Она шла мимо дома. Два года назад, когда они с Кристианой нашли этот дом, она сразу же облюбовала для себя садовый домик. Не потому, что в садовом домике было сухо, а в главном здании сыро и пахло затхлостью от плесени, - про это она тогда еще не знала. Большой дом был для Маргареты слишком полон истории, в нем было слишком много застарелых следов отжитой жизни. Сырость и плесень только подтвердили ее первое впечатление, что он слишком пропитался человеческим духом и оттого испорчен. Сейчас Маргарете показалось, будто от него ощутимо пахнуло духом гостей, будто дом отторгал его, исходя испариной. Там были их добрые намерения, их обязательность, смешанные воедино порывы к сопричастности и безучастности, та ложь, которой они потчевали самих себя и друг друга, их растерянность, их беспомощность. Ни на кого из гостей Маргарета не смотрела свысока; за истекшие годы она уже наблюдала с близкого расстояния весь спектр тех реакций, которые вызывал у людей Йорг, на примере Кристианы, а Кристиана была ее подругой. "Возможно, - говорила она себе мысленно, - я несправедлива и к гостям. Возможно, я вижу в них то, что в них никак еще не проявилось. Но это значит лишь то, что все это проявится завтра".
К тому времени, когда состоялось знакомство Кристианы и Маргареты, процесс Йорга уже несколько лет как закончился. Первое время Кристиана не объясняла ей, почему она регулярно раз в две недели исчезает на целый день; она ссылалась на какие-то дела, неожиданные хлопоты, что-то, мол, надо уладить, что-то там утрясти. В те месяцы обе женщины думали, что могут быть друг для друга больше чем просто приятельницами, и, когда Кристиана, встав в пять часов, куда-то отправлялась из дому, брошенная одна Маргарета оставалась лежать в постели, встревоженная и опечаленная. В дальнейшем, когда обе, поняв, что их любовь была ошибкой, тем не менее остались жить вдвоем, Кристиана наконец поведала Маргарете их с Йоргом историю:
- Я знаю, что он мой брат, а не любовник, но я думала, что смогу тебе все откровенно сказать, только когда объяснюсь с ним начистоту. Но у меня не хватило духу. Я не сказала ему про нас с тобой, а тебе - что у меня есть еще и он. Глупо, да? - Она смущенно улыбнулась.
Такой же смущенной она возвращалась иногда после свидания с Йоргом - смущенной оттого, что не смогла признаться перед Йоргом в том, что у нее на воле есть своя какая-то жизнь, точно так же как за пределами тюрьмы не могла сознаться в том, что все ее чувства и мысли заняты Йоргом. Иногда она возвращалась натянутая как струна, потому что во время свидания не испытывала к Йоргу ничего, кроме чувства долга; она уже устала лгать, а ложь между ними была неизбежна, потому что между его и ее жизнью, опирающимися каждая на свою правду, иначе как с помощью лжи нельзя было навести мостов. Временами она мучилась от сознания того, что Йорг так бессилен перед тюрьмой, государством и перед ней, хотя сама-то крутилась как белка в колесе, не давая себе поблажки. Нет, Маргарета ни на кого из гостей не смотрела свысока за то, что они с трудом выдерживали близкое присутствие Йорга. Но она была рада, что скоро наступит воскресенье, когда дом снова опустеет и можно будет побыть в одиночестве.
Идти по заросшей тропинке оказалось еще приятнее, чем она ожидала. Трава стелилась под ногами такими влажными, гладкими, мягкими прядями, что так и хотелось идти по ней скользящим шагом. Маргарета настолько забыла об осторожности, что потеряла равновесие и так хлопнулась навзничь, что на секунду у нее перехватило дыхание. Лежа на земле и чувствуя боль в левом боку, она рассмеялась. Рассмеялась над своим удальством и над зазнайством, которое, как известно, добром не кончается. Так, может быть, она все же превозносилась над гостями? Она любила побыть одна и много времени проводила в одиночестве. Сталкиваясь с людьми, она ощущала, что они ей глубоко чужды, ей непонятна была их хлопотливая жизнь, их уверенность просто пугала. Неужели та отстраненность, которую она объясняла своей инакостью, на самом деле объяснялась высокомерием? Ее взгляд устремился к переплетению ветвей над головой и к небу; она смотрела на трепещущие от ветра листья и плывущую по небу звезду, пока не сообразила, что это летит самолет. Затем она услышала ворон, совсем рядом и очень громко. Может быть, они завидели приближение врага и пробуют его отпугнуть или ссорятся между собой? Если они еще долго будут каркать, то перебудят весь дом.
Маргарета встала и пошла дальше. Дойдя до скамейки, на которой днем сидела с тетрадкой Ильза, она присела отдохнуть. Она сама поставила здесь эту скамейку. Она долго мечтала о доме на берегу озера или реки. И вот наконец скамейка и ручей воплотили в действительность ее мечту о жизни у воды, Маргарету это вполне устраивало. Озером или рекой она не владела бы в одиночестве, зато ручей ни с кем не приходилось делить.
Иногда она сердилась на свою готовность чуть что прятаться в одиночество. Как кругла, как легка, как безмятежна была одинокая жизнь! До побега, для которого выдалась возможность за два года до начала перемен, она была не такой: более общительной, более открытой для контактов, да и потребность в контактах была у нее тогда больше. Но на Западе она всегда чувствовала себя неуютно, а когда стало возможно вернуться на Восток, оказалось, что он тоже стал для нее чужим. Работа свободной переводчицы была связана с необходимостью раз в две-три недели встречаться с редактором, а когда она что-нибудь не могла найти в Интернете, ей приходилось отправляться в библиотеку, это тоже случалось раза два в месяц, там у нее иногда завязывался разговор с кем-нибудь из других посетителей, порой даже за чашкой кофе. Была в ее жизни общая с Кристианой квартира. Но с тех пор, как вдобавок к ней они обзавелись общим загородным домом, Маргарета часто неделями оставалась жить одна в садовом домике.
Не потеряла ли она из-за своей нелюдимости способность сочувствовать? Она старалась с пониманием разделять душевную озабоченность Кристианы судьбой Йорга и заранее твердо решила доброжелательно отнестись к Йоргу и поддержать его. Но хотя после долгих ночей, проведенных в беседах с подругой, она как-то научилась понимать ее отношение к брату, она все же находила эту привязанность болезненной, и ее понимание было тем пониманием, с каким мы относимся к болезни. Йорга она тоже считала больным человеком. Разве не больной человек тот, кто убивает людей не в порыве страсти или отчаяния, а на холодную голову и будучи в здравом рассудке? Разве здоровый человек не займется каким-то другим, более полезным делом? Слушая разговоры Кристианы и ее друзей о РАФ и "Немецкой осени" и о помиловании террористов, Маргарета не могла избавиться от ощущения, что это какая-то нездоровая тема, что речь в ней идет о недуге, которым больны террористы и которым от них заражаются беседующие. Как можно, будучи в здравом уме, рассуждать о том, возможно ли исправить мир путем убийства? Станет ли общество лучше, если помилует убийц? Все эти разговоры делали слишком много чести безобразной, отвратительной болезни! Нет, все, на что была способна Маргарета, - это сострадание к таким больным людям. Или этого мало?
В воздухе повеяло предрассветным холодком, и Маргарета подобрала ноги на скамейку, натянула на ступни ночную рубашку и обхватила колени руками. Скоро наступит день. Как только рассветет, она встанет, вернется в садовый домик, ляжет снова в постель и еще немножко поспит. Нет, того сочувствия, которое она испытывала к Кристиане, Йоргу, да и к гостям, было вполне достаточно. Это чувство не было сродни милостыне, подав которую ты поскорее спешишь прочь. Маргарета порадовалась, что скоро опять будет одна. Но сейчас, пока гости не разъехались, она будет стараться сделать все возможное, чтобы больные не разболелись еще больше. Разобравшись в своих чувствах, она незаметно задремала, склонив голову на колени. Когда она проснулась от холода и боли, на востоке уже занимался рассвет.
Суббота
1
Сперва солнце озарило ярким светом макушку растущего перед домом дуба. И вот уже в его листве во весь голос распелись птицы, защебетавшие, едва в сумерках забрезжил рассвет. Черный дрозд заливался так звонко и так настойчиво, что спавший в угловой комнате человек проснулся и больше уже не мог уснуть. Солнечный свет пополз вниз по обращенной к дороге стене дома, подобрался ко второму дубу, росшему позади дома, озарил садовый домик, фруктовый сад, ручей. Его лучи осветили и сарайчик с северной стороны садового домика, который Маргарета использовала под курятник, пристроив к нему птичий двор. Ей хотелось просыпаться под крик петуха.
Если не считать птиц, утра здесь тихие. Колокола деревенской церкви начинают звонить только в семь, проезжая дорога находится далеко, а железнодорожная ветка еще дальше. Сельхозкооператив, чья техника раньше выезжала на поля с первым лучом солнца, а коровы в стойлах оглашали окрестности мычанием, давно перестал существовать, его коровники и сараи опустели, а земля сдана в аренду и обрабатывается фермером из соседней деревни. Трудоспособные обитатели деревни устроились на работу далеко от дома; в воскресенье они с вечера уезжают и возвращаются домой вечером в пятницу. В субботу и воскресенье народ отсыпается и встает поздно.
В утренние часы, как, впрочем, и в полуденные и вечерние, да и вообще сутки напролет здесь царит тишина и меланхолический покой. Меланхолия разлита здесь не только осенью и зимой, но также весной и летом. Меланхолия высокого неба и бескрайних просторов. Взор ни на чем не задерживается, не может зацепиться ни за дерево, ни за колокольню, ни за столбы и провода линии электропередачи. Он не встречает ни гор вдалеке, ни города поблизости: пространство здесь ничем не ограничено и не обозначено в своих пределах. Взор теряется в пустоте. Заезжий гость и сам теряется вместе с ним, растворяясь в пространстве, это наводит на него тоску и в то же время оказывает такое могущественное воздействие, что его охватывает непреодолимое желание поддаться этому влиянию. Просто раствориться в пространстве.
Перед человеком, родившимся и выросшим тут, решившим посвятить себя какой-то профессии и завести семью, неизбежно встает выбор: оставаться или уезжать. Остаться малой песчинкой под этими небесами и в этой пустоте или возвыситься ценою жизни на чужбине. Даже тот, кто принимает решение бессознательно, чувствует: если он останется здесь, то жизнь его умалится, не успев даже начаться, а уехать - значит не просто покинуть свою деревню, а навсегда проститься с этой жизнью. С жизнью, которая хоть и узко скроена, но преисполнена красоты: поэтому-то заезжие гости потом возвращаются, чтобы купить здесь дом или усадьбу и по выходным растворяться в пространстве. Их не пугает, что эта узость вмещает в себя также и безобразное. Они не страдают от однообразия, не испытывают ощущения, что делают то, чего можно бы и не делать, не впадают в бездеятельность или озлобленность, не спиваются и не становятся пропащими людьми.
И так было всегда. Всегда были люди, которые оставались и которые уезжали, и люди, которые жили отчасти в городе и отчасти в деревне. Всегда приходилось решать: смириться тебе с существующим или ринуться в неизвестность, и спокон веков всегда находились люди, которые могли позволить себе упиваться меланхолией, не поддаваясь ее власти. Маргарета сердилась, когда слышала празднословные рассуждения об упадке этого пустынного края, широко и просторно раскинувшегося между большим городом и морем. Она не считала, что при социализме все было лучше, и, судя по тому, что знала об этом, не верила, что лучше было когда-то при помещиках-юнкерах. Она не думала, чтобы это зависело от той или иной политической или экономической системы. Все дело было в меланхолии. Ее печать лежала на людях и на всем остальном.
Маргарета выросла неподалеку отсюда, в небольшом городке, и уехала в Берлин, чтобы никогда сюда не возвращаться. Чтобы изучать иностранные языки, ездить в дальние страны и однажды остаться на чужбине. Но в конце концов она все же вернулась назад, сперва приезжала на выходные, потом стала оставаться здесь по нескольку месяцев. Запоздалое смирение, пришедшее к ней с годами, было неполным, так как она сохраняла за собой городскую квартиру, которой они владели вместе с Кристианой. Но ее садовый домик, ее скамейка возле ручья, ее прогулки по полям, ее переводы, ее уединение - все это представляло собой версию той малой жизни, от которой она пыталась сбежать, и она это сознавала. Она ненавидела меланхолию, когда та переходила в гнетущую депрессию. Но, как правило, меланхолия была ей мила. Она даже склонна была верить в целительность меланхолии. Растворяясь в созерцании высокого неба или широкого земного простора, человек освобождается от того, что заставляло его страдать. У Маргареты были сомнения насчет полезности встречи со старыми друзьями, но она считала совершенно правильным, что Кристиана решила для начала привезти сюда только что выпущенного на свободу Йорга. Может быть, здесь развеется его болезнь и болезнь всех, кто собрался сюда приехать.
2
Йорг проснулся раньше всех в доме. Он проснулся с ощущением, что все в порядке: его тело, его душа, новый день. Затем он испугался. Испугался, как, бывало, в тюрьме, когда, проснувшись с таким же ощущением, встречал вокруг все те же вещи: неоновый светильник, светло-зеленые стены, раковину, унитаз и маленькое, высоко расположенное оконце. Но сейчас стены были белыми, на комоде стояли таз и кувшин для умывания, на столе были тюльпаны, а через широкое окно в комнату вливался свежий воздух. Испуг пришел по привычке. С чувством облегчения он заложил руки за голову, собираясь подумать о дальнейших планах: в тюрьме у него вошло в привычку начинать день с обдумывания планов на потом. Но сейчас, когда у него появилась возможность не только строить планы, но и осуществлять задуманное, дело с ними шло туго. Призвать Хеннера к ответу за его предательство - это было решено еще вчера. Почему, кроме этого, ничего другого ему не приходит в голову? Он мог выслушать планы Кристианы и Марко. Возможно, у Карин и Ульриха и у Андреаса тоже есть что предложить. Но почему же у него самого не было никаких планов?
Разбуженная пением дрозда, Ильза встала, уже зная, чего она хочет. Она оделась, взяла тетрадку и карандаш и на цыпочках, пройдя коридор, спустилась с лестницы и через кухню вышла на двор. В саду она направилась к скамейке у ручья. Раскрыв тетрадь, она перечла написанное, все три главы, расположенные как придется, без особенной связи. Надо ли устанавливать правильную последовательность между главами? Она могла бы подробно проследить, как Яна забирают на машине "скорой помощи" французские товарищи и перевозят в Германию, как его во второй раз приводят в состояние мнимой смерти, укладывают на катафалк и выставляют на похоронах в открытом гробу. Или лучше переделать главу со сценой на морском берегу? Ян, конечно же, должен был ругать скотскую систему, дерьмовых политиканов, и финансовых воротил, и боровов-полицейских. Ей не хотелось писать таким языком. Но если ей претит даже изобразить Яна, выражающегося на языке террористов, то как же она тогда опишет Яна-убийцу?
Как ни тихо ступала Ильза, поскрипывание ступеней сквозь сон все же донеслось до слуха Карин. Во сне она опаздывала на службу и хотела незаметно проскользнуть в церковь, где ее уже ждала собравшаяся община, но скрипнувшие половицы выдали ее приход, и все головы обернулись в ее сторону. Она проснулась. Муж еще спал, и она оставила его досыпать, хотя ей хотелось его разбудить. Она помолилась, или, может быть, погрузилась ненадолго в медитацию, или, может быть, пережила момент истины. Было ли правдой то, что она сказала вчера вечером? Действительно ли она видела в террористах своих заблудших братьев и сестер? Испытывала ли она братские чувства к Йоргу? Хотела ли она их испытывать? Считала ли, что обязана чувствовать именно так?
Ингеборг тоже проснулась от звука скрипнувших половиц. Она прислушалась к удаляющимся шагам Ильзы и стала ждать, не раздадутся ли еще чьи-нибудь шаги. Однако все было тихо. Она взглянула на часы и растолкала мужа:
- Давай уедем, пока все спят.
Он потряс головой, сердясь на нее за то, что она его разбудила и что хочет втихомолку сбежать. "Красивая, - подумал он о ней, - но при малейшей неприятности норовит увильнуть". При заспанном лице даже ее красота куда-то исчезла.
Она не отставала:
- Я не хочу позориться перед всеми и не хочу, чтобы позорилась моя дочь.
- Никто не опозорится. Все будут вести себя ужасно тактично и деликатно. А твоя дочь - не только твоя, но и моя, и она не станет увиливать, а посмотрит неприятностям в лицо.
- А если опять будет скандал?
- Ничего! Скандал так скандал.
Увильнуть или встретить неприятности лицом к лицу - дочери сегодня было уже все равно. Вечером все вышло как-то по-дурацки, но она хорошо поспала, и на дворе было утро. Уж так оно повелось на свете, что с мужчинами раз на раз не приходится: иногда все идет как по маслу, иногда не складывается. Жизнь продолжается! Бывает, что вчера не сложилось, а завтра с тем же мужчиной все идет на лад. Может быть, она даст еще один шанс великому террористу, который так панически ее испугался. Вот уж чего с ней точно никогда не случалось, так это чтобы мужчина в панике от нее бежал!
Паника Йорга занимала не только ее, но и Марко. Много ли политической мощи можно ожидать от человека, который паникует при виде голой девушки? Уже четыре года Марко работал над тем, чтобы создать из Йорга - террориста, не отрекшегося от РАФ, - духовного вождя нового терроризма. Он надеялся, что, выйдя из тюрьмы, Йорг громко объявит о своем возвращении в политику в каком-нибудь интервью, заявлением для прессы, ударит, так сказать, в большой барабан: никакой нелегальщины, но весомо и звонко. Он воображал себе, что на свободу Йорг выйдет, переполненный планами и снедаемый жаждой деятельности. На деле же он вернулся усталым и ударился в панику. Неужели четыре года работы пропали зазря?