Павел поймал себя на том, что несколько минут уже рассматривает простой незамысловатый гроб из красного дерева, подходящий по размерам.
- Скажите, какая у вас стоимость доставки? - поинтересовался Павел у женщины в строгом брючном костюме шоколадного цвета. Такими бывают шляпки у некоторых белых грибов, хотя и не у всех. Но Ворзонин считал их самыми вкусными.
- По городу бесплатно, - сообщила "шляпка белого гриба".
- Спасибо. Я, пожалуй, возьму его. Выпишите, пожалуйста.
Кивнув женщине, Павел пошел оплачивать покупку, не переставая при этом рассуждать.
Неделю времени, которое "путешественник" отсутствовал для окружающих, Павел решил списать за счет последующей госпитализации. В стационаре Изместьева "промурыжат" несколько дней, а Ворзонин потом легко превратит это в докторской памяти в один день. Таким образом, временные параметры будут состыкованы.
Осталось лишь грамотно преподнести отцу смерть сына, гармонично вписать в контекст. Последние несколько суток Павел только тем и занимался, что жил жизнью коллеги. Думал, как Аркадий, чувствовал, прогнозировал поступки, предугадывал реакции.
Повздорив с женой и сыном, ушел мужик из дома, решил вкусить аромат истинной свободы. Ситуация стандартная, житейская. Ну, решил от отчаяния спрыгнуть с шестнадцатого этажа на воздушную подушку. Остроты захотелось, экстрима. Это встречается намного реже, но все же встречается. После такого прыжка сам бог велел недельку - другую в больнице поваляться. И все! И ничего больше!
За время отсутствия от передозировки скончался его сын-наркоман, отец про это не знает. Жена не сообщила - от горя и обиды. Разве такого не может быть?! Ситуация абсурдная, но допустимая. Трагическую новость Изместьев узнает позже, когда похороны пройдут и все будет чики-пуки.
Примерно через час после разговора с волчарой психотерапевт был в клинике.
Изместьев Павлу не понравился. Равнодушный, даже слегка заторможенный, коллега и одноклассник не интересовался ничем и никем: ни Ольгой, ни Савелием. Это притом, что Павел заботливо сохранил в его памяти и жену, и сына. Добросовестно ожидая вопросы со стороны "больного", Ворзонин пока решил ничего тому не сообщать. Хотя, надо признать, совесть психотерапевта не давала хозяину спокойно спать.
Так и не решившись начать разговор первым, Ворзонин задал несколько ничего не значащих вопросов и вышел из палаты. В коридоре его ждал… волчара. Халат на нем, надо признать, сидел как сбруя на ящерице.
- Здесь-то вам чего нужно?! - решив, что лучшая защита - нападение, доктор задал вопрос как можно непринужденней. - Вы мешаете процессу реабилитации, вызываете ненужную панику среди персонала.
- Может, ты пирсингом балуешься, Самоделкин? - спросил саркастически человек-волк. - Лучше признаться сразу, потом поздно будет.
Оттолкнув ненавистного "гостя", Ворзонин поспешил в ординаторскую. Вслед ему раздалось:
- Не забудь про ночь с тринадцатого на четырнадцатое! И паспорта не забудь захватить, свой и Изместьева.
Проконтролировав, чтобы оплаченный гроб унесли из торгового зала, Павел приступил к выбору венков, траурных лент и прочей атрибутики. Время поджимало, предстояло еще многое успеть.
Два момента во всей этой истории не давали ему покоя, два вопроса оставались без ответов. Первый: связана ли смерть Савелия с таинственным исчезновением отца? И второй: как и кому удалось отыскать Изместьева в глубинах мироздания? Не было доктора, не было!
Как психотерапевт отечественной школы, Ворзонин стоял на твердых материалистических позициях. Впрочем, следовало признать, что события последних дней здорово пошатнули его убежденность в незыблемости этих самых позиций. Но не более того!
Поворот ключа
Почему никто не боится показаться банальным? Или это чувство притупилось, оно не характерно для нашего кибернетически выверенного времени? Изместьев давно размышляет над этим вопросом, с разных ракурсов смотрит на него. Астрологи твердят, что обостренное чувство банальности свойственно некоторым знакам, с которыми можно даже поссориться, если сегодня одеться так же, как вчера, накормить тем же, чем вчера… Но какие именно это знаки, Изместьев не помнил. Разве в них дело?
Сразу видно, его юная коллега не принадлежит к их числу, она из другой когорты. Сидит перед ним, держит на коленях набитый фруктами пакет из гипермаркета и даже не краснеет. Принесла бы чего-нибудь домашнего, к примеру, нафаршированные перцы или блины со сгущенкой… Откуда у всех "посещенцев" стереотип: фрукты, апельсины, бульон? Он не "желудочно-кишечный", он - летун, дельта-планерист. Ему можно и сациви с "Хванчкарой", и пельмешки под водочку-с… Он всего-то - спрыгнул с шестнадцатого этажа на подушечку. Почему ему то, что и всем? Он - эксклюзивен, неповторим. Он - самородок, можно сказать.
- Здорово осунулись, Аркадий Ильич, - наперекор его мыслям невнятно выдала Леночка. - Будто после туберкулеза или из тюрьмы… Правда, правда, уж мне-то вы можете поверить, Аркадий Ильич. Ну, ничего, на дежурствах я вас откормлю, можете мне верить.
- Ты умеешь поднять настроение, - попытался изобразить обиду больной. - Один черт, что дежурство, что вне работы.
- Ирония ваша ни к чему, - быстро нашлась Леночка. - С какой бы еще целью я принесла вам фрукты? Чтобы цвет лица у вас изменился. И чем скорее, тем лучше. Мне без вас скучно работать. Что-то не то, понимаете? Как я выяснила у лечащих докторов, руки-ноги у вас целы. Значит, скоро выпишут.
- Сколько мы работаем, Ленок, ты все обо мне печешься. Что б я, значит, не простудился, не похудел. Но все как-то с подковыркой, в качестве прикола, что ли…
- Как большинство боссов, шефов… руководителей, короче, вы ко мне необъективны, - поджала густо накрашенные губки коллега. - Хотя… что это я возомнила?! Кто я такая, в конце концов?! Так, ни шило, ни мыло. Серая пришибленная мышь, дожидаюсь, когда за мной котяра пожалует. Лапой своей накроет и пристану я, наконец, к берегу.
Изместьев взглянул на девушку с нескрываемым удивлением. Даме тридцать, а все кличут Леночкой. Семьей так и не обзавелась, в мединститут поступала раза три, но все не судьба… Фельдшер-анестезистка, так по вызовам и мечется. Как-то незаметно она появилась в бригаде, стала незаменимой. Впрочем, он от нее отличается лишь уровнем ответственности и окладом. А институт, который закончил… Это было так давно, что доктор подчас сомневается, было ли вообще это в жизни, и с ним ли. Реальность такова, что он находится в одноместной палате клиники неврозов, и первым его посетителем оказалась именно эта девушка.
- Зря ты так, - постарался он выдавить улыбку. - Я к тебе отношусь по-доброму. Нежно, трепетно, даже возвышенно. Ты такой же человек, как и я. Как и все остальные.
- Аркадий Ильич, Аркадий… - озираясь на дверь палаты, вдруг затараторила Леночка. - Зачем вы прыгнули с такой высоты? Вы хотели… вы хотели… Себе доказать? Такую подушку организовать внизу - это ж надо соображать! Никаких предвестников не было… Я имею в виду - признаков такого поступка. Почему бы не посоветоваться?! Помогли бы наверняка.
- Кто? Уж не ты ли? - игриво "уколол" доктор девушку, и тотчас пожалел об этом.
- А хоть бы и я, - запальчиво прошептала Лена, поставив пакет ему на кровать и промокая глаза платочком. - Вы слепой истукан. Работаете, как кресалом в пещере первобытный … какой-нибудь. Считаете, что если вам все равно, то и другим наплевать на вас, да? Вы ж с людьми работаете. Доверять им надо! Вам плохо было с нами? Признайтесь, плохо, да? Почему вы решили уйти? Это накладывает на всех нас… не тень, не груз какой-то… Осадок оставляет в душах.
- Ни о чем таком я не задумывался, Ленок, - как можно шире, до боли в челюстях, улыбнулся Изместьев. - Просто хотелось проверить себя.
- Вы что, школьник-максималист? - она вдруг сложила руки на груди, словно отчитывающая нерадивого ученика преподавательница. - Все время требуется чего-то доказывать самому себе? Неужели время не лечит? Сами со стороны себя видели?
- Честно говоря, нет, - скривился он, слегка покраснев. - Не задавался такой целью. Здорово все переполошились из-за меня. Там, коллеги, друзья, родственники…
- Не то слово. Я, похоже, нервный тик заработала из-за вашего прыжка-полета. Видите, как щека у меня дергается, - она неожиданно склонилась над ним, он даже различил запах ее духов. - С этой стороны заметно?
Доктор зажмурился, словно пытаясь рассмотреть у себя внутри причину собственного столь поразительного равнодушия. Ему действительно все равно, почему он "сиганул" с высоты вниз своей башкой, слегка седеющей на висках; ему плевать, расплачется сейчас в порыве нахлынувших чувств перед ним его боевая подруга или, скрипя своими коралловыми зубками, выскочит в коридор. Ему по барабану!
Что он помнит из вчерашнего, позавчерашнего? Ну, решил прыгнуть, остроту испытать, поскольку все осточертело в этой жизни. А чтобы не так страшно было - побеспокоился о подушке. Что в этом удивительного? Все вполне объяснимо и понятно. Ему, по крайней мере.
Он позаботился или кто-то другой, какая разница?! Мир не без добрых людей. Важно, чтобы в трудную минуту кто-то пришел на помощь.
- Да вы совсем о другом думаете! - отскочила Леночка от него, замахав руками. - Или о другой. Конечно, кто я такая, чтобы на меня обращать внимание! Так, девушка из деревни, из глуши.
Боже, какие мы обидчивые! Как мы любим губешки-то надувать! Так и есть, направилась к выходу. Что бы такое душевное напоследок, вдогонку бросить?
- Из какой хоть деревни, скажи, девушка, - как можно доверительней поинтересовался "больной", - в какой глуши я остаток дней суровых своих проведу?
- В Кормилицах проведешь. Это название тебе о чем-нибудь говорит? - прозвучало за секунду до того, как дверь палаты захлопнулась.
Вместе с услышанным на доктора навалилась резкая сонливость. Он прикрыл веки и попытался унять невесть откуда появившееся сердцебиение.
Кормилицы… Кормилицы… Где он мог слышать этот географический термин? То, что слышал совсем недавно, в этом не было никаких сомнений. Надо попытаться вспомнить, надо попытаться. Словно в его мозг вставили ключ, подходивший к нему идеально, и повернули на пол-оборота. Но пол-оборота, как выяснилось, недостаточно для того, чтобы вспомнить все.
Сосредоточиться на сказанном только что ушедшей коллегой не получилось. Осторожно приоткрыв дверь, в палату проник сутулый невысокий мужчина в белом халате с худощавым лицом и близко посаженными глазами. В руках он держал увесистую спортивную сумку.
Какое-то время он стоял у дверей, внимательно разглядывая Изместьева. Потом улыбнулся, подошел к кровати и протянул руку:
- Вы помните меня, Аркадий Ильич? Я - Карл Клойтцер.
- Кто, простите? - Прищурился, пожав протянутую руку, Изместьев. Словно ему помешали расслышать сказанное, хотя в палате и в отделении в эту минуту царила полная тишина.
Сутулый долго рассматривал широко открытые глаза, немного бледное лицо Изместьева. Наконец, сделал заключение:
- Что ж, тем лучше.
- Чем лучше? - недоуменно переспросил доктор. - Прекратите говорить загадками, я не понимаю.
- Собирайтесь, Аркадий Ильич. - Сутулый поставил сумку на кровать рядом с сидевшим Аркадием, расстегнул на ней молнию. - Здесь спортивный костюм вашего размера.
- Но я никуда идти не собираюсь, - начал неуверенно Изместьев. - У меня курс реабилитации после падения…
Сутулый замер на пару секунд, чему-то усмехнулся про себя.
- Да знаю я все про вас. Реабилитация вам в принципе не нужна, во всяком случае, у господина Ворзонина - точно.
Доктор почесал затылок, махнул рукой и начал переодеваться.
Я разожгу его любовь!
У похорон не только свой цвет, но и свой неповторимый запах. Это запах хвои. Хвойная дорожка по асфальту до катафалка, и потом, вслед за процессией. Словно лес, сама природа шагнула за свою границу, нарушив ее единственный раз… Забрав у Ольги любовь, смысл, цель. Все на свете.
Только что начался сентябрь, школы распахнули свои двери для детворы, а Ольга хоронит сына. Тоже, кстати, школьника. Он должен был пойти в одиннадцатый. Но не пошел. Слишком большой, неподъемной для его неокрепшего организма оказалась доза наркотика, которую он вколол себе. И вот теперь лежит в гробу…
Савелий так и останется школьником. Навсегда.
Кто ее одел в траур, кто все организовал, она не помнит. Скорее всего, Павел. Незаметно и настойчиво Ворзонин вошел в ее жизнь. Когда Ольга осознала, что Савелия, ее кровинки, самого любимого на земле человека больше нет, силы оставили ее. Павел приходил и уходил, с кем-то созванивался, давал указания, просил, требовал. Перманентно присутствовал в ее жизни, вдруг в одночасье ставшей ненужной и бесцельной.
Восковое лицо сына на белой отороченной подушечке словно летело над катафалком. Ольга различала его так явственно, что самой хотелось взлететь, обнять его. Но под руку ее поддерживал Павел, как бы напоминая о бренном земном существовании.
Неожиданно Ворзонин высвободил руку. Ольга пошатнулась, и Павел тотчас подхватил ее за плечи.
- Оленька, дорогой мой человечек, - горячо зашептал он ей в самое ухо. - Я должен сообщить тебе что-то очень важное.
- Не сейчас, Паша, не сейчас, - запротестовала она, пытаясь освободиться от его объятий. - Неужели ты не понимаешь?!
- Я все понимаю, Оля, но другого времени может не быть. Дело в том, что Аркадий… как бы это пограмотней сформулировать… Он вернулся, но он ничего не помнит. С ним что-то произошло за это время. Боюсь, что изменения необратимые.
- Ну и что, - насторожилась Ольга, перестав на мгновение всхлипывать. - Пусть не помнит, я жена ему. Я приложу все свои силы, всю любовь отдам, чтобы вернуть его к жизни. У меня больше кроме него никого не осталось. Я не в обиде на него за то, что его сейчас нет. Так и передай ему. Пусть не беспокоится об этом.
- Но он ничего и никого не помнит. Ни тебя, ни Савелия, как после клинической смерти, после глубокой комы, как ты не можешь понять!
Ольга вдруг остановилась, пристально взглянула на него. В ее глазах он прочитал такое отчаяние, что проклял себя несколько раз за то, что начал проект.
- У меня остается надежда, - прошептала она. - Ее у меня никто не отнимет. Я надеюсь, что он вспомнит. Науке известны такие случаи.
Увлекая ее вперед, чтобы не тормозить процессию, Ворзонин осторожно продолжил:
- Почему ты говоришь, что у тебя никого не осталось? А я? Меня полностью сбрасываешь со счетов? Я без тебя не могу жить, Оленька. Неужели после стольких мытарств ты не убедилась в этом?!
Она ничего не ответила. По ее щекам вновь покатились слезы. Павел достал чистый носовой платок и протянул ей.
- Эх, Паша, Паша… - приложив платок к щеке, простонала Ольга. - Я все это знаю, можешь не говорить. Но ты не знаешь, кем был для меня… Савушка, моя кровинка, мой единственный…
- Знаю, Оленька, все знаю, - Ворзонин чувствовал ком в горле, он сам был готов разрыдаться в эту минуту. - Я уважаю твои чувства, ты можешь полностью положиться на меня.
- И Аркадий… после всего, что случилось. Он мой муж, мы с ним прожили столько лет. Они не прошли даром. И свой крест я намерена нести до конца. Он вспомнит, он все вспомнит, я уверена в этом.
- Но он не любит тебя, - выдал последний козырь Павел. - Я последнее время как бы жил его жизнью. В его сердце нет любви.
- Я разожгу ее, у меня найдутся силы. Не сомневайся, - Ольга освободилась от его руки, слегка отстранившись. - Так что, прости, если сможешь. И… спасибо тебе за все.
Он молча шел рядом с ней какое-то время, потом постоял на обочине, глядя вслед удаляющейся процессии. Когда все скрылись за поворотом, медленно направился в клинику.
Даже после превращения Марины Гачеговой в волчару он не чувствовал себя так паршиво. Опустошенность, казалось, звенела в ушах. Когда он проходил мимо автостоянки, ему стоило больших усилий не запустить первым попавшимся камнем в стекло одной из иномарок. То же самое желание возникало в отношении стекол трамваев, троллейбусов, окон ближайших домов.
Все напрасно! Все!!! Как с гор сходит снежная лавина, сметая все на своем пути, так психотерапевту хотелось одним махом подвести черту под всей предыдущей жизнью. Зачем чего-то достигать, если рядом нет того, кого ты любишь?! К чему эти жалкие усилия, потуги? Без поддержки любимого человека это - ничто.
Ольга будет разжигать пепел любви Аркадия. Смех! Он ее недостоин, он мизинца на ее ноге не стоит. Этот рефлексирующий ловелас. Под его оболочкой оказалось столько комплексов, что Ворзонин за голову схватился, когда все разглядел во время многочисленных сеансов.
Как можно любить это ничтожество?!
Нет, допустить этого он не может. Павел не стал пользоваться лифтом, помчался по лестнице, перепрыгивая через три ступеньки.
Пролетев по коридору, как вихрь, едва не сбил с ног медсестру.
- Павел Родионыч, Павел Родионыч, - накинулась на него Наталья, заплаканный вид которой вызвал у психотерапевта резь в глазах.
- Ну, что на этот раз? - изобразив смертельную усталость, выдохнул доктор.
- С больным что-то не то происходит, - с трудом сдерживаясь, чтобы не разрыдаться, доложила медсестра. - И я здесь абсолютно ни при чем, не надо меня сверлить взглядом. Он стал другим, сами посмотрите. К тому же сейчас его нет. Совсем нет.
- Как это - нет?! - почти прошипел Павел. - Я четко сказал, следить за ним в три глаза и никого не пускать.
- Мы и следили, и не пускали, - растерялась медсестра, разведя руками. - Но этот посетитель как-то сам там появился. Вдруг появился, и все. А потом их не стало. Обоих.
- М-м-м, - зажмурившись, как от зубной боли, и сжав кулаки, Ворзонин поспешил в палату.
Обнаружив там пустоту, выскочил в коридор. Схватив одну из табуреток, запустил ею в окно. Звук разбившегося стекла прокатился по коридору, в образовавшуюся "пробоину" потянуло холодом и сыростью.
- Суки все! Мразь! Свиньи!!! Пошли все к чертям собачьим! Ненавижу! Увольняю к едрене-Фене! Все свободны! Без пособий, на все четыре стороны. Живите, как хотите!
Потом, немного остыв, застегнул верхнюю пуговицу рубашки и направился к лестнице. Больше его в этот день никто не видел.
Часть третья
МРАК БУДУЩЕГО
Катастрофа
Они брели по шпалам под моросящим дождем. Аркадий не чувствовал ни холода, ни влаги на лице. Возможно, сказывались многочисленные инъекции последнего времени в клинике Ворзонина.
Сутулый постоянно ежился, то и дело поправляя капюшон левой рукой. Правую он из кармана плаща не доставал.
- Может, оно и к лучшему, Аркадий Ильич, что не помните ничего из своего прошлого, - неторопливо вводил его в курс дела сутулый, назвавшийся каким-то Карлом Клойтцером. - Жизнь настолько непредсказуема, что не ведаешь, какой сюрприз она преподнесет тебе за поворотом.
- Скажите, - неожиданно для себя спросил Изместьев. - Почему я прыгнул с высоты шестнадцатого этажа? Вы наверняка знаете. Из-за ссоры с женой Ольгой?! Оттого, что ушел из дома, я этого сделать не мог. В это никто не поверит.