- Скоро уже год, как он к нам не ходит.
- А я-то думал, он все еще ходит, - удивленно свистнув, заметил Томми.
- Нет. - Понизив голос, Дирк свирепо добавил: - В поселке скоро будут еще мулаты.
Он сидел сгорбившись, устремив свирепые черные глаза на Томми, готовый к прыжку. Но Томми, опустив голову, уставился в землю. [32]
- Не честно. Не честно, - повторял он.
- Ага, так и до тебя дошло это, белый мальчик? - Он произнес эти слова добродушно, и драться не было надобности. Они опять взялись за книги, и Томми объяснил Дирку несколько новых задач.
Как ни странно, но Томми и Дирк никогда не говорили о том, что станет делать Дирк в будущем, как сможет он применить свои знания в жизни. Заговаривать об этом они как-то не осмеливались. Тогда им было одиннадцать.
А когда им стало двенадцать и Томми вернулся домой, Дирк встретил его новостью:
- Ты слышал?
- Что?
Мальчики, как всегда, сидели на скамье. Теперь у шалаша была крепкая тростниковая крыша и надежные стены. Чтобы уберечь их от муравьев, они были промазаны глиной. Дирк выстроил шалаш заново.
- Да, говорят, тебя хотят куда-то отправить.
- Кто говорит?
- Все,- ответил Дирк, беспокойно шаркая под столом ногами. Сейчас, как и всегда в первые минуты встречи, пока Дирк не был уверен, что Томми к нему не изменился, он держался настороже.
Из-за этого "все" можно было вспылить, но Томми кивнул и, предчувствуя недоброе, мрачно спросил:
- Куда?
- Во флот.
- Откуда они узнали? - Слово "они" Томми едва выдохнул.
- Ваш повар слышал, как говорила твоя мать... - И, словно напрашиваясь на ссору, с усмешкой добавил: - Грязные, наглые кафры болтают про белых.
- То есть как во флот? Что же это все-таки значит? - Томми натянуто улыбнулся.
- Откуда нам, грязным кафрам, знать.
- Заткнись, - сердито оборвал Томми. Мускулы у мальчиков напряглись, но, обменявшись свирепыми взглядами и вздохнув, они отвернулись друг от друга. В двенадцать лет дракой не решить спор - теперь все гораздо сложнее.
В тот же вечер Томми заговорил с родителями:
- Правда, что меня отдают во флот?
- С чего ты взял? - быстро спросила мать. [33]
- Но это правда! - воскликнул Томми и с усмешкой добавил: - Грязные, наглые кафры болтают про нас.
- Ради бога, не говори так, Томми, это нехорошо.
- Но, мамочка, скажи же, зачем мне идти во флот?
- Будь умником Томми, это еще не решено, но мистер Макинтош...
- Так это мистер Макинтош!
Миссис Кларк взглянула на мужа, который вышел вперед и, усевшись, оперся локтями о стол. Семейный совет был в полном составе. Томми тоже сел.
- Послушай меня, сынок. У мистера Макинтоша слабость к тебе. Ты должен быть ему благодарен. Он для тебя может многое сделать.
- Но почему все-таки я должен стать моряком?
- Ты вовсе не должен. Он только советует это. Он сам когда-то служил в торговом флоте.
- Так я, значит, должен стать моряком, потому что моряком был он?
- Он обещал заплатить за твое ученье в морском училище в Англии и он будет посылать тебе деньги, пока ты не перейдешь во флот.
- Но я не хочу быть моряком. Я и моря-то в глаза не видел.
- Но ведь ты хорошо успеваешь по математике, и надо же кем-то быть - так почему бы тебе не стать моряком?
- Не хочу, - сердито возразил Томми. - Не хочу, не хочу! - Бросив на родителей сквозь слезы негодующий взгляд, он твердил: - Вам хочется избавиться от меня, вот и все. Хотите отправить меня куда-нибудь подальше отсюда, от...
Переглянувшись, родители вздохнули.
- Ну что ж, если не хочешь - не надо. Но ведь не каждому выпадает такой счастливый случай.
- А почему он не пошлет Дирка? - вызывающе спросил Томми.
- Томми! - горестно воскликнула миссис Кларк.
- Да, да, почему он не пошлет Дирка? Дирк гораздо сильнее по математике.
- Иди спать, - неожиданно вспылил мистер Кларк. - Ложись сейчас же!
Хлопнув дверью, Томми вышел. Наверное, он стал уже взрослым. Никогда еще отец так не разговаривал [34]
с ним. Прислушиваясь к буханью дробилок, непокорный и мятежный мальчик присел на краешек кровати. А там, в поселке, плясали, и пламя костров красными отблесками вспыхивало в оконных стеклах.
Томми вдруг захотелось узнать, там ли Дирк и прыгает ли он вокруг костров, отплясывая вместе со всеми.
- А ты тоже пляшешь там вместе со всеми? - утром спросил он Дирка и сразу понял, что оплошал.
Когда Дирк сердился, глаза у него щурились и темнели; обиженный, он кривил губы и под носом у него появлялась ямочка. Сейчас у него был именно такой вид.
- Слушай, ты, белый мальчик, белые люди не любят полукровок; не любят нас и черные. Никто нас не любит. И я не пляшу с ними, белый мальчик...
- Давай-ка лучше заниматься, - перебил его Томми, и, оставив эту неприятную тему, они взялись за книги.
А позже к дому Кларков подошел мистер Макинтош и позвал Томми. Стоя у окна, родители молча наблюдали, как хозяин и их сын шагают бок о бок по краю огромного котлована. Между тем Макинтош с деланным безразличием говорил:
- Ну-с, мальчик, так, значит, моряком ты быть не хочешь?
- Нет, мистер Макинтош.
- Я вышел в море, когда мне было пятнадцать. Мне было нелегко, но тебе незачем бояться трудностей. К тому же ты стал бы офицером.
Томми промолчал.
- Тебе не по вкусу моя затея?
- Нет.
Макинтош остановился и заглянул в котлован.
Земля на дне была такая же желтая, как и тогда, когда Томми было семь лет, только теперь котлован стал глубже. Какая у него глубина, Макинтош не знал: он не мерил. Далеко внизу, в этом вырытом человеческими руками ущелье, копошились и сновали рабочие - черные рассыпанные на желтой бумаге зерна.
- Твой отец работал на рудниках и, чтобы сделаться инженером, он занимался ночами. Ты это знаешь?
- Да.
- Ему приходилось очень туго. Когда он получил диплом, ему уже стукнуло тридцать, и зарабатывал [35] он двадцать пять фунтов в месяц, пока не поступил ко мне.
- Знаю.
- Ведь тебе не хотелось бы так жить?
- Не испугаюсь, если придется, - с вызовом ответил Томми. Мистер Макинтош весь побагровел, и темные жилки отчетливо выступили у него на лбу и под глазами. Почему этот парень плюет на него, когда он предлагает ему такую неоценимую помощь? - спрашивал себя мистер Макинтош. И все же, несмотря на выражение угрюмого равнодушия, которое так не шло к красивому лицу мальчика, он не мог им налюбоваться. Томми был высокого роста, крепкий и складный; волосы у него были мягкие, золотисто-каштановые, а глаза - черные, умные. Разве можно сравнить Томми с его грубоватым отцом, навсегда сохранившим на себе следы долгой тяжелой борьбы за кусок хлеба в юности.
- Ладно, - сказал мистер Макинтош. - Не хочешь быть моряком - не надо, но, может, ты хотел бы поступить в университет и стать ученым?
- Не знаю, - нехотя отозвался Томми, хотя сердце у него екнуло. Ведь это же его мечта, и он почувствовал, что поддается. Потом он вдруг спросил:
- Мистер Макинтош, а почему вы так хотите устроить меня в колледж?
И Макинтош угодил прямо в ловушку.
- У меня ведь нет детей, - с чувством произнес он. - Ты для меня все равно как сын. - И он внезапно замолк.
Томми смотрел на поселок, и мистер Макинтош понял, о чем он думает.
- Отлично, - отрезал мистер Макинтош. - Оставайся в дураках, если тебе это нравится.
Томми стоял, опустив глаза. Он хорошо знал, что он и в самом деле дурак. И все-таки иначе вести себя не мог.
- Не горячись, - сказал мистер Макинтош, помедлив. - Не упускай своего счастья, сынок. Ты еще только мальчик. Торопиться некуда.
Спокойный тон мистера Макинтоша придавал делу другой оборот. Можно еще все уладить, как бы говорил он, не нужно только спешить. Но Томми не шевельнулся, и мистер Макинтош быстро добавил:
- Да, да, верно. Тебе нужно поразмыслить. [36]
Он торопливо вытащил из кармана однофунтовую бумажку и сунул мальчику.
- А знаете, что я сделаю с этими деньгами? - вдруг, засмеявшись, сказал Томми, и смех его не понравился мистеру Макинтошу.
- Делай, что хочешь, все, что хочешь, - это твои деньги, - ответил мистер Макинтош и ушел, как будто не понимая, что имел в виду Томми.
Томми и в самом деле отдал деньги Дирку, который и на этот раз воспринял это как должное, но теперь уже Томми и сам думал, что его друг прав. Они сели на скамью.
- Теперь вот я должен раздумывать, кем мне быть, - сердито проворчал Томми. - Они обязательно хотят меня кем-нибудь сделать.
- Ну уж со мной-то им не пришлось бы ломать себе голову, - язвительно заметил Дирк. - Я знаю, кем стану.
- Кем? - с завистью спросил Томми.
- Инженером.
- А как ты можешь знать, кем ты станешь?
- Это то, чего я хочу, - упрямо сказал Дирк.
Помолчав немного, Томми заметил:
- А что если тебе уехать в город? Ведь там есть школа для цветных.
- Тогда я не мог бы видеться с матерью.
- Почему?
- Законы, есть такие законы, белый мальчик. Тот, кто живет с туземцами и по их обычаям, - туземец. Стало быть, и я туземец и не имею права учиться в школе вместе с мулатами.
- Да, но, если ты уедешь в город, ты уже не будешь жить вместе с туземцами и тебя будут считать цветным.
- Оно так, только тогда уж мне нельзя будет видеться с матерью, даже если она и приедет в город. Она-то ведь туземка, - заявил Дирк, торжествуя, что доказал свою правоту.
"Он хочет добиться своего другим путем, - подумал Томми, - через меня..." Однако и сам он уже давно признал это справедливым, и теперь он только посмотрел на свою руку, лежавшую на грубо отесанной доске стола. Кожа была загорелой и сухой от солнца, и на ней поблескивал золотистый пушок. С этой стороны она была ни светлее, ни темнее коричневой руки Дирка. Томми [37] перевернул руку: на ладони кожа была гладкая, чуть-чуть смуглая, и голубые жилки на ней убегали кверху, пересекая запястье. Усмехнувшись, он взглянул на Дирка, который, словно бросая ему вызов, поспешно перевернул собственную руку, и Томми с горечью сказал:
- Да, твоя ладонь темная, и тебе будет трудно устроиться в школу. И ничего тут не поделаешь.
Сурово сжатые губы Дирка дрогнули, скривились в усмешке, так похожей на усмешку его отца.
- Что верно, то верно, белый мальчик, - сказал он.
- Ну, это уже не моя вина! - выпалил Томми и, сжав кулаки, застучал по столу.
- А я и не говорю, что твоя, - отозвался Дирк.
- Я даже не знаю твою мать, - волнуясь, с тем же пылом продолжал Томми.
Дирк лишь усмехнулся, словно хотел сказать: "Да ты никогда и не стремился ее узнать".
- Пойдем к ней сейчас, - попросил Томми.
- Не надо тебе туда ходить, - смутившись, чуть ли не умоляюще произнес Дирк.
- Нет, надо, - настаивал Томми. - Идем сейчас. - Он встал, вместе с ним поднялся и Дирк.
- Она не сумеет разговаривать с тобой, - предупредил Дирк. - Она не говорит по-английски.
Он действительно не хотел, чтобы Томми пошел в поселок, да и Томми, по правде говоря, тоже не хотелось туда идти. И все-таки они пошли.
Молча шагали они по тропинке между деревьев, молча обогнули котлован, так же молча вошли в рощу на другой его стороне и направились по дорожке, которая вела в поселок. Поселок раскинулся на много акров, и хижины в нем были от самых ветхих до новехоньких; новые поблескивали на солнце тростниковыми крышами, ветхие покосились, и тростник на их крышах прогнулся и потускнел, а некоторые еще только строились, и их очищенные от коры стропила были белыми, словно молоко.
Дирк повел Томми к большой квадратной хижине.
Томми видел, что люди шепчутся и хихикают, глядя, как он идет с цветным мальчиком, и ему казалось, что лицо у него сейчас такое же гордое и сосредоточенное, как лицо Дирка.
Возле квадратной хижины он увидел девочку лет десяти. Она была бронзовая, как Дирк. На бревне, засунув [38] в рот палец, на корточках сидела другая, маленькая, совсем черная девочка лет шести и наблюдала за ними. Покачиваясь на еще не окрепших ножках, в дверях хижины появился ребенок и, весело смеясь, уткнулся Дирку в колени. Кожа у него была почти белая. Вслед за малюткой из хижины вышла мать Дирка. Она улыбнулась сыну, но, увидев Томми, застеснялась и оробела. Она неуклюже сделала реверанс и взяла у Дирка малютку, чтобы хоть чем-нибудь занять свои ставшие вдруг неловкими руки.
- Это баас Томми, - смущенно пробормотал Дирк. Сделав еще один реверанс, она заулыбалась.
Мать Дирка была статная, полная женщина, и ноги у нее были стройные, а руки, обнимавшие малютку, тонкие и натруженные. Ее круглое лицо выражало робкое любопытство, и, в то время как она, прикусывая губы своими крепкими зубами, все улыбалась и улыбалась, взгляд ее перебегал от Дирка к Томми и обратно.
- Доброе утро, - сказал Томми.
- Доброе утро, - ответила она и засмеялась.
- Ну хватит, пошли, - сказал Дирк раздраженно. - Пошли.
- До свиданья, - попрощался Томми, и мать Дирка, повторив за ним: "До свиданья", слегка присела в том же неуклюжем реверансе и взяла ребенка на другую руку, прикусив от волнения губу и пряча свою сияющую улыбку.
Мальчики повернули назад от обмазанной глиной квадратной хижины, и дети разного цвета кожи стояли и долго смотрели им вслед.
- Ну вот, - сердито пробурчал Дирк, - теперь ты знаешь, какая у меня мать.
- Прости меня, - словно он был виноват во всей этой истории, смущенно произнес Томми. Но Дирк вдруг рассмеялся:
- Ничего, ничего, белый мальчик. Ты тут ни при чем.
И все же, казалось, он был рад, что Томми расстроился. Немного погодя, подумав о маленьких детишках, Томми с подчеркнутым безразличием спросил:
- А что, мистер Макинтош опять ходит к твоей матери? - и Дирк коротко ответил:
- Да. [39]
В шалаше Дирк занялся географией, а Томми, сидя без дела, с горечью думал о том, что все хотят сделать из него моряка. Чтобы хоть чем-нибудь заняться, он взял нож и начал царапать краешек стола, а когда показалась белизна древесины, он поднял лежавшую на полу палочку и принялся ее строгать. Тонкая палочка быстро переломилась; Томми пошел в кустарник и, подобрав с земли обломок старого дерева, принес его в шалаш.
Не зная еще, что у него выйдет, он строгал и строгал, пока, наконец, какая-то линия под ножом не напомнила ему о сидевшей на пороге хижины сестре Дирка, и тогда он стал работать обдуманно. Несколько дней, пока Дирк занимался, он бился над куском дерева. Потом притащил из дому жестянку с ваксой и принялся втирать блестящую коричневую ваксу в молочно-белую древесину. Получилась маленькая, окрашенная в бронзовый цвет девочка с широко раскрытыми любопытными глазами, сидящая с поджатыми под себя худенькими ножками.
Томми поставил фигурку перед Дирком, и тот, осклабившись, повертел ее в руках.
- Похожа, - наконец заявил он.
- Хочешь - возьми, - предложил Томми.
Дирк улыбнулся, сверкнув зубами, потом нерешительно полез в карман и вытащил оттуда какую-то вещицу, завернутую в грязную тряпку. Он развернул узелок, и Томми увидел маленького Дирка, вылепленного им когда-то из глины. Фигурка крошилась и уже изрядно пострадала от времени, однако она все еще была похожа на неисправимого забияку Дирка. Томми узнал ее (он уже успел забыть, что сам когда-то делал эту фигурку), и он взял ее в руки.
- Так ты сберег ее? - смущенно спросил Томми, и Дирк улыбнулся. Мальчики переглянулись и просияли. И оттого, что они друг друга поняли, им сделалось легко и покойно, хотя все же осталась какая-то непонятная им обоим боль, а также жестокость, толкавшая их на драку и соперничество. Оба с грустью потупились.
- Я вырежу из дерева твою мать, - предложил Томми и, удирая от этой опасной близости, тут же вскочил и убежал в кустарник. Он долго бродил, пока, наконец, не наткнулся на терновник, древесина которого так тверда, что об нее тупится даже железо. Тогда он взялся за топор и, пока не зашло солнце, возился, стараясь сва- [40] лить дерево. Большой камень служил ему точилом, Томми брызгал на него водой и точил топор. Управился он с деревом лишь на другой день. Еще раз наточив затупившийся топор, Томми отрубил от него чурбак фута в два длиной и, с трудом очистив от жесткой коры, притащил в шалаш. А Дирк между тем приладил к стене в глубине шалаша полочку и поставил на нее свою крошечную рассохшуюся глиняную фигурку и новенькую, бронзового цвета фигурку сестренки. Там осталось еще место и для той статуэтки, которую обещал сделать Томми.
- Я постараюсь закончить до отъезда, - робко сказал Томми. И потому, что теперь они так хорошо понимали друг друга, у него вдруг навернулись слезы; он опустил глаза и стал рассматривать принесенный чурбак. Чурбак этот не был такой, как дерево мягких пород светло-миндального цвета. Он был имбирно-коричневый, крепкий и сучковатый, а чуть пониже середины остался след от черной твердой колючки, которая когда-то на нем росла. Томми вертел его и думал, что эта работа будет, пожалуй, куда труднее, чем все, что он делал раньше. Впервые, прежде чем заняться резьбой, он изучал этот попавший к нему в руки кусок дерева, заранее зная, что он хочет из него сделать, пытаясь представить, как этот твердый, грубый чурбак превратится в задуманную им фигурку.
Мальчик попробовал резать дерево ножом, но лезвие сломалось, и он попросил нож у Дирка. Эту длинную полоску стали Дирк подобрал в куче старого приискового оборудования и отточил на камне так, что она стала острой, как бритва. Один конец был туго обмотан парусиной и служил рукояткой. Целыми днями Томми сражался с деревом этим грубым, несовершенным инструментом. Когда надо было уезжать, фигура была готова, но только без лица.
Томми изобразил мать Дирка крупной женщиной с мягкими округлыми формами. Повязанная наискось шаль оставляла обнаженными полные плечи. Стройные босые ноги крепко стояли на земле, а тонкие, узловатые от работы руки держали ребенка: маленькое, беспомощное, завернутое в пеленку существо, с любопытством таращившее большие, широко раскрытые глаза. Однако лица у матери еще не было. [41]
- Я доделаю в следующие каникулы, - сказал Томми, и Дирк бережно поставил фигурку на полку рядом с другими. Не оборачиваясь, он смущенно спросил:
- А может, ты уже больше не приедешь?
- Приеду, - помедлив, ответил Томми. - Конечно, приеду.
Это уже прозвучало, как обещание; они опять обменялись теплой, смущенной улыбкой и разошлись в разные стороны: Дирк отправился в поселок, а Томми - домой, где уже был уложен его чемодан.
Вечером к Кларкам зашел мистер Макинтош и беседовал в гостиной с родителями. Томми уже спал, но проснулся и увидел рядом с собой мистера Макинтоша. Он сидел на кровати, в ногах.
- Мне нужно поговорить с тобой, мальчик, - сказал он.
Томми прибавил огня в лампе, и теперь, в ее призрачном свете, он увидел, что мистеру Макинтошу как-то не по себе. Слегка откинувшись своим сильным, грузным телом с выпяченным животом, он сидел, положив руки на колени, и его серые глаза шотландца смотрели зорко и настороженно.