Имей Хенрик хоть какое-нибудь представление о фру Карин Окерблюм, он бы поостерегся. Он же летит вниз головой во все ямы, без оглядки попадает во все ловушки. Ее способность выуживать признания хорошо известна. Сейчас у нее на губах играет безмятежная улыбка, руки Хенрика связаны синей шерстяной нитью. Пряжа сматывается споро.
Карин. Вы, кандидат, завтра едете в Сёдерхамн навестить вашу мать?
Хенрик. Пожалуй, я поеду прямо в Уппсалу.
Карин. Но до начала семестра есть же еще время?
Хенрик. Мне надо найти комнату и устроиться. Кроме того, подучить церковную историю.
Карин. Вот как, вы сдавали экзамен по церковной истории. У профессора Сюнделиуса, наверно?
Хенрик. Да. Довольно неудачно.
Карин. Профессор Сюнделиус - настоящий мучитель студентов. Я помню его еще молодым, он бывал у нас в доме. Видный юноша, но страшно надутый. Потом он женился на деньгах и каменном особняке и сделал карьеру в кругу политиков-либералов. Говорят, все идет к тому, что он станет министром.
Карин Окерблюм бросает взгляд в окно, она, кажется, о чем-то задумалась. Но тут заело нитку, и она, наклонившись, распутывает пряжу.
Карин. Как вам у нас понравилось?
Хенрик. Спасибо, все было прекрасно. Эрнст - хороший друг.
Карин. Эрнст - славный мальчик. Мы с Юханом невероятно гордимся им. Но пытаемся обуздать свои чувства. Иначе, возлагая на него слишком большие надежды, мы рискуем затормозить его развитие.
Хенрик. По-моему, Эрнст не чувствует никакого давления. Он необычайно свободный человек. Пожалуй, единственный по-настоящему свободный человек из тех, кого я знаю.
Карин. Меня радуют ваши слова, кандидат.
Хенрик. Я очень привязан к нему. Он мне как брат.
Карин. Мне кажется, что и Эрнст рад вашей дружбе. Он это повторял неоднократно.
Хенрик. Вы, фру Окерблюм, только что были настолько любезны, что спросили, как мне понравилось у вас. Я ответил, естественно, что все было прекрасно. Это не совсем правда. Я испытывал страх и напряжение.
Карин. Господи, друг мой! Почему страх?
Хенрик. Семейство Окерблюмов для меня - незнакомый мир. Хотя моя мать и положила столько трудов на мое воспитание.
Карин. Милый мальчик! Неужели было так тяжело?
Хенрик. Все бы ничего, если бы я не чувствовал критического отношения.
Карин. Критического отношения?
Хенрик. Семья настроена критически. Меня взвесили на весах и посчитали слишком легким.
Карин (смеется). Послушайте, кандидат! Так бывает во всех семьях, мы наверняка ничуть не хуже других. И, кроме того, у вас два весьма компетентных и преданных защитника.
Хенрик чересчур поздно сообразил, что капкан захлопнулся. Возможностей защищаться у него сильно поубавилось.
Хенрик. Дело, быть может, обстоит гораздо хуже. Я чувствовал себя нежеланным.
Фру Карин чуть улыбается, продолжая сматывать пряжу. Она не сразу отвечает, что приводит его в замешательство. Ему, верно, чудится, что он зашел слишком далеко, преступил границы вежливости.
Карин. Вы так считаете?
Хенрик. Прошу извинить меня. Я не хотел быть невежливым. И все же не могу освободиться от ощущения, что меня здесь едва терпят. Особенно мать Эрнста и Анны.
Снова молчание. Фру Карин утвердительно кивает: я поняла вас и собираюсь обдумать ваши слова.
Карин. Я попытаюсь быть откровенной, хотя, не исключено, буду вынуждена ранить ваши чувства. В таком случае это произойдет ненамеренно, моя антипатия, или как это еще назвать, не носит личного характера. Мне даже кажется, что я смогла бы питать дружеские и материнские чувства к юному другу Эрнста. Ведь я вижу, что он эмоциональный, ранимый и мягкий человек, который уже испытал удары жестокой во многом действительности. Моя антипатия, если мы назовем так мое отношение к вам, связана целиком и полностью с Анной. Я хорошо знаю свою дочь и считаю, что ее привязанность к вам, кандидат Бергман, приведет к катастрофе. Это сильное слово, я понимаю, что это может показаться преувеличением, но тем не менее я вынуждена употребить именно слово "катастрофа". Жизненная катастрофа. Не могу представить себе более невозможного и рокового сочетания, чем наша Анна и Хенрик Бергман. Анна - девочка избалованная, с сильной волей, эмоциональная, нежная, исключительно умная, нетерпеливая, грустная и веселая одновременно. Кто ей нужен, так это зрелый человек, способный воспитывать ее с любовью, твердостью и самоотверженным терпением. Вы очень молоды, плохо знаете жизнь, и, как я опасаюсь, давно носите в своей душе глубокие раны, не поддающиеся ни лечению, ни утешению. Анна придет в отчаяние от своих безнадежных попыток унять боль и исцелить. Поэтому я прошу вас…
Фру Карин смотрит на растущий в ее руках синий клубок, прикусив губу, щеки ее пошли красными пятнами.
Хенрик. Разрешите мне кое-что сказать.
Карин. Да. (Рассеянно.) Конечно.
Хенрик. Для меня подобный разговор неприемлем. У вас, фру Окерблюм, как у матери Анны, могут быть какие угодно причины отравлять меня описанием моей жалкой духовной жизни. Заверяю вас, что большинство стрел попало в цель. Яд, вероятно, окажет задуманное действие. Тем не менее ваши нападки непростительны. Постороннему человеку, будь то сама Богоматерь, не дано понять то, что происходит в душах двух людей. Ваша семья имеет обыкновение читать по вечерам Сельму Лагерлёф. Разве из прочитанного вам не стало ясно, что писательница говорит о любви как единственном земном чуде? Чуде, которое преображает. Единственном настоящем спасении. Может, ваша семья считает, что писательница все это выдумала, чтобы сделать свои мрачные сказки чуть привлекательнее?
Карин. Я прожила достаточно долгую жизнь, но ни разу не видела и намека на чудо - ни земное, ни небесное.
Хенрик. Вот именно, фру Окерблюм. Австралия не существует, потому что фру Окерблюм не видела Австралии.
Фру Карин бросает острый, но уважительный взгляд на Хенрика Бергмана. На ее губах мелькает улыбка.
Карин. Боюсь, наша беседа становится чересчур теоретической. На практике же ситуация такова, что я всеми силами и всеми средствами буду препятствовать дальнейшим любовным отношениям моей дочери.
Хенрик. По-моему, это нереальное решение.
Карин. Что же в нем нереального?
Хенрик. У вас нет возможностей помешать Анне. Думаю, такая попытка приведет лишь к ненависти и ссорам.
Карин. Будущее покажет.
Хенрик. Вот именно, фру Окерблюм! Будущее покажет последствия роковой ошибки.
Карин. Чьей ошибки?
Хенрик. Я иду к Анне рассказать о нашем разговоре. Потом посмотрим, что нам делать.
Карин. Кстати, а как с вашей помолвкой, кандидат? Я имею в виду, конечно, помолвку с Фридой Страндберг? Насколько я понимаю, вы ее не разорвали. Фрёкен Страндберг по крайней мере отрицает факт разрыва.
Хенрик опускает руки с остатками синей пряжи. Ему в голову забили гвоздь. Гвоздь проник в самое сердце, в желудок. Взгляд Хенрика теряет всякое выражение.
Хенрик. Откуда вам…
Карин. Откуда нам известно? Мой пасынок Карл провел расследование. Мы узнали правду еще за неделю до вашего приезда сюда.
Хенрик. И теперь вы расскажете эту правду Анне.
Карин. Я ничего не собираюсь говорить своей дочери. При условии, что мы с вами заключим соглашение.
Хенрик. Соглашение? Или ультиматум?
Карин. Хорошо, пусть ультиматум, если вы так придирчивы.
Хенрик. Я должен уехать?
Фру Карин требовательно кивает. Она держится спокойно и с достоинством. Ни на полном лице, ни в пронзительных серо-голубых глазах нет и намека на гнев.
Хенрик. Вы разрешите мне написать письмо?
Карин. Разумеется.
Хенрик. Эрнст знает?
Карин. Он ничего не знает. Знаю только я одна. И, конечно, Карл.
Хенрик. И на что же мне сослаться?
Карин. Вы хорошо умеете лгать. В данном случае это качество может пригодиться. Извините, это было гадко с моей стороны.
Хенрик. Я обязан написать правду.
Карин. Делайте, как считаете нужным. В любом случае слез не избежать.
Хенрик. Разрешите мне задать последний вопрос?
Карин. Пожалуйста.
Хенрик. Почему вы разрешили мне сюда приехать? Несмотря на то, что вам было все известно. Совершенно непостижимо.
Карин. Вы так считаете? Мне хотелось поближе посмотреть на предмет страсти моей дочери. А несчастье все равно ведь уже произошло.
Хенрик. Что вы имеете в виду под "несчастьем"?
Карин. То же самое, что и вы, кандидат.
Хенрик. В таком случае должен вам сказать, фру Окерблюм, что вы грубо ошибались.
Карин. Вот как, ну-ну. А сейчас?
Хенрик. Это касается только нас с Анной.
Карин. Идите и пишите письмо, кандидат Бергман! И уезжайте трехчасовым поездом. Анна вернется позже, когда…
Хенрик. …когда меня уже не будет.
Пряжа кончилась, клубок смотан. Карин Окерблюм и Хенрик Бергман встают, не глядя друг на друга. За эти последние минуты между ними выросла стена непримиримой вражды на всю жизнь.
После разговора фру Карин чувствует себя словно выжатый лимон и места себе не находит. То сидит с книжкой в руках, но читать не в состоянии и сдвигает очки в золотой оправе на лоб. То стоит посреди комнаты, прижав палец к губам, а правую руку положив на бедро, потом видит свое отражение в зеркале и отворачивается. Ходит взад и вперед по лоскутному ковру, наклоняется, поправляет бахрому.
Слышно, как открывается и закрывается кухонная дверь - фру Карин осторожно выглядывает из-за шторы. Ну конечно, на лестнице стоит Хенрик, Лисен выносит ему пакет с бутербродами, он беззвучно благодарит, протягивает на прощание руку, берет потрепанный чемодан и быстрыми шагами идет к калитке и лесной тропинке. Карин подмывает открыть окно и вернуть его, но в то же время она осознает, что случилось нечто непоправимое.
Она-то, пожалуйста, готова отвечать. Она никогда не отказывалась от ответственности, и этот чужой человек должен был оставить их дом. Только ради Анны. Или? Хенрик выходит через калитку, не прикрыв ее за собой. Другие причины? Он лжец и обманщик, необходимо оградить Анну. Вот он скрылся из виду за деревьями на крутом пригорке. Открытое, ранимое лицо. Детское лицо. Но ведь это ради Анны? Все, его больше не видно. Не выношу подобной опасной умоляющей мягкости.
Фру Карин опирается ладонями на зеленое, без единого пятнышка сукно стола, волнами накатывает усталость, она сгибается и наклоняет голову. Теперь начнутся борьба, сражение.
Лисен на кухне готовит ужин, состоящий из зажаренной в печи щуки и крыжовенного киселя. Сири накрывает на стол. Карин словно бы случайно проходит через кухню, обронив мимоходом, что ушедшие на прогулку собираются под конец заглянуть к Берглюндам, чтобы отведать свежих сыров тетушки Греты. "Тогда у них к обеду не будет аппетита, - коротко отвечает Лисен. - Надеюсь только, что вернутся вовремя, щука превосходна… А кандидат-то взял и уехал", - говорит Лисен без всякого выражения. "Да, что-то с матерью", - рассеянно бормочет Карин, держась за ручку двери. "Но она ведь живет в Сёдерхамне, - по-прежнему вскользь говорит Лисен. - Чего ж он тогда так торопился на стокгольмский поезд?" - "Наверное, сделает пересадку в Борлэнге", - бросает Карин, перемещаясь в прихожую, где как раз появился Юхан Окерблюм, направляющийся в свою комнату. Он медленно, опираясь на палку, переставляет ноги. "Нам бы надо построить уборную внутри дома",- говорит он, останавливаясь. "Я талдычу об этом много лет", - отвечает его жена. "Зимой трудненько будет преодолевать пригорок", - замечает Юхан. "Будешь ведром пользоваться", - любезно отзывается Карин. "Да никогда в жизни! - Потом как бы вскользь спрашивает: - Хенрик Бергман вроде бы уехал?" - "Да", - отвечает уже с лестницы Карин. "Кажется, что-то с матерью? Ясное дело, это ты его выставила, - говорит начальник транспортных перевозок, переступив порог своей комнаты. - Впрочем, и хорошо сделала. Он неподходящая пара". - "Ты же был им так очарован", - с сарказмом отвечает жена. "Ладно, ладно, - говорит Юхан. - Молодой человек со своими взглядами. Но Анна, похоже, уж слишком увлечена, хотя, конечно, возраст у нее такой".
Дверь закрывается, Карин стоит на лестнице, не зная, подниматься ей или спускаться. Опять навалилась усталость, должно быть, климактерические явления, вдруг приходит ей в голову, и ей становится чуть легче. Войдя к себе, она слышит гудок стокгольмского поезда, приближающегося к станции.
Внизу во дворе Эрнст слезает с велосипеда и бросает на землю ранец и багаж. Мать открывает окно.
Карин. Ты вернулся первый?
Эрнст. Я подумал, что успею окунуться перед обедом. Хенрик дома?
Карин. Он только что уехал.
Эрнст. Что? Хенрик уехал?
Карин. Стокгольмским поездом.
Эрнст. Почему?
Карин. Точно не знаю. Кажется, что-то с матерью.
Эрнст. А Анна знает, что он уехал?
Карин. Откуда? Кандидат Бергман сказал, что напишет письмо.
Карин закрывает окно. "Что, собственно, произошло?" - спрашивает Эрнст, но мать, сделав вид, что не слышит вопроса, лишь пожимает плечами. Потом ложится на кровать, укрыв ноги пледом.
После краткого затишья - слишком краткого - она слышит, как подъезжают лошади и экипаж, с гамом и шумом выгружаются приехавшие, радостно кричат девочки, звенит велосипедный звонок - Карл пожелал ехать на велосипеде. Гвалт разносится по всему дому, смех и болтовня, бурно обсуждается вопрос, не искупаться ли перед обедом. Сердитый голос Марты. Оскар и Густав на террасе с виски. Внезапно бодрые шаги Анны. Вот она увидела письмо, вот открывает его, читает. Быстрые шаги, дверь, решительный короткий стук. Фру Карин не успевает ответить, дверь распахивается, на пороге Анна - бледная, с сухими глазами, в бешенстве. Она обвиняюще протягивает письмо матери, которая садится в кровати, тщетно пытаясь натянуть на себя плед.
Анна. Я не потерплю этого! Мама! Я не потерплю этого!
Карин. Не ори! Хочешь, чтобы весь дом услышал! Войди и закрой дверь. Сядь.
Анна захлопывает дверь, но остается стоять. Через минуту она овладевает собой.
Анна (спокойно). Он пишет, что мы больше никогда не увидимся.
Карин. У него могут быть свои причины.
Анна. В этом письме нет ни одной разумной причины. Кто заставил его написать? Ты?
Карин. Нет, я его не заставляла. Но узнав кое-какие обстоятельства, я посоветовала ему уехать и никогда больше не появляться.
Анна. Какие еще обстоятельства?
Карин. Мне бы не хотелось о них говорить.
Анна. Если я не узнаю правды, немедленно поеду и разыщу его. И никто меня не остановит.
Карин. Ты меня вынуждаешь.
Анна. Что известно вам, чего не знаю я? Про его невесту, что ли, эту Фриду? Об этом он мне сказал. Я знаю все. Он был со мной абсолютно откровенен.
Карин. Не думаю, что абсолютно.
Анна. Вы, мама, намеренно хотите сделать мне больно.
Карин. Послушай, девочка моя. У твоего брата Карла есть совершенно точные доказательства, что Хенрик Бергман продолжает жить с этой женщиной. Если желаешь, я могу…
Анна (жест рукой). Нет.
Карин. Если желаешь, я могу позвать Карла, чтобы он подтвердил свои сведения.
Анна (жест рукой). Нет.
Карин. В детали вдаваться не буду. Сама делай выводы.
Анна (жест рукой). Нет.
Карин (спокойно). С первого момента я почувствовала что-то неприятное в этом человеке. Конечно, он достоин сожаления, я имею в виду - безотцовщина, бедность, трудное детство. Все это очень трогательно, и не скрою, вызвало у меня определенное сочувствие и колебания. (Пауза.) Ты молчишь?
Анна. Значит, Карл шпионил?
Карин. Собственно, ему этого не понадобилось делать. Скорее, его просветили, и он счел нужным поставить в известность меня.
Анна. …я этого не потерплю.
Карин. …и что ты намерена делать?
Анна. …этого я не скажу.
Карин. …как бы то ни было, пора обедать. Ты, наверное, предпочитаешь поесть у себя. Я велю Лисен принести тебе молока и бутербродов.
Усталость фру Карин прошла, она энергично поднимается с кровати, складывает плед, расправляет покрывало и проверяет у зеркала прическу. Потом подходит к стоящей в дверях дочери.
Анна. …я этого никогда не прощу.
Карин (мягко). …кого ты никогда не простишь? Меня или твоего друга? Или, быть может, жизнь? Или Бога?
Анна (мрачно). Не говори больше ничего.
Карин. Когда ты все хорошенько обдумаешь, кое-что наверняка поймешь.
Анна. …я хочу побыть одна.
Карин. Бедная моя девочка.
Анна. …перестань! Перестань меня жалеть!
Фру Карин собирается что-то добавить, но передумывает и оставляет совершенно потерянную Анну одну.