спокойствие, которое не требовало никакого объяснения, почему и решил стать ветеринаром и поступил в университет. Там ему объяснили, что животные - это машины. Да, прекрасные машины, обладающие замысловатой биологической механикой, но в конце концов механические, и, столкнувшись с этим открытием, его сознание впервые раздвоилось. Рядом с прежним Александром в нём развилось естественнонаучное alter ego. Теперь, когда он гладил собаку по голове, этот наблюдатель думал, что происходящее сейчас, то тёплое и дружелюбное, что я чувствую, является ментальной иллюзией, неожиданно возникшим явлением, составленным из миллионов самих по себе банальных и абсолютно объяснимых процессов. Когда он закончил университет, развитие этого внутреннего редукциониста было доведено до кондиции, и в последующие тридцать лет он носил в себе этого монстра в пробирке, этого внутреннего гомункула как тяжёлую, и всё более тяжёлую, ношу. Он вернулся из США с лучшими рекомендациями и с депрессией. Все движения, физические и психические, как он знал, были в сущности химическими и, значит, квантово-электрическими, и тем самым причинными, и тем самым детерминистскими, и поэтому - всё заранее предопределено (или хаотично спланировано), поэтому свободная воля - это иллюзия, поэтому не имеет никакого значения, что он будет предпринимать, поскольку решение того, что случится с его жизнью, всё равно получится само собой, и так и получилось. Однажды сумрачным утром он проснулся с осознанием, что если за пределом физической вселенной всё равно нет ничего, кроме нескольких элементарных частиц и общих уравнений взаимодействия сил, то зачем ждать - можно с таким же успехом самому довести дело до конца, окончательно перебравшись в мир, лишь немногим более примитивный, чем мир физики, - мир денег, основанный на нескольких основных денежных единицах и четырёх арифметических действиях. В этом окружении он с тех пор и пребывал.
Сейчас, оказавшись на полу, он на мгновения почувствовал себя вне этого мира, и от этого ему стало легче. Как и все, кто живёт только в естественнонаучной или только в экономической вселенной, Александр Боуэн мечтал об освобождении, и сейчас лицо Маделен напоминало ему об иной реальности.