- Вы наверняка запомнили свое первое судебное дело и первую проповедь, - сказал он, кивая в сторону Андреаса и Карин. - Ильза помнит свой первый урок в школе, а Хеннер - первую статью. Я никогда не забуду свой первый мост; ни на одну другую работу я потом не потратил столько времени и не вложил в нее столько старания, как в ту первую, и многое из того, чему я на ней научился, пригодилось мне потом на всю жизнь. Так как же было с первым убийством, Йорг? Ты на нем тоже…
- Перестань, Ульрих! Прошу тебя, перестань! - непроизвольно вырвалось у его жены.
Ульрих поднял руки и покорно их опустил:
- О'кей, о'кей! Если вы считаете…
Хеннер отметил про себя, что не знает, как он считает, а обведя взглядом всех собравшихся за столом, понял, что и они точно в таком же положении. Он восхитился прямолинейностью Ульриха, непосредственностью его слов. Жизнь Йорга была жизнью Йорга, так же как их жизнь была их жизнью. Возможно, Ульрих и прав. По крайней мере, он оказался способен заинтересованно спросить Йорга о чем-то важном. А он, Хеннер, выдавал только ничего не значащие банальности.
После десерта Йорг поднялся из-за стола:
- Вот уже много лет, более двух десятилетий, в моей жизни не бывало такого долгого и насыщенного дня. Не обижайтесь на меня, я ухожу спать. Увидимся утром за завтраком. Большое спасибо вам, что приехали, и спокойной вам ночи.
Он обошел всех присутствующих и каждому пожал руку. Удивленному Хеннеру он сказал: "С твоей стороны было мужественным поступком приехать сюда". Когда он вышел за порог, Кристиана хотела подняться и отправиться вслед за ним. Под насмешливым взглядом Ульриха она передумала и осталась.
7
Когда Йорг протянул ему руку для прощания, Андреас поднялся с места и остался стоять.
- Мне кажется, что я лучше бы…
- Ради бога, только не расходитесь все сразу! - Кристиана вскочила и замахала руками, словно готова была усадить его на место, удержав за плечи, и не дать подняться остальным. - Еще только десять часов, слишком рано ложиться спать. Я так рада, Андреас, что ты наконец-то познакомился с нашими старыми друзьями, а они с тобой! Я понимаю, что у тебя позади трудный день, но все же посиди еще немножко с нами!
"Ни дать ни взять офицер, удерживающий солдат-дезертиров! - подумал Хеннер. - Отчего эта боязнь упустить нас всех?"
Ингеборг продолжала распекать мужа:
- Как ты мог так разговаривать с Йоргом? Разве ты не видишь, что он совсем выдохся? После двадцати с лишним лет человек только-только вышел из тюрьмы, ты же, нет чтобы дать ему прийти в себя, напротив, ведешь себя так, точно хочешь его совсем доконать. - Она огляделась вокруг, словно ища поддержки.
Карин попыталась уладить ссору:
- На мой взгляд, Ульрих вовсе не пытался его доконать. Хотя мне тоже кажется, что сейчас для Йорга лучше, если мы оставим в покое его прошлое и поможем ему с надеждой взглянуть на будущее. Что он собирается делать, Кристиана?
Ульрих не дал Кристиане ответить.
- Оставить в покое? Чего-чего, а покоя у него в последние годы и без нас было предостаточно! Ему сейчас лет пятьдесят пять или под шестьдесят, как и всем нам, а его жизнь была… Как бы это получше сказать? Ограбления банков, душегубство, революция и тюрьма - вот из чего состояла та жизнь, которую он себе выбрал. И теперь я не смей спросить его, как и что было? Зачем еще нужны встречи старых друзей, как не затем, чтобы вспомнить старые времена и рассказать друг другу, что с тех пор произошло в нашей жизни!
- Ты сам не хуже меня знаешь, что нынешняя встреча - это не обычная встреча старых друзей. Мы собрались, чтобы помочь Йоргу устроиться в новой жизни. И для того, чтобы показать ему: эта жизнь и люди рады его возвращению.
- Знаешь, Карин, у тебя это часть профессиональных навыков. А у меня нет никакой миссии, я приехал не для того, чтобы проводить с ним психотерапевтические сеансы. Я готов предложить Йоргу работу. Я готов также помочь ему найти работу в другом городе. Это я сделаю для каждого из старых друзей, а значит, и для него тоже. А то, что он убил четверых человек… Если это еще не причина прекратить дружбу, то тем более не причина носиться с ним как с хрустальной вазой. Подумаешь, какие нежности!
- Психотерапевтические сеансы? Сдается мне, что у меня просто память немного получше, чем у тебя. Никакого насилия в отношении человеческой личности, а в случае крайней необходимости никогда не использовать для метания жесткие снаряды, только мягкие, такие как помидоры и яйца. Но в борьбе народов против империализма и колониализма, конечно, в ход идут ружья и бомбы, а мы, живущие в метрополиях империализма и капитализма, обязаны проявлять свою солидарность с освободительной борьбой, а солидарность означает участие в этой борьбе. Ты забыл уже, что все мы так говорили? Не только Йорг, но и они тоже, - Карин обвела рукой собравшийся кружок, - а также и ты. Да, действительно, ты дальше слов не пошел, так что можешь не объяснять мне разницу между разговорами и пальбой из пистолета. Но не пошел бы ты дальше слов, если бы рос без матери? Если бы тебе так трудно давалось общение с другими людьми? Если бы тебе от природы не было дано такой хорошей практической хватки?
- То есть террористы - это наши заблудшие братья и сестры? - Ульрих потряс головой и скривил лицо в гримасе, выражавшей не просто неприязнь, но отвращение. - И вы тоже в это верите? - Он оглядел собравшийся кружок.
Молчание прервала Ильза:
- Я не говорила тогда о борьбе. Я вообще ничего не говорила. Я варила с девушками кофе, печатала на восковке листовки и размножала их на ротаторе. Ты - нет, Карин. И ты, Кристиана, - тоже нет. И за это я восхищалась вами и завидовала. Йоргом и остальными, которые боролись, я тем более восхищалась. Ну да! Эта борьба была бред. Но ведь и все остальное тогда было бред. Холодная война, и тайные службы, и гонка вооружений, и горячие войны в Азии и Африке. Как вспомню, кажется, сплошная дичь! - Она засмеялась. - Это не значит, что теперь все стало хорошо. Террористические акты, и мятежи, и войны, которые с тех пор происходили, - по-моему, для таких дел надо быть сумасшедшими. Для Йорга это теперь позади. Разве не это главное?
- Я знаю, Карин, что ты говоришь так от доброго сердца. Но ты не права, что Йорг был обделен любовью…
Не договорив начатого, Кристиана остановилась и прислушалась. На дорожке заскрипел гравий, послышались приближающиеся шаги, кто-то отворил входную дверь, пересек вестибюль, отворил дверь салона.
- Я увидел свет из-под двери и подумал… Я - Марко.
Кристиана поднялась, поздоровалась с ним за руку, представила его друзьям, представила друзей ему и удалилась на кухню жарить на его долю сосиски. Все это она проделала быстро, отстранение и деловито. У друзей, узнавших после представления имя Марко Хана, но не имевших понятия ни о том, кто он такой, ни что связывает его с Йоргом, это вызвало некоторую досаду, хотя в то же время все были рады смене обстановки. Они встали из-за стола, открыли двери и окна в сад, собрали ненужную посуду, выбросили окурки из пепельниц, сходили за новыми бутылками вина и воды, заменили сгоревшие свечи.
- "Прохладой дышит вечер", - процитировал муж Карин, а Маргарета вышла на порог и, бросив взгляд на небо и гнущиеся от ветра макушки деревьев, предсказала грозу.
Ильза подошла, встала рядом и, сама не зная почему, обняла ее за плечи. Маргарета засмеялась добрым смехом, тоже обняла Ильзу и притянула ее к себе.
И тут вдруг Андреас сообразил, кто такой Марко:
- Довольно вы натворили бед. Если хотя бы слово об этих выходных попадет в прессу, я на вас подам в суд такой иск, после которого вы уже никогда не оправитесь. - Войдя в раж от собственных слов, он отвернулся от Марко, который собирался ему что-то сказать в ответ, и обратился к изумленному Хеннеру: - Я знаю, что у вас есть немалые возможности. Но что касается встречи в этом доме, относится также и к вам: чтобы в прессу ни слова! Если вы вздумаете написать о первых днях Йорга на свободе, о том, что он сделает и скажет, то наживете себе крупные неприятности и вам это дорого будет стоить.
- Вы правы, - сказал Эберхард Маргарете, - погода действительно меняется.
Марко схватил Андреаса за локоть:
- Мы не допустим, чтобы ты и сестрица заперли его в четырех стенах. Не для того он вышел из тюрьмы! Не для того он вопреки всему выстоял. Борьба продолжается, и Йорг займет в ней свое заслуженное место. Нам и так уж пришлось долго ждать его возвращения.
- Не трогайте меня! - И, повторяя эти слова во второй раз, Андреас их уже выкрикнул: - Не трогайте меня!
- Не поможете ли вы мне унести мебель с террасы, пока не начался дождь? - Это опять Карин попыталась успокоить разбушевавшиеся страсти.
Но хотя оба противника и откликнулись на ее призыв, начав складывать столы и стулья и заносить их в дом, это не положило конец их схватке. Андреас толковал о помиловании и о том, какие обязательства оно налагает на условно освобожденного и какие отсюда для него вытекают опасности. Марко же твердил о борьбе, которую нужно продолжать до победного конца и которая составляет смысл жизни Йорга. В конце концов Карин отправила Андреаса в одну сторону, а Марко в другую искать шезлонги, оставленные в разных концах сада.
Потом начал накрапывать дождь. Карин выглянула за дверь в поисках обоих спорщиков, но затем, сказав себе, что они как-нибудь и сами отыщут дорогу, ушла в дом. Она с удовольствием легла бы с мужем в постель, пристроившись щекой на его руке и положив ладонь ему на грудь, и так уснула бы под шум дождя за раскрытым окном. Однако она не могла позорно бежать, махнув рукой на свою миссию нести людям примирение и утешение. "Ульрих был прав, когда говорил о моей миссии", - подумала она. И тут же вспомнила Кристиану, которая с детских лет взяла на себя еще более трудную миссию. Ей было всего девять лет, когда они с Йоргом остались одни после смерти матери, и с тех пор она, будучи всего на три года старше брата, заменила ему любящую мать, которая лаской и таской, поощряя и остерегая, воспитывала его как добрая наставница и утешительница. Карин досадовала на себя за упоминание о том, что Йорг рос без матери; этим она обидела Кристиану. Она решила попросить у Кристианы прощения и таким образом, возможно, снять ее напряженность и вызвать на беседу.
И тут она и все, кто был в доме, услышали крик.
8
Ульрих и его жена тотчас же поняли, что кричала их дочь. Они вопросительно поглядели друг на друга: откуда шел крик? Глядя на растерянных родителей, остальные тоже насторожились: дочки давно что-то не было видно.
- Когда она ушла?
- Откуда был крик?
- Из парка?
- Из дома?
И вдруг все услышали визг в вестибюле. Ульрих рванулся за дверь, следом за ним ринулась его жена и все остальные. На галерее стояла дочь, совершенно голая, и Йорг, одетый в белую ночную рубашку.
- Тряпка несчастная! Траханье - это борьба! Разве это не ваш лозунг? Бороться - значит трахаться? Ну, чего ты пялишься на мою грудь, если сам ничего не можешь? Ты не мужик! Ты шут гороховый! Ты и в террористах, поди, был шут гороховый, и посадили тебя только потому, что ты все время пялишься женщинам на грудь. Ты - убожество! Шут гороховый и убожество! - Она вложила в свой крик все возмущение, все отвращение и презрение, на какие только была способна.
Однако в ее выкриках звучало скорее отчаяние, чем отвращение, и, высказав все, она разрыдалась.
- Не пялился я на вашу грудь. Мне ничего от вас не надо. Оставьте меня в покое, пожалуйста! Оставьте меня в покое!
"Ну и картинка!" - подумал Хеннер. Вестибюль дома был тускло освещен несколькими свечами, по стенам двигались пляшущие тени, лица Дорле и Йорга были едва различимы в полумраке, зато тем отчетливее проступали ее нагота и его ночная рубашка. Оба умолкли. Они стояли устремленные навстречу друг другу, однако устремленные враждебно. Все происходило как в театре, где разыгрывается какая-то загадочная, нелепая немая сцена, на которую, вытянув шеи, смотрит весь зрительный зал.
Кристиана набросилась на Ульриха:
- Да убери же ты свою дочь! Что она к нему пристала!
- А ты не командуй! - огрызнулся тот, но все-таки побежал наверх, на ходу снимая пиджак, набросил его на плечи дочери и повел ее к одной из дверей, расположенных по бокам галереи.
Йорг озирался вокруг, словно человек, пробудившийся ото сна. Он проводил удаляющуюся пару удивленным взглядом, как будто никогда раньше не видел ни этого мужчину в одной рубашке, ни девушку в накинутом на плечи пиджаке. Он оглядел смущенных гостей и шаркающей походкой, которая так поразила сегодня утром Кристиану, удалился в дверь на другом конце галереи. Сцена опустела.
По выражению лиц Кристианы и Ингеборги можно было ожидать, что они сейчас кинутся наверх, чтобы посмотреть, как там их брат и дочь. У Карин было такое чувство, что после случившегося начнется невесть что, поэтому она обняла обеих женщин за плечи и повела их обратно к столу.
- Этот вечер всем принес слишком много переживаний. Всем, и уж тем более Йоргу и девочке. К утру все понемногу уляжется.
- Мы немедленно уезжаем.
- Дай ей выспаться. Может быть, она и не захочет уезжать. Может быть, она не захочет оставить все как есть, а захочет это по возможности уладить. Она - сильная девочка.
Марко подумал, что девчонка она зажигательная, и ткнул в бок Андреаса:
- Чего это на Йорга нашло? Почему он выпихнул ее из койки? Никак решил заделаться в мусульмане и стать мучеником: на земле только мольба и молитвы, а женщины после, на небесах, где девственниц будет без счета? - Он покачал головой. - Он вроде бы никогда…
Андреас отвернулся, не говоря ни слова. Но у подножия лестницы встретил спускающегося вниз Йорга. Он переменил ночную рубашку на джинсы и майку.
- Ситуация вышла некрасивая, и я не хотел бы, чтобы вечер завершился на этом.
Ему стоило заметного усилия взглянуть в лицо Андреасу; его взгляд то и дело уходил в сторону, но он каждый раз заставлял себя взглянуть ему прямо в глаза. Затем Йорг направился к Хеннеру и мужу Карин, которые беседовали в сторонке, и снова повторил только что сказанное. Андреас последовал за ним, подошел и Марко, который слышал последние слова, и теперь они все обратились к нему лицом в ожидании продолжения. Когда они поняли, что у него заготовлена одна эта фраза, он и сам догадался, что этого маловато.
- Я знаю… Я предстал в некрасивом виде. Кристиана по случаю моей первой ночи на свободе сшила мне на заказ ночную рубашку, потому что мне нравится спать в ночной рубашке, а готовой теперь нигде не купишь. Вот я ее и надел. Я не ожидал, что вы все увидите меня в этом наряде. - Тут он понял, что и этого объяснения недостаточно. - Мы с ней… У нас с ней вышло недоразумение, просто недоразумение, и ничего более. - Теперь сказанного будет достаточно. Он признал, что показал себя не в лучшем виде, признался, что произошло недоразумение, так что он исполнил все, что требовалось, и остальные должны будут оставить его в покое. Он посмотрел на них. - Я выпью еще бокал красного вина.
9
Ульрих подсел на стул возле лежащей на кровати дочери. Она натянула одеяло до самого подбородка и отвернула лицо. Ульриху не было видно, как она плачет, он только слышал этот плач. Он положил ладонь на одеяло, почувствовал ее плечо и постарался придать своей руке утешительную, успокоительную весомость. Когда слезы иссякли, он еще немножко подождал и затем сказал:
- Ты не должна чувствовать себя униженной. Просто тебе попался не тот человек.
Она обернулась к нему заплаканным лицом:
- Он ударил меня. Не сильно, но ударил. Поэтому я закричала.
- Он просто не выдержал. Он не хотел обидеть тебя, хотел только избавиться от твоего присутствия.
- Но почему? Ему было бы со мной хорошо!
Он кивнул. Ну да. Его дочь подумала, что осчастливит Йорга! Не то чтобы это было ее главной целью, она не бросалась ему на шею ради того, чтобы его осчастливить. Или потому, что внезапно в него влюбилась. Она хотела переспать со знаменитым террористом, чтобы потом можно было похвастаться, что вот, мол, я спала со знаменитым террористом. Но она не стала бы этого делать, если бы не сказала себе, что ему от этого будет хорошо после стольких-то лет тюрьмы!