Государственный секретарь воздержался от замечания, что в глазах западного общественного мнения это вполне понятно, поскольку исламисты выиграли партию и верховодят теперь даже в правительстве.
- Чем становятся в этом контексте наши стратегические договоренности? - спросил представитель Вашингтона.
- Если они направлены на укрепление мира, мы их подтверждаем. Если же их цель - агрессивное военное вмешательство, то они становятся недействительны. А к чему этот вопрос, неужели вы предусматриваете войну?
- Нет, - ответил застигнутый врасплох американец. - Но всегда лучше говорить с позиции силы.
Президент покачал головой.
- А как же ваши атомные ракеты? - продолжал государственный секретарь.
- Они в своих пусковых шахтах, - ответил президент с улыбкой. - Их регулярно осматривают во избежание аварии. Но они обезврежены.
- А если на вас нападут?
- Кто? Теперь, когда мы заморозили нашу военную ядерную программу, Индия всерьез задумывается, к чему ей ее собственная. Это ведь недешевое удовольствие.
Последние слова сопроводила широкая улыбка.
Американец был растерян так, словно президент прочитал ему тибетскую молитву. Очевидно, его собеседник жил в каком-то другом мире.
- Но как же ваши заказы военных самолетов у "Локхида" и "Боинга"? - не сдавался вашингтонский представитель.
- Насколько я помню, договор с "Локхидом" так и не был подписан. Вряд ли нам необходимо увеличивать число самолетов-истребителей. В любом случае, индийские "Миги" не слишком новы, а их пилоты - не лучшие в мире. Все это дело прошлое, господин государственный секретарь.
Американец некоторое время пребывал в задумчивости. Он уже не мог угрожать приостановкой американской помощи: она и без того иссякла с 1991 года, когда Соединенные Штаты заподозрили, что Пакистан обзавелся атомным оружием.
- Это муллы навязали вам такую политику?
- По правде говоря, она им самим была навязана.
- Кем? - спросил американец, надеясь получить наконец ответ.
- Наби Эманаллой.
- Этим типом?
- Это святой человек.
- И как он навязал им эту политику?
- Своими словами. Своими поступками. Это и в самом деле посланец Божий.
Казалось, президент задумался. Госсекретарь побоялся отклонения беседы в сторону теологии.
- Вы встречались с ним?
- Один раз. Жаль, что он не занимается политикой. Но от этого он отказывается наотрез.
Государственный секретарь Соединенных Штатов распрощался с президентом Пакистана с таким чувством, будто возвращается на Землю с планеты Сатурн.
Два человека, посетившие Мурада Танзиля в Пешаваре, говорили не на урду, а на пушту. Так что слуги бывшего торговца оружием не поняли, о чем шла речь; они только услышали звонок, когда визитеры проходили через рамку металлоискателя, установленную в дверях. Тотчас же явились три охранника, и чужаков попросили вывернуть карманы и сдать на время оружие.
Танзиль и в самом деле принял меры предосторожности. Многие повстанцы злились на него за то, что он оставил свой промысел.
Он принял обоих. Часто бывая в Кандагаре, он говорил на пушту так же хорошо, как и по-персидски.
Те поклонились, обмен любезностями был безупречен. Оба продолжали жевать свой насвар - ужасающую смесь из табака и пряностей, комочек которой они засовывали в рот с самого пробуждения. Тем временем слуги принесли чай и фрукты.
Посетители объявили, что прибыли из Афганистана и желали бы купить АК-47, ставшие редкими или слишком дорогими на рынке в Кандагаре. Он ответил, что отошел от дел и сожалеет, что не может их удовлетворить. Те удивились: наверняка ведь у него осталось какое-нибудь оружие?
- Никакого, - ответил он. - Все передано в главное интендантское управление армии.
Посетители нахмурились. Зачем же отдавать оружие армии? В таком случае, он ведь знает кого-нибудь, кто добудет им товар?
Танзиль понял, что они, сидя в своих богом забытых горах, и слыхом не слыхали о последних событиях.
- Два моих товарища по ремеслу оставили этот промысел так же, как и я, - ответил он. - Боюсь, что ни в Пешаваре, ни в Карачи вы не найдете оружия, которое ищете.
Действительно, самым неожиданным результатом "пакистанского отказа" стало сокращение, а потом и исчезновение рынка оружия. Какой же мусульманин, достойный этого имени, решился бы преступить заповедь пророка?
Афганцы побагровели от гнева. Но как же защищаться их собратьям по оружию, если традиционно снабжавшие их пакистанские купцы отказывают им?
- В том-то и загвоздка: защищаться или нападать? - спросил Танзиль.
- Даже когда мы нападаем, мы защищаем наше дело! - возразили они. - Что с тобой такое творится? Стал отступником?
Бывший торговец оружием хранил спокойствие. Он напомнил им слова Корана, которые сам недавно узнал из уст Эманаллы: "Бог ненавидит нападающего".
Разочарованные покупатели вспылили и осыпали Танзиля бранью. Тот позвонил, и охранники выставили буянов за дверь.
Ночью оба пуштуна вернулись, пробрались в дом через окно и тяжело ранили Танзиля. Прибежавшие охранники оглушили убийц, связали, а своего хозяина немедленно доставили в Миссионерский госпиталь.
Тот еще раньше дал слугам наказ: если с ним случится несчастье, они должны немедленно известить самого министра внутренних дел. Что и было сделано. Разбуженный на заре министр решился побеспокоить Эманаллу, который проживал в его доме.
- Это по поводу твоего слуги Мурада, - сказал мулла. - На него напали те, кому неведомо слово Божье.
- Я хочу его видеть, - заявил Эманалла.
Вертолетом доставили его в Пешавар, потом машиной - в госпиталь, где лежал Танзиль - между жизнью и смертью. Один удар кинжалом пришелся в живот, другой - в плечо, Мурад потерял много крови. Жена, старший сын Танзиля и слуги, сидевшие в коридоре, со страхом узнали проповедника, которого видели по телевидению. Прибежал хирург.
- Учитель, - сказал он посетителю, которого сопровождали двое полицейских, - его жизнь держится на волоске. Только потому, что это ты, я позволяю приблизиться к нему. Мы сделали операцию и переливание крови, но он почти без сознания. Нам не удается сбить жар…
Хирург проводил посетителя к раненому. Кроме врача присутствовали две медсестры. Эманалла склонился над Танзилем. Тот был мертвенно-бледен, глаза закрыты. Капельница через иглу в запястье и кислородная маска на лице питали ту малость жизни, которая еще теплилась в нем. Лоб блестел от пота.
- Мурад, - сказал Эманалла, кладя ему руку на забинтованную грудь, - твой час еще не настал.
Танзиль открыл глаза и увидел проповедника. Из его горла вырвался такой ужасный крик, что врачи и санитары сочли это началом агонии. Раненый сорвал кислородную маску, его тело выгнулось. Он с силой стиснул руку того, кто пришел к нему на помощь. Потом расслабился. Пот струился по его шее и груди.
- Учитель, позвольте… - пробормотал врач, пытаясь отстранить Эманаллу.
- Нет, оставьте его, - сказал раненый. - Он возвращает мне жизнь…
Он захотел сесть. Эманалла и сиделка помогли ему. С криком сломя голову прибежала жена. И застыла на пороге, ошеломленная увиденным. Сиделка попыталась опять надеть раненому кислородную маску.
- Мне она больше не нужна, - сказал тот. - Дайте лучше попить. У меня в горле пересохло.
Женщина бросилась к изножию кровати, вся в слезах. Эманалла поднял ее.
- Не плачь, - сказал ей супруг. - Я снова жив, сама видишь. Этот человек пришел. Он посланец Божий.
Он повернул голову к своему спасителю, глубоко вздохнул и улыбнулся:
- Так ты врачуешь не только душу…
Хирург, второй врач и прочий персонал стояли словно громом пораженные.
- Не понимаю… - бормотал хирург. - Он же был при смерти… Одно только небо…
- Верно, - сказал Эманалла. - Одно только небо.
8
Он сидел на берегу реки Лиари. Один. Смотрел на лодки, плывшие вниз по течению, к морю. Большинство разноцветных суденышек шло под парусами, другие, помельче, двигались силой своих шумных моторов, но все они в конце концов достигнут моря. На противоположном берегу, вдоль которого тянулась Мирза-Алам-Хан-роуд, живописные, битком набитые автобусы плевались выхлопными газами. Время от времени проезжали моторикши, собранные из мопедов.
Двое детей, мальчик и девочка, спустившись к самой кромке воды, запускали пестрый воздушный змей. За ними шла женщина.
Его сейчас знала вся страна, но для него это не имело значения. Это было даже некстати. Почитатели посылали ему в мечеть расшитые шальвары, благовония, сандалии. Девушки предлагали ему себя, а старики валялись в ногах.
Однако он не нуждался ни в чем и не мог ничего им предложить, кроме божественного света.
Человеческое существо, глядя на мир, становится пустым и ничтожным, потому что видит только зыбкий мираж. Временами ему там видятся змеи и розы, переливчатые рассветы и трупы. Беспрестанно изменяясь, этот мираж и зрителя принуждает меняться. Человек на заре уже не тот, что на закате, а в полдень не тот, что в полночь. Человек зимой не тот, что весной. Подросток не то же самое, что старик. Если же человек принимается смотреть на мир, то превращается в клубящийся туман, не имеющий твердой основы, носимый по воле ветра.
В непроницаемый туман, куда божественный свет и впрямь не может проникнуть.
Представители духовенства такие же. Читают свои книги, а думают лишь о самих себе. О своей собственной экзальтации.
Он покачал головой. Накануне он воспользовался темнотой, чтобы сходить в один из кинотеатров Карачи на показ какого-то индийского фильма, болливудской поделки.
И смеялся над лицемерными предлогами, выдуманными сценаристом, чтобы показать прелести героини, чтобы пощекотать похотливость самцов и возбудить у самок желание отождествить себя с этой пухлой красотой. Сама же история была просто нелепа: речь шла о юной девушке, которую из-за незаконной беременности преследовала собственная семья, и та, чтобы заработать на жизнь и воспитать дочку, стала танцовщицей в сомнительном заведении. Пока один мужчина не увлекся ею - до потери рассудка, разумеется. И хотя мужчина был не в ладах с законом, она спасла его из когтей врагов и исправила своей пылкой любовью.
При одном воспоминании об этой истории, назидательной и жалкой одновременно, он прыснул со смеху.
Не столько даже убожество людей удручало его, сколько их неисправимый инфантилизм. Их агрессивность была агрессивностью бабуинов. Страсть - волнением лисы в пору течки. А стремления не выше, чем у ужа, который ищет сухой камень на солнышке.
Женщина окликнула детей, слишком близко подошедших к реке. Воздушный змей упал в воду, и они хныкали. Она взяла из рук мальчика палочку, на которую накручивалась нитка, и стала осторожно подтягивать потерпевший крушение воздушный корабль к себе, стараясь не сломать. Ребенок спросил, полетит ли он снова.
- Когда высохнет, - ответила она.
Женщина поднялась на берег, держа промокшую игрушку обеими руками. На какой-то миг ветерок прижал ее темное сари к совсем еще юным формам. Она заметила Эманаллу и застыла, удивленно воззрившись на незнакомца. Дети обогнали ее, продолжая идти вверх по дороге. Он выдержал взгляд, и, хотя внешне остался безучастным, его это слегка позабавило.
В конце концов она сделала к нему несколько шагов и вытянула шею.
- Это точно ты, - сказала она вдруг хрипло, прерывающимся голосом.
Какое-то время они молчали, глядя друг на друга.
- Я все думала… - сказала она, сглотнув слюну. - Все думала, как такой человек, как ты, наби, может выносить жизнь.
Он звонко рассмеялся, и в теплоте этого смеха чувствовалась какая-то глубинная юность. Она тоже невольно засмеялась, заразившись быть может.
- Что ты хочешь этим сказать?
- Разве ты не посланец Господа? Ты же видишь ангелов и исцеляешь больных и раненых. А тебя окружают эти прямоходящие четвероногие!
- Сколько горечи!
Была ли она сама ранена? Наверняка, раз называла себе подобных четвероногими.
Дети окликнули ее, спрашивая, высох ли воздушный змей, и она ответила, что скоро высохнет.
- Это твои?
- Нет, наби, это дети моего брата, он вдов и немощен. У меня самой нет детей.
Неужели бесплодна? Ведь красива и по возрасту должна быть замужем.
- Так ты жалуешься на своего мужа?
- У меня его нет, наби.
Он вопросительно посмотрел на нее.
- Тебе не понять… - пробормотала она. - Ты живешь в другом мире, в мире веры.
Он подавил улыбку.
- Может, поэтому я и смотрю на мир более спокойным взглядом. Почему ты называешь людей четвероногими?
- А разве ты сам не видишь? Нажива и разврат - вот их единственные цели в жизни. Как я могу связать свою жизнь с диким зверем?
Горячность ее тона выдавала возмущение.
- Даже диких зверей можно укротить, - ответил он, удивившись. - Но, честно говоря, они не дикие звери. Разве ты не видела, как они откликнулись на слово Божье?
- Но кто же им снова его напомнит?
- Ты.
- Я? - воскликнула она удивленно. - Но я всего лишь женщина, И даже не совершила паломничества…
- Не все верующие совершили паломничество. Разве ты не Божье создание?
- Но они отворачиваются от меня, потому что я женщина и не ношу покрывала.
Эманалла кивнул.
- Эти люди не знают Книги. Пророк нигде не говорит, что женщина ниже мужчины. Что же касается покрывала, то он советовал закрывать женам лица, дабы избежать нескромных речей, но не говорил: "прикажи". Покрывало носят из скромности, однако это не принуждение.
Она удивленно покачала головой.
- И все же… Ты мужчина, да еще, кроме того, святой. Разве женщина посмеет сказать им, что они заблуждаются, и напомнить им Книгу? Прости, я отвлекла тебя от твоих размышлений. Но я была взволнована и удивлена… Такой просветленный человек, как ты… Не сердись на меня за дерзость.
- Я и не думаю, - сказал он, разочарованный тем, что не убедил ее. - Да хранит тебя Бог.
Она собралась продолжить свой путь.
- Воздушный змей высох, - сказал он.
В самом деле, уже вся вода стекла с промасленной бумаги. Только на тростниковом каркасе еще кое-где виднелись следы сырости. Подошли дети и с любопытством уставились на человека.
- Тетя, - сказала девочка, - а это не тот актер, которого мы видели по телевизору?
Эманалла подавил беззвучный смех. Молодая женщина одернула племянницу и доверила воздушный змей мальчугану, посоветовав подняться повыше и раскручивать нитку, когда его подхватит ветер.
- Дети, - заметила она, - не умеют отличать реальность от вымысла.
Выходит, раз его видели по телевизору, он превратился в сказку!
- Этим они не отличаются от взрослых, - возразил Эманалла. - Чем более проницательными считают себя люди, тем чаще принимают все за вымысел. Кроме самих себя, разумеется.
- Вот и ответ на вопрос, который ты не задавал, - сказала она. - Я не хочу быть для мужчины ни животным из плоти, ни вымышленным существом. Скажи, наби, это возможно?
Она изъяснялась удивительно естественно и непринужденно.
- Это дано не всем. Ведь тогда нужно сначала воспитать этого человека, прежде чем связать себя с ним.
- Воспитать? Неужели люди - дети?
- Те, что видят только плоть или вымысел или же вымысел о плоти, - да.
- И как же их воспитывают?
- Я тебе уже сказал. Им напоминают слова пророка. Ибо в Книге есть все. Их учат серьезности и внутренней улыбке. И жару сердца.
- Как же этому учат?
- Напоминая людям, что они живут один только день и, если не пропитаются полуденным светом, их ночь будет вечной.
Она по-прежнему стояла перед ним в задумчивости.
- Я неисправимая болтунья! - сказала она наконец. - Опять отняла у тебя время.
- Если я научил тебя чему-нибудь, оно не пропало даром.
- Ты часто приходишь сюда?
Он опять бросил на нее вопросительный взгляд.
- Хочешь вернуться?
- Я больше не осмелюсь, наби…
- Я ведь сказал, если я научил тебя чему-нибудь, ты можешь прийти завтра.
- Какая же я несчастная, - сказала она, улыбаясь.
- Почему?
- Потому что догадываюсь, что единственный мужчина, которого смогу полюбить, - это наби.
Она испытующе смотрела на него некоторое время, наверняка подыскивая слова. Потом тряхнула головой и сказала:
- Да пребудет с тобой Господь.
И побежала догонять детей на берегу.
9
Покушение на Мурада Танзиля и его чудесное исцеление стали главной новостью арабоязычной прессы. И многих телепередач тоже.
Тем не менее редакционная статья "Таймс оф Карачи" открыто задавала вопросы, волновавшие публику:
ИСЦЕЛИТ ЛИ НАБИ ВСЕ ЖЕРТВЫ ПРОТИВНИКОВ ДУХА МИРА?
Мы уже увидели благие последствия мирной политики, принятой правительством под влиянием наби из Карачи. Наш главный сосед пересмотрел свою воинственную позицию, которой придерживался на протяжении полувека.
Тем не менее многие из наших братьев мусульман в других странах возмущаются нашим миролюбием. Некоторые из них, привыкшие к борьбе и даже к терроризму, не понимают, почему мы отказываемся принять их сторону. Они остаются глухи к осуждающим агрессию словам Корана, которые напомнил наби. Они считают нас малодушными, чуждыми нашим традициям, а когда кто-то из наших торговцев отказывается продать им оружие, учиняют над ним расправу. Такого рода террористические акты вполне могут повториться и даже принять больший размах.
Нам не стоит забывать, что операции "Аль-Каеды" и прочих террористов, провозгласивших себя защитниками ислама, вызывают симпатии в широких народных массах. Не пора ли разъяснить этим массам, почему они ошибаются? Не требуется ли нам более пространное, но при этом более четкое богословское определение политики мусульманской страны в отношении войны и терроризма?
Президент и совет министров сочли вопрос здравым.
Кое-кто рассудил так же. На следующий день после выздоровления Мурада Танзиля в дом к министру внутренних дел, у которого проживал Эманалла, явился некий человек и попросил о встрече с наби. Его положение в обществе быстро преодолело сдержанность министра: это оказался подполковник Фарух Эзмалла из ISI. Даже министр внутренних дел подумал бы дважды, прежде чем отказать в услуге этому учреждению. Ведь общеизвестно было, что даже президент не обладал абсолютной властью над этим своего рода государством в государстве.
Подполковнику сказали, что наби пьет чай в саду. Он был проведен к нему самим министром и почтительнейше поздоровался, как то и подобало в отношении гостя министра внутренних дел. Его тучное тело (восемьдесят восемь кило при метре семидесяти шести) облекали штатские одежды.
- Оставляю вас, - сказал министр.
- Наби, - сказал Эзмалла, - для меня большая честь познакомиться с тобой. Огромная честь.
Наби покачал головой, еле скрывая удивление, которое вызвал у него этот визит.
- Я бы хотел задать тебе несколько вопросов о положении дел в Пакистане и о перспективах, которые открываются для этой страны под защитой божественного всемогущества.
- Слушаю тебя, - сказал наби.