– Хорошая пара, – сморщился Бенни, глядя на трупы своих бывших агентов.
Бенни ликвидировали назавтра. Вместе с пилотом вертолета, который доставил его в Хараре. Поэтому подготовленный в глубокой тайне десант повстанцев был встречен огнем правительственного спецназа, а покушение на Мбеки опять провалилось. В Претории вроде бы случайно взяли Тинди Вьет. После небольшого дипломатического скандала ее отпустили, но операцию Хани-Мун пришлось отложить.
Мужчина с неприятным лицом стоял навытяжку перед столом шефа.
– Что происходит, Мэтт? – говорил шеф. – Какой-то обвал! Кто вам велел убирать людей в Хараре?
– Я получил сигнал, – сказал тот. – Я обязан реагировать на сигналы.
– Мы проверим сигнальщика, Мэтт, – сказал шеф. – Идите.
– Что ты делал в моей комнате шестнадцатого сентября, утром?
– Я? Пылесосил ковер!
– Вот твои пальцы на ручке моего пресс-папье, – сказал Мэтт и взмахнул листком бумаги перед носом уборщика. – Отвечай, подонок.
– Я постучал в дверь, вас не было, – сказал уборщик. – Я затащил пылесос и стал пылесосить. Из-под пресс-папье торчал доллар. Сэр, я каюсь, я схватил его и сунул в карман! Тут я услышал шаги в коридоре! Я вытащил доллар из кармана и сунул его на место. И продолжал пылесосить. Я вернул ваш доллар, сэр!
– Ты уверен, что это тот самый доллар? – прошептал Мэтт.
– Да, конечно! То есть не знаю… У меня было много долларов. Пять. Или даже восемь. Некоторые начальники дают на чай после уборки, сэр… А какая разница, сэр?
– Разменяйте один доллар, пожалуйста. Мэтт поднял голову. Перед ним стоял мальчик.
За ним, в проходе автобуса, стояла изможденная домохозяйка.
– У меня больше нет мелочи! – сказал Мэтт.
ЮСТАС – АЛЕКСУ
Один журналист рассказывал.
Довольно давно он писал очерк о нашей разведке. Вот ему разрешили посмотреть некоторые частично рассекреченные донесения старых лет.
Он пришел на Лубянку, там его провели в специальную комнату типа бункер, без окон. Посадили за большой стол, зажгли лампу.
Сидит, ждет.
Дверь открывается, входит служащий, вносит папку. Кладет перед ним, сам садится напротив.
Обыкновенная папка, со шнурками. Какие-то цифры и буквы. Развязывает шнурки – там другая, потоньше. Тоже со шнурками. На ней написано: совершенно секретно. Он ее развязывает. Там уже картон без шнурков. Тот же строгий гриф.
Раскрывает. Там машинописный листок.
Читает.
Такого-то года, месяца и числа агент такой-то передает: по сообщению газеты "Нью-Йорк Таймс"…
Нет, конечно, все понятно. Нормальным манером газета дошла бы до Москвы в хорошем случае через двое суток. Или даже через неделю. А информация важная.
Но все равно почему-то смешно.
Еще раньше мне рассказывал работник Международного отдела ЦК, что подобным манером действовали отдельные наши ребята в Англии. Те, что работали под дипломатическим прикрытием. Присылали в Москву обзоры тамошних газет под видом собственноручно накопанной секретной информации. То есть, в отличие от ранее описанного честного разведчика, не ссылались на источник. Их очень ценили в Центре. Одного перевели в Бельгию, поближе к НАТО. Он там быстро сориентировался: нанял девушку, которая ему переводила местные газеты. На английский, чтоб соблюсти конспирацию.
Правда, разведсводки стали чуть менее актуальными. Некоторые оценки и наблюдения слегка запаздывали. Но он объяснял это тем, что заново создает сеть информаторов. Практически на голом месте.
НА ЗЕМЛЕ ВЕСЬ РОД ЛЮДСКОЙ
Упомянутый в предыдущем рассказе сотрудник Международного отдела ЦК КПСС рассказал одну презанимательную для теории информации, в некотором роде целую поэму.
В шестидесятые годы он работал во Всемирном совете мира. Была такая организация, полностью спонсируемая СССР. Но все выглядело красиво: в президиуме разные Жолио-Кюри и Джоны Берналы, Паблы Неруды и Хьюлетты Джонсоны. Всякие миролюбивые инициативы и воззвания.
Не в том дело.
А дело в том, что штаб-квартира ВСМ с 1950-х годов была в городе Вене. И оставалась до осени 1968 года, когда переехала в Хельсинки. Вернее, была попрошена переехать из-за странной реакции этого главного ареопага миролюбивых сил планеты на события в Чехословакии. Тогда даже самым голубоглазым демократам Европы стало ясно, на чьи средства живет данная контора и чей заказ выполняет.
Но я опять же не о том.
Две или три недели, предшествующие переезду, штаб-квартира ВСМ была отключена от всех каналов связи. Не было ни телефона, ни телеграфа, ни телекса. Даже почту не доставляли и не принимали к отправке. Таково было жесткое решение австрийских властей. Разумеется, принятое под давлением заокеанских хозяев.
Но я все никак не доберусь до сути.
Вот она.
Работники ВСМ, в том числе и мой знакомый, простодушно обрадовались. Подумали, что у них будет форс-мажорный отпуск. Что им разрешат не приходить на работу. Ну, или на работу приходить велят, но работы никакой не будет. Будут они гулять по кабинетам и пить в буфете венский кофе с венскими же булочками. Потому что в Вене любой кофе – венский, даже если его варят в просоветском ВСМ. Не говоря уже о булочках, которые закупают в соседней, уже безусловно венской, булочной.
Но фигу вам, сачки и филоны!
Несмотря на полную отрезанность от московского руководства, от национальных и региональных отделений, от парламентов и правительств, от прессы, вообще от всей мировой общественности – несмотря на информационную блокаду, работа кипела. Во всех кабинетах составлялись письма и отношения, адресованные в соседние кабинеты. Управление планирования запрашивало отдел информации. На основе полученных данных составлялся план. Его отправляли на следующий этаж. Там его корректировали. На более высоком этаже его утверждали и спускали (физически, посредством секретарши) в отдел информации. Там его расписывали на карточки и при ответе на следующий запрос (скажем, из отдела Африки или сектора по работе с профсоюзами) учитывали эти новые сведения. Каковые опять шли вверх, а потом вниз, и снова, и снова, и снова, и отдел информации за эти недели так обогатился новыми данными, что выхлопотал себе лишнюю штатную единицу и стол с пишущей машинкой, что и было выделено из наличных ресурсов и решение о чем было принято и тоже занесено на карточку.
Сотрудники даже не заметили переезда. Работа как кипела, так и продолжала кипеть до 1991 года, когда советские деньги кончились. Но тогда многое кончилось, и краха ВСМ никто особо не заметил.
ДВЕ АЗИИ
Жили-были живописец Герасимов и скульптор Меркуров.
Оба – столпы социалистического реализма. Меркуров – создатель циклопических статуй Сталина, а Герасимов – автор бессмертного полотна "Два вождя после дождя".
Во время войны их вызвали куда надо и сказали, что им доверено изобразить нашего главного монгольского друга, маршала Чойбалсана. С натуры. Создать, соответственно, портрет на холсте и бюст в мраморе. И спросили, какой гонорар они бы сочли справедливым.
Деловитый Герасимов сказал:
– Пятьдесят тысяч рублей, как обычно.
А патетичный Меркуров всплеснул руками:
– Да что вы! О чем вы? Какие деньги? Для меня большая честь!
Когда портрет и бюст были закончены, Герасимову передали его гонорар.
А Меркурова просто от души поблагодарили. Но назавтра у его мастерской остановился грузовик. Сотрудники монгольского посольства стали выгружать шубы и сапоги, шапки и рукавицы, а главное – копченую конину и вяленую баранину. Подарки от маршала Чойбалсана бескорыстному советскому скульптору. Это было очень кстати в голодной военной Москве.
Узнав об этом, живописец Герасимов просто зубами скрипел от досады.
После войны Меркурова и Герасимова снова вызвали куда надо. На этот раз им было доверено изобразить на холсте и в бронзе нашего главного индийского друга, премьера Джавахарлала Неру.
На вопрос о гонораре Герасимов патетически вскричал:
– О чем вы? Какие деньги? Это для меня огромная честь!
Видя такое поведение коллеги, Меркуров деловито сказал:
– Как обычно. Пятьдесят тысяч рублей.
Когда бюст был изваян, а портрет написан, Меркурову передали его гонорар.
А Герасимову сказали спасибо. Хинди руси бхай бхай.
ХАРАКТЕРИСТИКА
В 1970-е годы был в одном советском НИИ профессор Долгорукий, Исаак Матвеевич. Вот такое сочетание, но уж куда денешься. Он был очень сильный невролог. Но не врач, а теоретик, исследователь высших мозговых функций.
Был в этом институте и директор, профессор Скорняков, Сергей Семенович. Тоже специалист в своей области, но не такой крупный. Он не любил Долгорукого, просто терпеть не мог. Всегда ставил ему палки в колеса. Забирал у него из отдела ставки, мешал его аспирантам защищаться, и вообще.
Долго ли, коротко ли, профессор Долгорукий решил эмигрировать. Подал заявление на выезд. Была середина 1970-х, напоминаю. Директор под это дело его уволил. И с радостью забыл о нем.
Однажды вечером в квартире директора раздался телефонный звонок.
– Комитет государственной безопасности, подполковник NN… Скажите, товарищ профессор, во вверенном вам институте некоторое время назад работал некий Долгорукий, Исаак Матвеевич… Так?
– Я его уволил! – быстро сказал Скорняков.
– Нам это известно, – сказал подполковник. – Вас не затруднило бы дать гражданину Долгорукому краткую устную характеристику?
– Пожалуйста! – И Скорняков увлеченно стал рассказывать, какой этот Долгорукий лентяй и склочник, бабник и антисоветчик.
– Это нам тоже известно, – устало сказал подполковник. – А что он представляет из себя как ученый?
– Ученый? – иронично спросил Скорняков. – Кто вам сказал, что он ученый? Много амбиций, много саморекламы. А на деле – ноль. Дутая величина.
– Спасибо, товарищ профессор, – сказал подполковник.
А через месяц примерно, совсем уже поздним вечером, почти что ночью, в квартире профессора Скорнякова зазвонил телефон.
Это был профессор Долгорукий.
– Звоню попрощаться, – сказал он. – Самолет завтра в пять утра. Спасибо вам большое. Мне подполковник NN прямо сказал: езжайте-езжайте, будете в морге трупы мыть в самом лучшем случае! Ваш директор рассказал про вас. Ученый-то вы никакой, дутая величина, полный ноль! Так что скатертью дорожка! Так что спасибо, Сережа, мы, кажется, когда-то были на "ты"…
И повесил трубку.
Скорняков ахнул, схватился за телефон, но был уже первый час ночи.
ДАЧНОЕ. СВОИ И ЧУЖИЕ
Дело было зимой на даче. Я пришел к своему другу Андрею Яковлеву, чтобы ехать в Москву на их машине. То есть я попросил, чтобы меня подвезли до Москвы.
До отъезда еще полчаса, они собираются, а я на крыльце стою. Понятно: пришел заранее.
Слышу, Юрий Яковлевич кричит Андрею:
– Сынок, наруби кости для Дони!
Доня это их собака, овчарка по имени Динго. Но все ее звали Доня. Очень добрая была собака, умная и красивая. Итак, надо нарубить говяжьих костей, чтоб варить Доне суп.
Выскакивает на крыльцо Андрей, у него в руках несколько здоровенных костей и топорик. Он мне говорит:
– Старик, пока я одеваюсь, ты разруби эти голяшки вот на такие примерно куски, ладно?
Ладно, какие вопросы.
Иду к гаражу, сваливаю кости на снег. Дело было зимой, я говорил. Разгребаю снег, там какая-то доска довольно толстая, очень удобно. Нарубил.
А они что-то все никак не соберутся. Мне надоело так стоять, и холодно к тому же, а в дом идти и раздеваться тоже неохота. Я крикнул Андрею, что погуляю по переулку.
Скоро машина выезжает, за рулем Юрий Яковлевич, рядом Нонна Сергеевна, я сажусь сзади с Андреем.
Едем. Все молчат. Вдруг Юрий Яковлевич тихо так говорит:
– Андрюшенька, я тебя просил кости для Дони нарубить?
– Просил, – говорит Андрей.
– И ты нарубил?
– Нарубил, – говорит Андрей и меня коленкой толкает, чтоб я молчал, кто на самом деле рубил. – Конечно, папа, нарубил и Евгении Семеновне отдал (это домработница).
– Что ж ты за странный человек такой? – говорит Юрий Яковлевич.
– А что такое, папа? Ты сказал нарубить, я и нарубил. – И снова меня коленкой толкает.
– Что ж ты доску так измочалил? – закричал Юрий Яковлевич. – Там у гаража доска лежала, роскошная широченная двухдюймовая доска, струганая, проолифленная! Я летом из нее скамеечку делать собрался! А ты ее всю изуродовал! Изувечил! Просто как чужой человек!
– Прости, папа, – сказал Андрей. – Я случайно. Я не заметил.
– Как это не заметил?! – Юрий Яковлевич даже кулаком по рулю стукнул, отчего машина бибикнула, и какая-то тетка прыгнула с обочины в сугроб. – Такую доску не заметил? А не заметил, так еще хуже! Лучше бы ты назло, честное слово! А ты именно что не заметил, как чужой человек!
– Извини, папа, – сказал Андрей.
– Какой ты невнимательный, – сказала Нонна Сергеевна.
– Как это ужасно, – сказал Юрий Яковлевич.
Он долго еще ругал Андрея и все время повторял обидные слова про чужого человека… Андрей односложно извинялся и довольно-таки больно толкал меня коленкой.
Но не выдал.
ТОНКОСТИ ОБРАЩЕНИЯ 7
Один мой знакомый ленинградский филолог рассказывал.
В конце 1960-х по личным досадным причинам он уехал в Архангельскую область, директором сельской школы.
Там он женился на молодой учительнице из местных. Свадьбу играть не стали, просто расписались в сельсовете. Но через несколько дней пригласили в гости родственников. Пришло человек пятнадцать: тесть и теща, дедушки и бабушки, дяди и тети, двоюродные братья с женами.
Уселись за накрытый стол. Молодая жена разлила суп по тарелкам. Молодой муж разлил водку по стопкам. Тесть поздравил молодых. Выпили. Закусили супом, хорошей крепкой ухой. Выпили еще – за родителей жены и мужа.
Доели суп. Молодая жена говорит:
– Сейчас жаркое несу!
Ее мать, теща то есть, отвечает:
– Неси, доченька.
А молодой муж, желая показать, какой он хороший, добрый и заботливый, желая на деле убедить тестя и тещу, что он вправду сильно любит их дочь и поэтому помогает ей по хозяйству, облегчает ее повседневные труды, – итак, с такими мыслями он встал и начал собирать со стола пустые суповые тарелки. Тем более что под ними стояли тарелки мелкие – для второго блюда.
Тесть хмыкнул, теща ахнула, дед крякнул, невестка ойкнула, а двоюродный брат вытер усы и сухо сказал:
– Мы, пожалуй, что домой. Благодарствуйте, хозяева.
И вся компания, скрипя скамьями и стуча табуретами, бормоча что-то о срочных делах, поднялась из-за стола и быстро выкатилась прочь из избы.
Молодая жена зарыдала:
– Опозорил ты меня! Что ж ты натворил, невежа!
– Я же тебе помочь хотел, – растерялся он.
– Слыханное ли дело у гостей из-под носа тарелки таскать!
Оказывается, по местному обычаю на столе должны до самого конца оставаться все тарелки и вся еда. Вот уже чай с конфетами пьют, а кастрюля с супом и глубокие тарелки все равно стоят. Вдруг гость захочет после чая супчику хлебнуть? Со стола убирают только после ухода гостей. А если хозяева начинают уносить еду или тарелки при гостях – это считается весьма грубым намеком: дорогие гости, не пора ли по домам…
Поэтому родственники жены очень обиделись на такое хамство. Тем более со стороны образованного городского человека.
Потом, правда, все всё поняли и помирились. Так что все кончилось хорошо. Хотя не совсем: в конце концов они развелись. Но не из-за этого, конечно. Неважно, впрочем.
АНЖЕЛИКА ДМИТРИЕВНА
У моей мамы была подруга. Танцовщица из ансамбля "Березка". Звали ее Анжелика Дмитриевна, смуглая красивая тетка.
По понятным причинам танцовщицы следили за своим телом несколько пристальнее обычных гражданок. Один раз приезжает Анжелика Дмитриевна на юг. Дело было в конце 1950-х. Снимает комнату в частном секторе. А соседнюю комнату снимает молодая супружеская пара, московские инженеры. Вернувшись с пляжа, Анжелика Дмитриевна сказала соседке со всей танцевальной грубоватостью:
– Чего это ты, подруга, под мышками такие кусты развела? Лето ведь, жара. Вот, держи бритву. И мужу понравится! – Она всех женщин называла подругами.
Та послушалась. Но вечером из комнаты раздался крик. В коридор выбежали зареванная инженерша и ее разгневанный муж.
– Это она, это она! – рыдала дамочка, показывая на Анжелику Дмитриевну.
– Сейчас милицию позову! – орал инженер. – Да вас в тюрьму посадят!
– За что? – удивилась Анжелика Дмитриевна.
– За вовлечение в проституцию! Вы из моей жены проститутку сделать хотите? Это ведь только проститутки подмышки бреют! – Присмотрелся к ней и все понял: – Да вы… да ты сама проститутка! – смачно повторял он это слово.
Пришлось Анжелике Дмитриевне искать другую комнату в частном секторе.
За ней ухаживал знаменитый конферансье Михаил Гаркави. Один раз в гостях он прочитал посвященные ей стихи. Там были слова: я хочу, чтоб вы женщиной стали моею. Анжелика Дмитриевна решила, что это нескромно, и отказала ему. Не стала его женщиной.
Зато сошлась с чиновником из МПС, солидным краснолицым товарищем. Он ей очень понравился с первой же встречи. Она говорила моей маме:
– Понимаешь, подруга, зашли мы в Елисеевский, он берет водку не Московскую, а Столичную, ветчины не триста граммов, а полкило, вот это, я понимаю, мужчина!
Моя младшая сестра Ксения родилась в 1965 году. Через год мама сильно заболела. Что-то со щитовидкой. А операцию делать боялась. Исхудала, слабость ужасная, с каждой неделей все хуже и хуже, в конце концов просто слегла. Приходит к ней Анжелика Дмитриевна. Мама ей говорит:
– Анжелочка, как мне плохо, силы уходят, встать не могу, умру скоро, наверное. Как страшно. За детей страшно. Дениска еще совсем мальчик. Ксюша вообще крохотная, она погибнет без меня…
– Ничего, подруга! – басом сказала Анжелика Дмитриевна. – Дениска уже большой, и Ксюшку твою подымем! Всем миром вырастим, образование дадим! Твоих детей не оставим! Так что не бойся, подруга, не плачь!
Мама подумала-подумала, собралась с силами, поехала в больницу, сделала операцию и прожила еще лет сорок.
ТОЧНЫЙ ВОЗРАСТ
– Почему двести тысяч? – сразу спросил он.
– А разве дорого? – хмыкнула она.
– Другие по сто пятьдесят.
– Ну, если вам пятьдесят тысяч проблема, тогда все, до свиданья!
– Погоди, погоди! А сколько тебе точно лет?
– Пятнадцать лет, два месяца и три дня. А вот скажите, вам-то все это зачем?
– А тебе зачем знать, зачем это мне?
– А то я не пойду. Вдруг вы садист или жулик?
– Я устал, понимаешь… Очень устал. Все надоело. Хочется чистоты и ласки. Хочется романтики. Ужин при свечах. Красивая спальня. Шампанское. Невинная девушка.
– Девушке больно, девушка боится, стесняется, какая тут ласка и романтика? Я что-то ничего не понимаю. Вы точно не садист?
– Послушай, ты давала объявление? Что продашь девственность? Ну и вот. Чего зря болтать?
– Поговорить всегда интересно. И потом, вы же сами давали объявление, что купите девственность. Я вам уже звонила.
– Ты? Мне? Когда?
– Точно. Неделю назад. Я вас по голосу узнала. А вы меня не узнали?
– Нет.