* * * *
Изместьев ощущал себя челюскинцем за миг до отправления ледокола в трагический дрейф: еще есть возможность все исправить, каждый момент - на вес золота. Что скажешь, как себя поведешь, на что потратишь драгоценные минуты, - все вплоть до повседневных мелочей наполнялось каким-то особым смыслом.
В администрации районной поликлиники им с Поплевко правдами и неправдами удалось за коробку конфет отвоевать у чересчур прилизанной девицы компьютер с принтером и факсом. Пришелец оказался не на шутку продвинутым в оргтехнике: быстро набрал пару абзацев текста, с реактивной скоростью бегая мизинцем по клавиатуре. Изместьев, не читая, подписал выползшие из принтера листы. Потом, выдохнув, прошептал:
- Теперь все?
- Не совсем, - уклончиво отреагировал Поплевко. - Сейчас будем объекты привязывать к местности.
До вечера они бродили вокруг дома, который должен стать "трамплином", с помощью которого Аркадий перенесется в свое прошлое. Именно здесь доктору предстояло снять квартиру на короткое время, чтобы не просто так "соскочить" с шестка, а спокойно дождаться нужного времени (эрмикшн - он) и отправиться "вниз башкой" с шестнадцатого этажа. Без трепета расставшись с о своим временем, семьей, прошлым.
- Учти, - грозил пальцем Пришелец, когда они спускались к набережной, чтобы доктор развеялся после нахлынувших воспоминаний. - Ошибаться в пространстве и во времени нельзя. Последствия могут быть непредсказуемы. У нас этому в аспирантурах учат около шести лет, я пытаюсь втиснуть в тебя этот курс за часы и минуты, не имея иного выхода.
- Да понимаю я все, - злился Аркадий больше на самого себя, нежели на Поплевко. - Именно поэтому я горячку порю: чтобы скорей все кончилось. Иначе напьюсь к лешему.
- Да, я слышал, что у вас это универсальный способ самозащиты от всех невзгод жизненных, - усмехнулся Пришелец, поднимая с песка гальку. - Тут я тебе на мозги капать не стану.
Они долго бродили по песчаному берегу, Аркадий хрустел суставами, чувствуя, как внутри поднимается первобытный, ничем не контролируемый страх, как пропитывает каждую его клетку, не давая думать ни о чем другом кроме предстоящего прыжка с высоты.
- Кстати, док, - внезапно Поплевко щелкнул пальцами, чуть не вызвав у Аркадия судорогу. Оказывается, они мчались в иномарке по Комсомольскому проспекту, и осенний ветер трепал седеющие изместьевские вихры. - Если ты думаешь, что как-то сможешь мне помочь избавиться от этой оболочки, то рекомендую отбросить нелепые надежды. Ты глубоко ошибаешься. Здесь я справлюсь один.
- Не сомневаюсь, - мотнул по-лошадиному головой Аркадий, с трудом унимая дрожь во всем теле. - Для вас выход из бренного тела так же обыден, как для нас - раздеться перед сном.
- Ирония твоя тут абсолютно неуместна, а вот сравнение оболочки с одеждой мне нравится, - пробубнил Пришелец доверчиво, словно поделился секретом. - Хотя и отдает нафталином.
- Наверное, идеальный вариант, - усмехнулся доктор, пропустив его слова мимо ушей, - когда в каждом времени для вас, залетных, будет уготована своя оболочка в качестве одежды. Только, разумеется, не висеть в шкафу, а бегать, спать, есть, трахаться, отправлять естественные… нужды. До поры, до времени, пока из будущего не прилетит такой махонький сгусточек и не взвизгнет: "Освобождай, мать твою!".
- В принципе, так оно и будет, - не без гордости констатировал Пришелец. - Мы стоим на пороге великих открытий. Другое дело, что в вашем времени не так много интересного, чтобы сюда наблюдалось паломничество. Древний Китай, эпоха возрождения, ренессанс, серебряный век, - совсем иной коленкор. А у вас что? Сдается мне, что я - первый и последний окопавшийся на твоем пути самаритянин из будущего.
- Мне и тебя одного хватило на всю оставшуюся жизнь, - Аркадий провел ребром ладони по горлу. - Разбередил все мои раны. До самой смертушки я тебя не забуду, родной.
- М-да… - тяжело вздохнул Пришелец. - Гостеприимства в тебе так и не прибавилось. Впрочем, я на него и не рассчитывал.
- Гостеприимства? А кто ж тебя, трясущегося, из комы-то вывел? - взорвался доктор. - Можно сказать, я тебе путевку в наше время всучил. А ты еще рыло воротишь!
Припарковавшись у здания клиники неврозов, Поплевко достал из бардачка блокнот, авторучку и начал что-то размашисто писать. Не поднимая глаз, примиряющее заметил:
- У меня есть немного времени, чтобы объяснить тебе нюансы в последний раз. Дальше все будет зависеть от твоей памяти. Слушай внимательно и не перебивай. Больше не увидимся все равно, так что убеждать никого не требуется. Если бы не ты, то меня реанимировал бы кто-то другой. Тебе я благодарен лишь за то, что вытащил меня из клиники, разжевал азы эндокринологии. Сейчас… раз уж ты решил прыгать с высоты птичьего полета, то менять ничего не будем, - он что-то подчеркнул в блокноте, невозмутимо перевернув страницу. Доктор почувствовал, как на его голове шевелятся волосы. Поплевко тем же тоном продолжал: - Нюансы урегулированы. Итак, эрмикшн-он 23 октября 2007 года в 24.00. То есть, в эту минуту должна произойти твоя транс-микция в той самой точке, где ты показал. Я, разумеется, координаты запомнил. Но на всякий случай помести их на сайтах, список которых я тебе здесь указал. Они точно сохранятся до нас. Затем подашь рекламу об обмене квартиры в пятидесятый номер "Комсомолки", я точно помню, что он сохранился в нашей библиотеке. Где номер дома и квартиры будет на самом деле значением широты и долготы. Подпишешься Карлом Клойтцером, я разберусь.
* * * *
Стоит ли подробно описывать сутки, предшествующие "полету в прошлое"? Места себе, несмотря на фамилию, доктор не находил. Квартира, в которой он собирался провести последние минуты в этом времени, оказалась на редкость уютной и просторной. Заплатив за несколько дней вперед, он обеспечил себе таким образом сутки относительного спокойствия.
Весь день Изместьев слонялся из угла в угол, вспоминая самые яркие моменты из прожитого. Как они с Ольгой впервые заработали на поездку к югу. Отдых на Иссык-Куле был похож на сказочную симфонию. Как больно по ним ударил дефолт 1998 года. Доктор в тот год даже похудел на пять килограммов.
Вначале 2000 года он здорово простудился и слег с двусторонней пневмонией на койку. Несколько дней болтался буквально "на волоске" между жизнью и смертью. Ольга не отходила от мужа ни на шаг: кормила с ложечки, меняла мокрые простыни, несколько раз обтирала все его тело уксусом. Можно сказать, выжил он в те дни только благодаря ей.
Вспомнился и тяжелейший токсикоз Ольги, когда она под сердцем носила Савелия. Все же, как тяжело достался им этот оболтус… Тот самый, которого доктор решил стереть из бытия, как неудачный текст с экрана компьютера. Будто не было ничего: ни токсикоза, ни мучительного грудного вскармливания, ни диатеза, ни кори с краснухой…
А что тогда было? Может, все предстоит написать заново?
Он долго стоял на балконе, курил и смотрел на обшарпанную пятиэтажку, пытаясь вспомнить, что ему напоминает это "хпущевское" здание. Потом не выдержал, побежал в супермаркет, купил бутылку водки, несколько банок пива и нехитрую закуску. Через час, ощущая привычную легкость во всем теле, доктор набрал номер Люси. Девушка согласилась встретиться тотчас…
Штекер воткнуть в гнездо
Мыслишка, даже не блеснувшая в мозгу, а так, - блик ее зарулил в подсознание на долю секунды, - надо признать, ничуть не удивила Аркадия. Перед тем, как оттолкнуться от карниза, когда внизу - пятнадцать этажей, когда леденящий октябрьский ветер, казалось, все внутренности безжалостно из тебя выдувает, как брандспойт - закаменевшие комья грязи, доктору подумалось, что ошибиться во времени и в месте… вроде … не так уж и страшно. Что он ничего не потеряет, даже реально превратившись в мякиш на асфальте, в красное пятнышко с высоты птичьего полета. Это не жизнь… Ну, в самом деле, разве не так?
Это было последнее, что отпечаталось. Он оттолкнулся, взглянув на сотовый в последний раз. Там, куда он направлялся, сотовых еще не было. Не было Интернета, ноутбуков… И тем не менее он оттолкнулся.
Оттолкнулся изо всех сил.
Потом было ощущение, словно он угодил на остроконечный забор. Резкая боль между ног пронзила до макушки и, казалось, вышибла сознание. Он хотел закричать, но … забыл, как это делается. Горла не было, головы, тела вообще. Выше пояса - пустота. Была лишь острая боль между ног. Ее невозможно было терпеть. Кто-то безжалостно раздирал его надвое, раздвигал ноги, вбивал ему кол, как в средневековье…
Реальность была где-то рядом, вокруг, но… пока без него. Вернее, он в ней был не полностью, а только ниже пояса. Там он чувствовал суету, касания и невыносимую, раздирающую боль. Здесь - не было ничего. Материи не было: туловища, лица, прически. Даже во сне подобных "расщеплений" ему испытывать не приходилось.
Боль тем временем нарастала, словно кто-то бензопилой методично разделял его надвое снизу вверх… Реальность приближалась, обступала. Обрывками, клочками, фрагментами падала откуда-то сверху… Впрочем, кто бы подсказал еще, где здесь верх, а где низ…
И вдруг - словно штекер воткнули в гнездо - все вокруг зашевелилось, затерлось, заговорило, захлюпало. Доктор начал чувствовать, окружающее обрело леденящую, знобящую липкость. Зубы застучали, все тело начало колотить, только… Его ли это тело?
- Тужься, шалава, - что-то объемистое маячило у него над головой, кричало, то и дело постреливая в самый нос запахом прогорклого масла. - А то, как срать, так все горазды… Опять не ту кокору выдавила, кикимора! Я Барабиху убью как-нибудь, дождется она у меня, точно. Говоришь ей, клизми как следават, а она тупая, блин, нормально кишки прочистить не может!
- Замолчи, Антоновна, - урезонивал "прогорклую" тягучий грудной голос. - Девка, похоже, за туманом бегала на пару минут.
Откуда-то снизу поднимался то ли вой, то ли скулеж, который Изместьеву доводилось слушать лишь однажды, когда на его глазах грузовик переехал задние лапы овчарке… Сейчас скулеж-вой то затихал, то поднимался снизу с новой силой.
- Ыгы, - снова прогоркло дунула Антоновна. - И, пока бегала, навалить кучу успела. А кому убирать то? Мне ить убирать-то! Да не скули ты так, засранка! И без тебя тошно!
Огромная подслеповатая лампа дореволюционных времен свисала с обшарпанного потолка, ее свет заслоняли мутные расплывчатые силуэты коллег в масках. Их глаз он разглядеть не мог, - мешала боль в промежности. Невыносимая, сверлящая. И этот пронзительный скулеж…
- Тужимся, девочка, тужимся, - спокойно и настойчиво твердил грудной голос. Что-то подсказывало Изместьеву, что он принадлежал его коллеге. Проступала в нем этакая рассудительность. - Не обращай ни на кого внимания. Ты должна справиться, не первородка, чай!
Боль тем временем нарастала, ее невозможно было терпеть. Из-за нее смысл сказанного коллегой до Изместьева дошел не сразу.
"Первородка? Кто первородка? О чем это они?"
Только тут он понял, что истошный скулеж, способный вывести из наркоза слона, принадлежит… ему. Вернее, его голосовым связкам. Ничего особенного, нормальный стон роженицы…
Кого???!!! Роженицы?!
- Да кончится когда-нибудь оно или нет?!! - продолжала прогоркло "впаривать" Антоновна. - Что, что… Говно, вот что! Кто ж перед родами столько жрет?! Дыши правильно, тебя ж учили! Тужься, тужься!
Догадка долбанула его наподобие разряда дефибриллятора: это покруче пожизненного заключения. У Робинзона Крузо - и то удел полегче будет. Это не его горло, не его тело. Он рожает, на столе… А, может, все-таки… За столько лет можно отвыкнуть. Только он не может припомнить столь… дерзкой экзекуции. Не было в его жизни ничего подобного. Не было! И быть не могло!
Он по-другому чувствует, по-другому сложен. Совершенно иные ощущения. В горле словно кто-то наждачкой "пошурудил"… Боже, его интубировали, ну конечно! Тяжелые роды, он отключился, вернее, она… И в это время, как и в Поплевко, поменялось внутри все. И какое время на дворе - одному богу известно. И как его зовут… ее. И сколько лет… И замужем ли… Вот это финиш! Что может быть круче?
Неплохо для начала, Карл Клойтцер! Очень неплохо! Отомстил все-таки. Да так изощренно, что скули - не скули, все без толку. Обратной дороги нет.
В этот момент резь в промежности достигла своего апогея, скулеж превратился в рев, слезы хлынули из глаз. Из него полезло… Само, или стали вырывать, он не мог разобраться.
Детский рев раздался так неожиданно, что доктор подавился слюной. Человек родился! Обработка пуповины, отхождение плаценты-последа. Он помнил что-то из акушерства. Смутно, урывками, но помнил.
- Молодец, Акулина, - ободряюще пропел грудной голос. - Девочка у тебя. Первая-то, кажется, тоже…
У него уже вторые роды, вот оно что! Акулина… какое романтичное имя! Интересно, давно ли были первые. Сколько лет старшей дочери… Полный отпад!
- Ну, и засранка ты, милая! - не преминула расставить точки над "i" прогорклая акушерка. - В следующий раз не набивай так животень-то! Пожалей нас, сердешных.
Изместьев внезапно схватил ее за руку. Вернее, хотел схватить. Движение оказалось столь слабым, что "прогорклая" едва заметила.
- Чего еще тебе?
- Какое сегодня число?
- С утра четвертое было вроде, - рассеянно ответила акушерка.
- А месяц, год! - не унимался доктор, надеясь на что-то. Но, видя, что та шарахается от него, как от прокаженного, повторил изо всех сил: - Месяц, год, я тебя спрашиваю…
Утро новой жизни
Услышать ответ он так и не успел, выключился. Очнулся уже в палате от того, что кто-то трепал его по волосам. Оказалось - та самая врачиха, что принимала у него… нее роды.
- Напугала ты нас, Акулька, - доверительно сообщила доктор, заметив, что больная в сознании. - Вдруг раз и захорошела. Вроде ничего не предвещало, а тут… Хорошо, анестезиологи дежурили классные, вытащили тебя. Сразу же непрямой массаж, сердечко завели… Да и дочурка у тебя крепенькая родилась…
- Какое сегодня число? - выдохнул Изместьев в лицо коллеге. Коллега отнеслась к его вопросу более осмысленно, нежели та, которой приходилось за родильницами…
- Четвертое ноября, девочка. Накануне праздника родила, может, октябриной назовешь… или там ноябриной.
- Даздрапермой, - огрызнулся Изместьев, скрипнув зубами. - Год какой сейчас? Год, я спрашиваю!
Улыбку словно сдуло с лица врачихи сквозняком от только что открытого окна. Она почему-то сняла колпак и стала поправлять довольно старомодную прическу. По тому, как старательно собеседница отводила глаза, Изместьев догадался, что в его психическом здоровье основательно усомнились.
- А сама-то не помнишь, разве? - неуверенно прошептала врачиха, оглядываясь вокруг, словно разглашала страшную врачебную тайну. - Восемьдесят четвертый, разумеется. Ты вспомни, Акулька, вспомни, умоляю… Это важно. Постарайся вспомнить подробности, постарайся!
С этими словами врачиха поднялась, щелкнув коленками, как Изместьев в подростковом возрасте, и, ссутулившись, направилась к выходу из палаты. Сразу стало удивительно тихо, и Аркадий догадался, что их диалог проходил в полной тишине: окружающие родильницы слышали каждое произнесенное слово. А было их, только что родивших, совсем немало.
- Акуль, как? Сдюжила? - послышалось с кровати от окна. - Кто: девчонка аль пацан? Ты пацана вроде хотела…
- Девка, - процедил Изместьев чужим голосом, с ужасом входя в новую роль. - Три пятьсот, кажись. Закричала будь здоров.
- Чо, две девки то ж ничаво! Знать, третьего парня точнехонько спроворите! Факт! Долго ли умеючи-то?!
У него не было никакого желания "точить лясы" с соседками по палате, он отвернулся к стене. Соседки поболтали еще немного и смолкли: кто-то вспомнил, что уже час ночи.
Изместьев заметил, что ему тяжело дышать: не получается вздохнуть полной грудью. Грудная клетка не та. И этот странный зуд в сосках, словно что-то их распирает изнутри. Рука сама потянулась… Лучше бы он не делал этого. Это что за пельмени без начинки? Вывалилась при варке? Огромные вытянутые болезненные соски и абсолютно плоские, словно ссохшиеся, груди. Что это?! За что?
Сразу вспомнился анекдот про уши спаниэля. Полный абзац!
Рука скользнула туда, куда обычно скользила у писсуара в туалете, где покоился соратник, ровесник, одноклассник, одиозный родоначальник всех и вся… Он его никогда не предаст, не бросит на произвол судьбы…
Доктор свято верил в это, пока… его рука не нащупала пустоту, пространство… Ничто не выбухало ни на дюйм! Вот оно что! Вернее, там, конечно, обитали какие-то молекулы-атомы, пеньки - овраги… Но закадычного друга след простыл. Однозначно! Закадычный друг теперь был где-то в другом месте, служил верой и правдой кому-то другому…
Безнадега!!! Доктора словно окатили ведром воды из январской проруби. Добро пожаловать на гладко выбритый лобок, господа! Как вам у нас, на плацу? Строевой будем заниматься?
Может, это ему снится? Наверняка после родов вкололи что-то, и началось казаться, что отдельные части тела принимают самые причудливые, подчас невообразимые формы. Это временно, не навсегда. Всего лишь эпизод, не более.
Но если … вкололи после родов, значит, они, эти самые злосчастные роды, были. А если были, если имели честь состояться, то все эти "ошарашивающие" послеродовые открытия вписываются в общий нестройный хор, от которого уши вянут! А груди завяли намного раньше, после первых родов. И ничего не сделать. Куды ты, милок, денесся?
Не мог он так прогадать во времени! Он не мог, а Клойтцер? Этот аптекарь хренов вполне мог кинуть еще одну гирьку на весы, сместив их стрелку чуть вправо… или влево. Пару делений достаточно. В историческом контексте это - огромные расстояния. И вот результат: Изместьев в аду, из которого не вырваться!
Перехитрил-таки, гад! Тварюга! Похоронить его мало! Что делать?