Когда они вошли в ее квартиру, нянька спала на кушетке в гостиной. Вилли еще не вернулся. Никто не звонил, сообщила нянька, а Билли долго читал, пока не заснул, тогда она выключила свет, стараясь его не разбудить. Нянька - молодая девушка лет семнадцати, красивая, курносенькая студентка в коротких носочках, очень стеснительная, была ужасно смущена, что ее застали спящей. Гретхен налила в два стакана виски. Нянька навела порядок в ее комнате, собрала все разбросанные вокруг газеты, сложила их в аккуратную стопку на подоконнике, взбила подушки на кушетке.
Горела только одна лампа. Рудольф и Гретхен сидели, словно две тени: Гретхен - на кушетке, подобрав под себя ноги, а Рудольф - на удобном большом стуле. Они, устав за день, не торопясь потягивали виски, благословляя чуткую тишину. Когда они допили виски, Рудольф тихо встал со своего стула и налил еще. Снова сел.
Откуда-то издалека до них донесся визг сирены "скорой помощи". Где-то, видимо, несчастный случай.
- Ему это доставляет удовольствие, - наконец вымолвила Гретхен. - Этот парнишка практически уже ничего не мог сделать, он был абсолютно беспомощным, но Томас продолжал наносить ему сильные удары. Я всегда думала, что человек на ринге зарабатывает себе на жизнь кулаками - своеобразный способ получить деньги, и тут ничего не поделаешь. Но то, что я увидела сегодня вечером, это совершенно другое. Как ты считаешь?
- Довольно странная профессия - боксер, - согласился Рудольф. - Трудно сказать, что творится в голове боксера, когда он дерется на ринге.
- Разве тебе не было за него стыдно?
- Ну, я бы сказал несколько иначе. Мне было не по себе. В Америке насчитывается, по крайней мере, десять тысяч боксеров-профессионалов. Ведь они чьи-то сыновья, братья.
- Нет, я не разделяю твоего мнения, - холодно сказала Гретхен.
- Знаю.
- А эти уродливые трусы фиолетового цвета, - сказала она, словно нашла тот предмет, на который она могла бы излить всю свою ненависть, чтобы освободиться от кошмара этого вечера, изгнать его.
- Мне кажется, это наша общая вина: твоя, моя, наших родителей. Мы несем ответственность за то, что Том очутился в таком мерзком месте.
Рудольф молчал, медленно потягивая виски. "Мне ведь о ней ничего неизвестно, я всегда был чужаком", - сказал ему Томас в раздевалке. Когда его фактически изгнали из семьи, он, тогда еще мальчишка, отвечал на унижение в семье в самой грубой, самой примитивной манере - кулаками. Когда он стал постарше, реакция оставалась той же. У них у всех в семье течет в жилах кровь Акселя Джордаха, который убил двух человек, как он сам когда-то признался Рудольфу. Том, по крайней мере, никого не убивал. Может, такое напряжение благотворно сказывается на нем?
- В каком мы все живем дерьме, - сказала Гретхен. - Все, без исключения. И ты тоже, Рудольф. Тебе вообще что-то доставляет удовольствие в жизни, Руди?
- Ну, у меня другое представление о жизни. Во всяком случае, не в таких выражениях.
- Понятно. Монах от мира коммерции, - резко сказала Гретхен. - Вместо обета нищеты ты дал обет богатства. Что же лучше в конечном итоге?
- Ты, Гретхен, сейчас несешь такую чепуху! - Он уже жалел, что поднялся к ней.
- И заодно еще два обета, - упрямо продолжала она. - Обет целомудрия и обет послушания. Обет целомудрия - это ради нашей матушки, девы Мэри Пиз Джордах, не так ли? Ну а обет послушания - Дункану Калдервуду, преподобному настоятелю Торговой палаты Уитби.
- Теперь все изменится, - сказал Рудольф, не вдаваясь в подробности. Для чего ему защищать себя перед сестрой?
- Ты собираешься перепрыгнуть через монастырскую стену, отец Рудольф? Ты намерен жениться, насладиться женской плотью и послать Дункана Калдервуда ко всем чертям?
Рудольф, пытаясь унять охватывающий его приступ гнева, встал, подошел к столу, плеснул себе в стакан немного содовой.
- Глупо, Гретхен, - сказал он, стараясь казаться как можно более спокойным, - срывать на мне свою злость!
- Прости, - извинилась она, но голос ее по-прежнему был жестким. - Ах, я на самом деле самая худшая в семье. Живу с мужиком, которого презираю, занимаюсь бездуховной, мелкой, бесполезной работой. В Нью-Йорке любой, не прикладывая особых усилий, может меня трахнуть… Я шокирую тебя, братец? - насмешливо спросила она.
- Мне кажется, ты несправедлива к себе и говоришь то, что не соответствует тебе, - сказал Рудольф.
- Это не шутка, - сказала Гретхен. - Может, тебе нужен список? Начнем с Джонни Хита? Ты вообразил себе, что он так хорошо к тебе относится из-за твоих прекрасных сияющих глаз?
- Ну а что думает об этом Вилли, не скажешь? - спросил Рудольф, не обращая внимания на ее уколы. Неважно, как все началось, по какой причине, - теперь Джонни Хит - его друг, и все тут.
- Вилли не думает ни о чем другом, кроме того, как подольше посидеть в барах и как иногда трахнуть какую-нибудь пьяную шлюху. Ему хочется жить в этом мире, как можно меньше работая, а на собственную честь ему наплевать. Чем ее меньше, тем лучше! Если бы каким-то необъяснимым образом у него в руках оказались оригинальные каменные скрижали с высеченными на них Десятью заповедями, то первое, что пришло бы ему в голову: какой туристической фирме подороже продать их, чтобы потом рекламировать экскурсии на гору Синай.
Рудольф засмеялся, и Гретхен, хотя и не хотела, тоже невольно засмеялась.
- Неудачный брак, как правило, способствует цветистой риторике, - заключила она.
Рудольф почувствовал некоторое облегчение, потому и засмеялся. Теперь, судя по всему, Гретхен выбрала для себя другую мишень, и ему не угрожали ее злые нападки.
- Знает ли Вилли, какого ты о нем мнения? - спросил он.
- Конечно знает. И он согласен со мной. Это самое отвратительное в нем. Он говорит, что в этом мире ему никто и ничто не нравится, ни мужчины, ни женщины, и меньше всего он сам. Он был бы ужасно удручен, если бы был другим, преуспевающим человеком, а не непутевым, как теперь видишь. Нужно держаться подальше от романтически настроенных мужчин.
- Почему в таком случае ты живешь с ним? - напрямик задал вопрос Рудольф.
- Ты, наверное, помнишь мое письмо, в котором я писала, что я в большом дерьме и мне нужно посоветоваться с тобой?
- Да, конечно, - Рудольф отлично все помнил, он помнил весь тот день.
Когда он на следующей неделе приехал в Нью-Йорк и спросил ее, что стряслось, она уклончиво ответила: "Ничего. Все образуется".
- Вообще-то я уже почти приняла решение развестись с Вилли, - сказала Гретхен, - и мне хотелось послушать, что ты скажешь.
- И что же заставило тебя изменить решение?
Гретхен пожала плечами.
- Заболел Билли. Поначалу казалось, что пустяк. Врач подумал, что это аппендицит, но все оказалось гораздо серьезнее. Мы с Вилли сидели ночами напролет у его кроватки, а я, глядя на его побледневшее, искаженное от боли лицо, на Вилли, который ни на минуту не отходил от ребенка, которого он безумно любит, подумала: неужели я такая безжалостная, что смогу и своего сына внести в печальную статистику, - ребенок, родившийся в браке, который распался, ребенок, который всегда будет испытывать тоску по дому, семье, ребенок, уже готовый пациент для психиатра. Ну… - голос у нее стал жестче, - этот милый приступ материнской сентиментальности нашел на меня. Если бы наши родители развелись, когда мне было девять лет, возможно, я стала бы лучшей женщиной, чем сейчас.
- Ты хочешь сказать, что ты решила разводиться?
- Только если суд мне оставит Билли. Но Вилли на это никогда не согласится.
Рудольф сделал большой глоток из стакана. Он все еще колебался. И наконец решился:
- Может, ты хочешь, чтобы я что-то предпринял в отношении его? - Он никогда не задал бы ей такого вопроса, если бы не видел ее горьких слез в такси.
- Ну, если только это что-то изменит и пойдет на пользу дела, - сказала Гретхен. - Я хочу спать с одним мужчиной, а не с десятком. Я хочу быть честной женщиной, сделать что-то полезное, в конце концов. Боже, как мне близка эта пьеса Чехова "Три сестры". "В Москву, в Москву…" Москва - это мой развод. Налей-ка мне еще, пожалуйста, Руди.
Она протянула к нему свой стакан.
Рудольф подошел к бару, налил до краев оба стакана.
- Ты, я вижу, пристрастилась к виски.
- Нет, если бы…
Вновь до них долетел вой сирены "скорой помощи". Машина удалялась, стихал и визг сигнала. Если она близко, то это - предостережение, если далеко - то плач. Эффект Доплера. Может, это все тот же несчастный случай, а "скорая" кружит по городу и никак не доедет до больницы? Или она мчится по одному из бесконечных вызовов, а тем временем на улицах большого города обильно льется кровь?
Рудольф принес ей стакан, а она, сидя, поджав под себя ноги, внимательно его изучала.
Где-то пробили часы. Час ночи.
- Ну, - сказала Гретхен, - по-моему, Томми со своей женой уже покончили со своим обедом из блюд китайской кухни. Может, это единственный счастливый брак в семействе Джордахов. Может, они на самом деле любят друг друга, с уважением относятся друг к другу, лелеют друг друга, точно так же, как они обожают китайскую еду, как любят развлекаться в теплой, мягкой постели.
В замке входной двери заскрежетал ключ.
- Ах! - воскликнула Гретхен. - А вот и наш ветеран при всех своих регалиях вернулся домой.
Вилли вошел в комнату, стараясь не шататься.
- Привет, дорогая, - сказал он. Подошел к Гретхен, поцеловал ее в щеку.
И теперь, как всегда, когда Рудольф долго не видел Вилли, он казался ему ужасным коротышкой. Может, в этом его главный изъян, его рост.
Он дружески помахал Рудольфу:
- Ну, как поживает принц коммерции?
- Можешь его поздравить, - сказала Гретхен. - Сегодня он подписал контракт.
- Поздравляю, - сказал Вилли. Он огляделся. - Боже, как здесь темно. О чем это вы здесь беседовали? О смерти? О могилах? О темных делишках, совершаемых в ночи? - Подойдя к бару, он вылил остатки виски из бутылки в стакан. - Дорогая, у нас нет еще одной?
Машинально Гретхен встала, пошла на кухню. Вилли проводил ее тревожным взглядом.
- Руди, скажи, она рассердилась на меня из-за того, что я не пришел к обеду?
- Нет, по-моему, нет.
- Как я рад, что ты здесь, - сказал с облегчением он. - В противном случае, мне бы прочитали нотацию, очередную, семьсот двадцать пятую по счету…
Гретхен вошла в гостиную с бутылкой виски в руке.
- Спасибо тебе, дорогая, - взяв у нее из рук бутылку, откупорил ее и долил свой стакан до краев. - Ну, а чем вы занимались сегодня вечером?
- У нас было семейное сборище, - сообщила ему Гретхен, не вставая с кушетки. - Мы ходили на боксерский матч.
- Что такое? - Вилли явно был озадачен. - О чем она говорит, не объяснишь, Руди?
- Она сама расскажет тебе обо всем попозже. - Рудольф встал, не допив и наполовину последний стакан. - Мне пора. Завтра рано вставать, почти на рассвете. - Он чувствовал себя неловко в компании Вилли, притворяясь, что сегодняшний вечер ничем не отличается от всех других, предыдущих, притворяясь, что Гретхен ничего ему не говорила о нем. Наклонившись, он поцеловал сестру. Вилли проводил его до двери.
- Спасибо, что пришел, помог моей старушке скоротать вечер, - сказал он. - Мне всегда муторно, чувствую себя таким дерьмом, когда приходится оставлять ее дома одну. Но сегодня этого никак нельзя было избежать, клянусь.
"Я не бил тебя по голове, - вспомнил Рудольф слова негра. - Клянусь, я не бил тебя по голове".
- Для чего тебе, Вилли, извиняться передо мной?
- Послушай, - сказал он. - Она что, пошутила, ну, по поводу боксерского матча. Что такое? Какая-то загадка или в этом что-то есть?
- Нет никакой загадки. Мы на самом деле ходили на боксерский матч.
- Никогда не понимал эту женщину, - вздохнул Вилли. - Если мне хочется посмотреть боксерские бои по телевизору, мне приходится уходить из дома к приятелю, смотреть у него. Ну, ладно. Думаю, она действительно сама все расскажет. - Он пожал руку Рудольфа своей теплой рукой. Рудольф вышел за дверь.
Он слышал, как Вилли закрыл за ним дверь, набросил цепочку. "Опасность таится внутри, Вилли, - хотелось сказать ему. - Ты запираешь ее сейчас сам в своем доме". Он не торопясь спустился по лестнице. Интересно, где бы он сам был сейчас? Был ли бы вот так же пропитан воздух в его квартире супружеской изменой и полной неудовлетворенностью браком их обоих, если бы тогда, в ту памятную ночь в 1950-м, когда он звонил по внутреннему телефону в номер 923 отеля "Сент-Мориц", ему ответила бы Джулия? Если бы я был человеком верующим, подумал он, углубляясь все дальше в непроглядную ночь, то поверил бы, что Бог уберег меня.
Рудольф обдумывал свое обещание помочь сестре с разводом на ее условиях. Главное - не ошибиться и сделать первый, продуманный, логический шаг, а он - человек логичный. Где бы найти надежного частного детектива? Нужно спросить у Джонни Хита. Он наверняка знает, этот бизнесмен, рожденный специально для Нью-Йорка. Рудольф тяжело вздохнул. Ему уже стало противно от одной мысли, что Гретхен войдет в контору детектива; он уже заранее ненавидел этого сыщика, которого не знал, который будет всю неделю готовиться к тому, чтобы шпионить и следить за тем, как окончательно погибает разбитая вдребезги любовь.
Рудольф, оглянувшись, в последний раз посмотрел на дом, в котором только что был и где поклялся вступить в заговор. Он знал, что уже никогда не сможет вновь подняться по этой лестнице, пожать маленькую руку этого глупого, впавшего в отчаяние человека. И у двуличия должны быть свои рамки.
Глава шестая
I
Утром он помочился с кровью, но ее было немного, и боли он не чувствовал. Поезд мчался через тоннель. Он посмотрел в окно на свое отражение. Да, видок еще тот, зловещий, из-за этой повязки над глазом, но вообще-то ничего особенного, убеждал себя он, ничем не отличается от любого другого джентльмена, направляющегося в банк.
Неяркое октябрьское солнце освещало холодную, голубоватую воду в Гудзоне. Поезд проезжал мимо тюрьмы Синг-Синг, и он подумал, вот сейчас эти несчастные зеки всматриваются сквозь решетки в своих камерах в эту широкую, свободную, текущую к морю реку, вспоминают прошлую жизнь.
- Жалкие негодяи! - сказал он вслух. Рукой похлопал по выпирающему из кармана пухлому бумажнику. По пути в центр города он забрал у букмекера свои семьсот долларов. Может, ему все же удастся закрыть рот Терезе парой сотен, ну, от силы двумя с половиной, если поднимет хай.
Том вытащил бумажник. Все бумажки по сотне. Он выудил одну купюру, стал ее внимательно разглядывать. Вот он, один из отцов-основателей, Бенджамин Франклин, уставился на него. Похож на чью-то старенькую мамочку. Должно быть, был куда круче, чем выглядит, иначе его физиономии ни за что бы не попасть на такую крупную банкноту. Разве не он сказал: "Джентльмены, мы будем вешать всех вместе или по отдельности?" А я вот даже школу не окончил, с сожалением подумал Том, чувствуя себя немного растерянным перед отрезком истории стоимостью в сто долларов. "Эта банкнота является законным платежным средством для выплаты любых долгов как частным лицам, так и общественным организациям и подлежит приему как таковое как в государственном казначействе, так и в любом отделении федерального резервного банка" - так гласит надпись на купюре.
Если это не законное платежное средство, то что же тогда это такое, черт подери? Подписано аккуратным, замысловатым почерком некоего Айви Бейкера Приста, казначеем Соединенных Штатов. Парень с таким именем разве обойдется без этих мудреных словечек: "законное платежное средство" вместо "деньги", "денежные обязательства" вместо "долги"?
Томас, аккуратно свернув купюру, сунул ее в боковой карман. И эта сотня скоро присоединится к компании таких же сотенных, которые сейчас лежат в темном банковском подвале в такой ясный, солнечный день.
Сидевший перед ним человек, пошуршав газетой, открыл ее на спортивной странице. Томас заметил, что он читает репортаж о вчерашнем боксерском матче. Интересно, что скажет этот тип, если он, похлопав его по плечу, скажет: "Послушайте, мистер, это я вчера там дрался. Не хотите ли получить репортаж о бое из первых рук, так сказать, с самого центра ринга?" Вообще-то все статьи о бое в газетах были неплохими, а "Ньюс" на последней полосе даже поместила фотографию Вирджила, пытающегося подняться после рокового для него удара. А он, Том, стоит в нейтральном углу и смотрит на него. Один спортивный журналист заявил, что этот бой дает Томасу Джордаху реальную возможность оказаться в ряду претендентов на звание чемпиона, а Шульц перед его выходом из дома позвонил ему и, страшно волнуясь, сообщил, что какой-то импресарио из самой Англии видел по телевизору его бой и приглашает его на состязания в Лондоне, которые начнутся через шесть недель.
- Мы выходим на международную арену, - восторженно тараторил Шульц. - Можем провести бои по всему континенту. И ты всех их уложишь. Там у них, в Англии, нет такого боксера в средней весовой категории, который мог бы сравниться с тобой. Все они наполовину хуже Вирджила Уолтерса. И еще этот мужик сказал, что заплатит часть черным налом, и нам не придется вносить большую сумму в проклятую налоговую декларацию.
Итак, если хорошенько поразмыслить и принять во внимание последние новости, то он должен был чувствовать себя прекрасно. Вот он сидит в вагоне, тюрьма давно осталась за спиной, а в ней полно ребят, покруче его, Тома, и, может, даже они менее виновны в чем-то по сравнению с ним. Но на душе у него скребли кошки. Тереза устроила скандал по поводу того, что он ничего не сказал ей про пари и про его снобистскую семейку, как она выразилась. Она чувствовала себя обиженной, что он никогда и ничего о них ей не говорил, будто он скрывал от нее бог весть какое сокровище или что-то еще.
"Эта твоя сестричка так смотрела на меня, словно я грязь под ее ногами. А твой воображала-братец в такси опустил окошко, словно от меня несло, как от кучи навоза, и отодвинулся в самый угол с таким брезгливым видом, что если дотронется до меня, то тут же заразится триппером. Боже! Не видели родного брата десять лет и даже не соизволили выпить с ним чашку кофе! Очень мило. А ты, великий боксер, не проронил ни слова, будто ничего особенного и не происходит!"