Много позже режиссер понял, что Ворзонин "вложил" в Изместьева несколько иные установки. О которых они - Кедрач, Вениамин и Ворзоня - изначально не договаривались.
Каким-то шестым чувством Егор понял, что его используют вслепую. Что цель авантюры несколько иная. Первые подозрения закрались во время встречи выпускников. Но тогда были лишь подозрения, не более.
А пару месяцев спустя, когда Егор узнал, что Ольга, жена Изместьева, является пациенткой Павла, подозрения обрели вполне конкретные очертания. Увы, процесс был к тому времени уже запущен, Аркадий находился "под колпаком".
Сценарий поведения "пациента" в далеком восемьдесят четвертом Кедрач знал назубок: он сам писал его. Но приключения одноклассника в прошлом начались развиваться совсем иначе. Кукловод все подкорректировал. Истинную цель теперь не узнать, не разобраться.
Ворзоня решил проучить одноклассника, отыграться за Ольгу. Но в эксперименте не должно быть ничего личного. Только "полет в прошлое" ради научного интереса. Типа потехи-масленицы, никаких последствий у которой не предвиделось.
Что Егор в этой ситуации мог сделать? Ничего. Ворзонина отстранять от процесса никак нельзя: одноклассника желательно вернуть живым и невредимым.
Тогда он уйдет из проекта, - он решил!
Ни одно решение в жизни не давалось Кедрачу с таким трудом. Теперь они по разные стороны баррикад с Ворзоней! Если бы не Изместьев, он просто набил бы морду этому горе-психиатру. Эксперимент надо оборвать! Любой ценой!
* * * *
Мобильник Поплевко не отвечал. Тысяча чертей! С момента "старта Изместьева в прошлое" они еще не виделись. Учитель и ученик. А им было что сказать друг другу. Парень начал выкидывать кульбиты один похлеще другого.
Набрав номер Кристины, Егор понял, что поторопился. Девушка его отчитала, как нашкодившего октябренка времен его далекого детства. Среди потока чисто женской и вполне объяснимой обиды он разобрал совершенно неприемлемые формулировки о том, что теперь по его вине сломана ее жизнь. Причем навсегда. И вообще, он, Кедрач, скотина, ходит по библиотекам, что-то вынюхивает, читает всякие "комсомолки" восьмидесятых годов. Сам весь пропах нафталином. Старый пердун, короче.
Ну, ходит, ну, вынюхивает… Так для пользы дела!
Итак, Кристина его вспомнила. Хорошо это или плохо, Егор пока не понял. Наверное, хорошо: так ей легче все будет объяснить. Да, Вениамин сыграл все блестяще. Заслуженная обида в девичьей душе должна проклюнуться. Но - какие ее годы, все еще наладится! Максимализм не дает девчонке покоя. Другое дело - Вениамин… Только бы парень не наделал глупостей.
Идея взять для проекта настоящего диабетика принадлежала ему, Кедрачу. И на примете уже был один, его ученик по драматическому кружку - Веня Поплевко. Только по-настоящему больной диабетом мог сыграть гипогликемическую кому так, чтобы у профессионального врача "скорой" не возникло никаких подозрений.
Разумеется, комы никакой не было. Впрочем, как и впоследствии - прыжка с шестнадцатого этажа. В первом случае была прекрасная актерская игра, во втором - гипнотическое внушение. Проще говоря, Изместьев прыгнул во сне. Но в таком сне, который от реальной жизни отличить невозможно…
Внезапно в кармане режиссера проснулся мобильник. Он взглянул на абонента и выругался: Ворзонин что-то ему хотел сказать. Нет, с этим… он разговаривать не будет. Хватит, наигрались. Пошел он в задницу! Положив надрывавшуюся трубку в карман, режиссер начал невозмутимо ловить такси. Пусть Ворзоня слышит гудки, пусть знает, что его игнорируют.
Но где же Поплевко? Так… Спокойно, Егор. Куда идут отвергнутые мужики? Правильно, в кабак.
А любимый кабак у них с Поплевко был один: "Камские огни". Еще со времен далекого студенчества, когда Поплевко, что называется, под стол пешком ходил, Кедрач уже вовсю отмечал сдачу каждого экзамена в "Камских огнях".
Ах, начало восьмидесятых! Он бы с удовольствием улетел туда вместо Изместьева. Волосы длинные, юбки короткие, запах духов "Может быть"…
Увы, как выяснилось совсем недавно на вечере встречи выпускников, далеко не все разделяли его ностальгические порывы. Многие из одноклассников (типа Ворзонина) считали, что стремиться в этот застой - одно из проявлений шизофрении.
Может, это и шизофрения, пусть. Но такая желанная…
Где мой братик?
Интересно, как оно должно его настигнуть, это пресловутое осознание себя женщиной? Так, как сейчас, в машине, под испепеляющими взглядами двух изголодавшихся самцов?
"Ты не чувствуешь, совсем никак не ощущаешь, что один из этих опухших от беспробудной пьянки гамадрилов твой, а другой - не твой. У тебя нет никакой привязанности к этой, особи, лишь отдаленно напоминавшей человеческую. Во всяком случае, в жар тебя точно не бросает… Может, это только пока, до первой ночи? Во-он в той покосившейся избенке… О, это будет сказка, а не ночь!"
Дочурка ровно посапывала, когда ее мать, как ни в чем не бывало, сцедила остатки молока в бутылочку и спрятала грудь. Потом несколько минут смотрела на спящее родное личико.
Кроме нечеловеческой боли, которую ему довелось испытать по прибытии в восьмидесятые, безусловно главным открытием Изместьева было ощущение непонятного, необъяснимого чувства к этому крохотному клочку живой материи, к этой родственной душе.
Он не относил себя к особо сентиментальным и чувствительным натурам. В институте на кафедре токсикологии, когда преподаватель подвергал кошку воздействию боевого отравляющего вещества, и все девчонки группы не могли спокойно смотреть на предсмертные конвульсии животного, он не отворачивался, и в обморок не падал.
Отчего же теперь слезы наворачиваются у него на глаза при виде этой чмокающей крошки?! Отчего ком подкатывает к горлу при виде красных галстуков и комсомольских значков, при забытых аккордах старых песен? Что изменилось, кроме тела?
Сумерки быстро сгущались. До Изместьева доносился лай собак, скрип колодезного ворота. Тут и там вспыхивали в вечерней хмари огоньки, звучала негромкая музыка.
Оказаться в деревенской глуши образца середины восьмидесятых, - об этом ли он мечтал, шагая в пропасть с шестнадцатого этажа в далеком отсюда две тысячи восьмом? Уму непостижимо!
- Не застудишь крохотулю? - поинтересовался Федунок, открывая дверцу жене и принимая от нее новорожденную. - Чай, не май месяц.
- А одеялко я зачем взяла? - кое-как выбираясь из салона, прокряхтела по-стариковски Акулина. - Она у меня как у Христа за пазушкой.
Оглядевшись, Изместьев глубоко вздохнул. Подернутые инеем крыши, покосившиеся заборы и тротуар из трех досок в сгустившихся сумерках выглядели серо, невзрачно, как в черно-белой кинохронике его детства. В огородах тут и там чернела земля, кое-где горели костры, люди жгли ботву.
Сказать, что изба, в которой Акулине предстояло вырастить обеих дочерей и, возможно, выдать их замуж, представляла из себя бесформенную лачугу, означало бы весьма поверхностно взглянуть на вещи. Аркадий не мог представить, что такие избы в принципе существуют. На ветхом крыльце стояло нечто, закутанное в старую шаль. Скорее интуитивно, нежели фактически, Акулина поняла, что это ее старшая дочь.
Никогда Аркадий не чувствовал своего сердца, ни разу в жизни не пользовался ни валидолом, ни нитроглицерином, а здесь неожиданно возникла острая потребность в лекарстве.
К своему стыду, Изместьев забыл поинтересоваться, когда была госпитализирована Акулина: при первых схватках или за несколько дней до родов. Сколько времени бедный ребенок был предоставлен сам себе, парализованная свекровь - не в счет. Выписка лежала в хозяйственной сумке, но сейчас рыться в ней не пристало. Девочка во все глаза смотрела на свою маму, и сфальшивить в эту минуту мать не имела права.
- Не урони дочь, Федор, - шепнула она мужу и бросилась к крыльцу. Краем глаза Изместьев видел, что девочка скинула с плеч шалюшку и спрыгнула с крыльца.
Ему показалось, что они бежали навстречу друг другу по огороду целую вечность. Худенькое скуластое лицо с огромными черными глазами не казалось чужим. О нем он мечтал все свои никчемные сорок лет жизни. Его он представлял в минуты отчаяния.
Вот кто ему нужен был: дочь! А вовсе не сын! Его родственная душа, которой так не хватало!
Рухнув перед ребенком на колени, Акулина стала целовать родное личико. Как она могла ее оставить так надолго? Как?
- Мамочка… мамочка… мамуля… - отрывочно влетало то в правое, то в левое ухо. - Где же ты была? Я так соскучилась… Ты больше не уедешь? Только не уезжай, мамочка, я прошу тебя, не уезжай… Мне так скучно, я соскучилась. Очень-очень.
- Родная моя, никуда я больше не уеду, - охрипшим, сбивающимся от волнения голосом отвечала мать, целуя и обнимая свою дочь.
- Ты говорила, что приедешь на следующий день…
- Я не знала, девочка моя, что так надолго. Я не могла знать… Я потом тебе все объясню. У нас еще будет много времени.
Внезапно дочь отстранилась от нее и опустила глаза.
- А где твой животик? Где мой братик? Ты привезла мне братика? Ты обещала братика! Как мы его назовем?
- Твой братик… твоя сестричка… - кое-как подбирая нужные слова, отвечал Изместьев, - у папы на руках. Посмотри внимательно.
- Какая сестричка, - губки дочери мгновенно скривились. - Ты обещала братика. Ты не помнишь, что ли?
Едва Акулина вошли с дочерью в дом, как в нос ударил резкий запах кислой капусты. Чуть позже она поняла, что капуста здесь ни при чем, это был запах долго лежавшего грязного тела.
- Федун! Федун! - голос, напугавший поначалу не на шутку Изместьева и чем-то напоминавший Высоцкого, хрипел из глубины дома. - Куды ездил тако-долго? Кто тоби отпущал?
В маленькой светелке, напоминавшей келью, полу-сидела, полу-лежала на деревянной койке бледная оплывшая седая женщина, по-видимому, свекровь. По блуждающему взгляду Изместьев догадался, что свекровь слепа. По скрипу половиц свекровь догадалась, что кто-то вошел к ней. Правая рука мгновенно описала круг в воздухе, едва не зацепив сноху за кофту:
- Это ты, Кулюшка? Вернулась, доченька… А дитятко где? Внучок мой где? Слава господу, дождались мы с Тасенькой. Кое-как дожили, слава богу. Как тяжко-то было…
- Это я, мама, я, - с трудом выдавил из себя Изместьев, без труда диагностировав у свекрови последствия геморрагического инсульта. - А внучка твоя у Феди на руках. Внучка у тебя, мама, внучка.
- Ты мамой-то меня… первый раз… - всхлипнув, прошептала свекровь, и по отвисшим щекам покатились крупные слезы. - Доченька… Кулюшка моя… Дай, обниму тебя… Может, в последний раз…
Стараясь не дышать носом, Изместьев обнял зарыдавшую чужую женщину. В единственной "живой" руке свекрови при этом он ощутил недюжинную силу, а взгляд наткнулся на медицинскую "утку" на широком подоконнике, прикрытую почему-то полотенцем. С уткой невозмутимо соседствовали фиалки, алоэ и герань.
Ступая обратно по скрипучим половицам, доктор подумал, что не выдержит и нескольких дней проживания здесь, - не то, что всю оставшуюся жизнь. Медицинский нюх, привыкший на вызовах к различным запахам, тем не менее яростно сопротивлялся витавшим ароматам, то и дело провоцируя рвотный рефлекс.
Вслед доктору из кельи тем временем звучало уже знакомое:
- Федун! Ты пропал, чо ли? Сколько можно тебя ждать?
- Что тебе, старая? - огрызнулся Федор, едва только вошел через порог. - Дня прожить не можешь! Прекрасно знашь, куда я уехал. Хватит гундеть без продыха!
- Кумушки второй день нет, прости, господи, - навзрыд послышалось из "кельи". - Сгинула кормилица-то наша. Как вчерась утром ушла, так и… А я что сделаю?
- Ты куды смотрела, старая?! - зарычал Акулин муж, едва не бросив ребенка на пол. - Кто пас их вчера?
- Дык, Митрофан, язви его в дышло! - эдак по-сапожному выразилась свекровь. - Остались без молочка мы…
- Ты с ним говорила? - рычал Федор. - Говорила, я спрашиваю?
Новорожденная от кабаньего рыка, понятное дело, проснулась и заголосила на всю избу.
- Погодите, погодите, - решила Акулина вместе с ребенком взять инициативу в свои руки. - Это что же, значит, ты, куманек, еще вчерась куда-то слинял, сутки где-то барахтался, а коровка, стал быть, исчезла? На маму нечего орать, сам виноват!
Федор начал вращать глазами и глубоко дышать.
- Это тебя совершенно не касается, - голос единственного мужчины в доме едва не сорвался на откровенный визг. - Может, ты и зарабатывать начнешь, кикимора, а? И семью кормить? Что молчишь?
- Может, и начну зарабатывать, и кормить! И тебя, жидормота, не спрошу!
Если Изместьеву "вожжа попадала под хвост", то достать ее оттуда было чрезвычайно трудно. Качая дочурку, он внимательно осматривал интерьер дома, и с каждым взглядом все более убеждался, что жить в подобной обстановке никак нельзя.
- Мамочка, не ругайтеся, - умоляла родителей в свою очередь старшая дочь.
- Вы бы перестали матькаться, а сходили на Будыкино болото. Сдается мне, тама Кумушка-то наша, - отрезвляющая фраза раздалась из-за занавески в тот момент, когда Акулина собралась покинуть ненавистную избу раз и навсегда.
- И то верно, - внезапно остыл муженек. - Разобраться всегда успеем. Сейчас на скору руку перекусим и - в путь. А там видно будет.
"На скору руку" - значит, смешать вареную картошку с вонючим "постным" маслом, обильно приправить луком и под мутную "самогоночку" смачно отправлять в рот кусок за куском. Причем, кто из родственников - муж или свекровь - преуспел в самогоне больше, Акулина так сразу бы и не определила…
Она готова была приготовить что-то и посущественней, да не нашлось в избе других продуктов. Пить самогон она наотрез отказалась, поскольку являлась на тот момент кормящей матерью.
Алло, что за кружева?
Если по-трезвому рассудить, отбросив эмоции, то проект следует потихоньку сворачивать. Можно, конечно, оборвать все на середине. Обидно до чертиков, но работать без помощника Павел не может. Информации, принесенной Кедрачом в клюве, едва хватило, чтобы качественно адаптировать одноклассника в прошлом. Сейчас остро требуются факты, наступать надо "по всем фронтам". Сюжет, что называется, завертелся, пошел.
Придется Изместьева вернуть обратно целым и невредимым, иного решения не просматривается. Все будет выглядеть приснившимся кошмаром. Как в качественном триллере.
Да, Егорушка, нагадил ты прилично. Все научные изыскания последних лет - коту под хвост. Заменить тебя однозначно некем.
Подобный поворот событий следовало предвидеть заранее, лошадей, что называется, считают на берегу. Огромная предварительная работа фактически уничтожена. Фантастические деньги "профуканы", все усилия сведены на нет.
Кедрач - сволочь! Это ему так не пройдет. Чуть позже, не сейчас, Павел им займется… Этому вшивому театралу мало не покажется. Ишь, возомнил себя борцом за справедливость. Совесть в нем проснулась. А раньше где она была? Когда писал сценарий под названием "Вперед, в прошлое", о чем думал? Когда собирал разрозненную информацию по библиотекам о далеком 1984-м, почему тогда совесть помалкивала?
Тогда можно было еще остановиться, спустить все на тормозах. Никто бы ничего не понял, было бы не так обидно. Сейчас, когда Павлу приходится "дневать" и "ночевать" в лаборатории, поскольку на нем лежит главная ответственность: за жизнь Изместьева в течение всего эксперимента. Сейчас у него совершенно нет времени ни на что. У него не сорок рук, а всего две. В такой момент и - предать. Неслыханно!
Кедрач был "глазами" и "ушами" Аркадия в далеком 1984-м. Все, с чем сталкивался "там" Изместьев, предварительно черпалось Егором из различных источников, к которым, кроме него, никто не имел доступа. Все шло, как по маслу. Пока театралу моча не ударила в голову.
Такое нафантазировать! Как здорово была им придумана эрмикция, перемещение голограммы души в пространстве! Как талантливо они с Поплевко все "обстряпали"! Гениально! Недаром парень когда-то занимался с Кедрачом в одной театральной студии. Все было разыграно, как по нотам. И вот, когда осталось лишь довести дело до конца… Осталось - дело техники… Кедрач оставил его один на один с проблемой. Сам смылся. И Ворзонин не может ничего поделать. Весь накопленный арсенал психотерапии - здесь не помощник.
Плюнув и выругавшись, он вскочил, надел халат и вышел в коридор. Несколько последних суток он находился в клинике. Шутка ли: его одноклассник с огромным количеством датчиков на теле лежал под огромным стеклянным колпаком…
Час назад точно лежал.
Внезапно почуяв неладное, Ворзонин побежал наверх. Лестничные пролеты мелькали, словно железнодорожные полустанки мимо летевшего "во весь опор" скорого. И с каждым полустанком нарастало волнение: что-то случилось. Но что могло случиться? Проснуться Изместьев не мог: медикаментозный сон - надежная вещь. Вмешаться в процесс кроме Кедрача никто был не в состоянии: никто не знал об эксперименте. Уж Ворзонину это было хорошо известно. Медсестра наблюдала за больным как за обычным гипертоником. Режиссер, весь в расстройстве, покинул клинику, в этом можно было не сомневаться. Тогда что? Что так давит на психику?
Ворзонин влетел в терапевтический блок подобно вихрю. Первое, что бросилось в глаза, - благополучно спящая медсестра за столиком. А второе было пострашнее. Там, где должен был находиться больной, сиротливо лежали электроды и невинно белели простыни. Да, еще подушка. И - все.
- Где? - заорал Павел, едва не поскользнувшись на кафеле. Стекла задрожали от его голоса. - Я тебя спрашиваю, Надежда, где он?
- Кто? - спросонья совсем юная девушка ничего не могла понять: лишь потирала глаза и потягивалась. - Больной? А где он? Я не знаю даже… Он здесь был. Куда делся… Так, наверное, вышел.
- Больной, черт возьми, без сознания! Вышел! - Ворзонин чувствовал, что готов разорвать "засоню" на части. Еще немного, и произойдет непоправимое. - Ты куда его дела? Я зачем тебя сюда посадил? Зачем тебе плачу такие бабки?!
- Как? Где он? Что с ним? - Надежда, наконец, "въехала" в ситуацию. - Ой, Павел Родионыч, простите, задремала…
- Я тебя так прощу, - задыхаясь от ярости, кричал Ворзонин. - Что ты виноватой в принципе больше никогда не сможешь быть. Я тебе покажу Павел Родионыч! Растяпа! Раззява!
Шаря по пустой функциональной кровати руками, словно надеясь нащупать там человека - невидимку, доктор хрипел, икал и трясся. В голове вольтовой дугой вспыхивал вопрос: "Куда он делся?"
Пару дней назад, когда Ворзонину показалось, что наркоз недостаточно глубок, он увеличил дозировку снотворного. У Изместьева произошла остановка сердца. Павел, в принципе, был готов к такому повороту. Именно для таких случаев был приобретен новенький дефибриллятор.
Сердце быстро завели, все показатели пришли в норму. Но почему-то с тех пор в душе психотерапевта живет какая-то неясная тревога. Выходит, не зря она там поселилась. Не зря!
Кедрач не мог Аркашку ни освободить, ни разбудить. Что происходит? Что он, психиатр с большим стажем, не учел? Где утекла информация? Или это… за пределами его понимания? Но… как такое возможно?
Он подошел к рыдающей медсестре, положил ей руку на затылок.
- Ну, ладно, ладно… Водопад из слез не стоит устраивать. Лучше вспомни, что ты видела. Что ты помнишь? Как это происходило?
- О чем вы? - всхлипывая, кое-как выговорила медсестра. - Я ничего не видела. Я не знаю, куда он делся. Недавно он лежал, а сейчас…