Перед каждым вагоном для лошадей он выпрямляется, пронзительно кричит, прижавшись к дощатым стенкам, и дожидается ответа.
- Дамка! Ко мне, девочка!
И всякий раз в голосе его все явственнее слышится отчаяние.
Паровоз свистит, и вслед за его протяжным свистком раздается шипение и бормотание двигателя.
Голос Уолтера сипнет от крика.
- Дамка! Господи, ну где ты? Дамка! Ко мне!
Впереди на платформы запрыгивают последние отставшие от поезда рабочие.
- Уолтер, давай сюда! - ору я. - Не валяй дурака! Пора!
Но он не обращает на меня никакого внимания. Перепрыгивает с платформы на платформу, заглядывая вниз, под колеса.
- Дамка, ко мне! - кричит он и вдруг останавливается. Вид у него потерянный. - Дамка… - произносит он, не адресуясь уже ни к кому.
- Вот черт! - сержусь я.
- Он идет, иди как? - спрашивает Верблюд.
- Не похоже, - отвечаю я.
- Так тащи его! - рявкает он.
Поезд трогается, натягивая сцепки между подергивающимися вагонами.
Я спрыгиваю на насыпь и бегу вперед, к платформам. Уолтер стоит лицом к паровозу.
Я трогаю его за плечо:
- Уолтер, пора.
Он с мольбой во взгляде поворачивается ко мне:
- Где она? Ты ее не видел?
- Нет. Пойдем, Уолтер. Пора в вагон.
- Куда же я пойду? - отвечает он, побледнев. - Разве можно ее тут бросить?
Паровоз пыхтит, пуская дым.
Я оглядываюсь. За нами гонятся горожане с ружьями, бейсбольными битами и палками. Смотрю на поезд, чтобы примериться к его скорости, и принимаюсь считать, в глубине души надеясь, что поступаю правильно: раз, два, три, четыре…
Ухватив Уолтера, словно куль с мукой, я закидываю его в поезд. Он обрушивается на пол с грохотом и криком. Я бегу наперегонки с поездом и хватаюсь за железный поручень рядом с дверью. Поезд протаскивает меня еще три долгих шага - и я, воспользовавшись его скоростью, запрыгиваю внутрь.
Впечатавшись лицом прямо в дощатый пол и поняв, что уцелел, я оглядываюсь в поисках Уолтера - наверняка придется драться.
Но он сидит в уголке и плачет.
Уолтер безутешен. Он не двигается с места, даже когда я отодвигаю сундуки и вытаскиваю Верблюда. Управившись с его бритьем, чего мне еще ни разу не приходилось делать без Уолтера, я перетаскиваю старика к лошадиным стойлам.
- Ну, перестань, Уолтер! - говорит Верблюд. Я держу его под мышки над емкостью, которую Уолтер называет "горшочком для меда". - Ты сделал все, что мог. - Он оглядывается на меня. - Эй, спусти-ка меня пониже, а? А то что-то покачивает.
Я ставлю ноги пошире и пытаюсь опустить Верблюда, не сгибая спины. Обычно этой частью его туалета занимается Уолтер, он как раз нужного роста.
- Уолтер, мне бы не помешала твоя помощь, - морщусь я, когда в спине у меня простреливает.
- Заткнись! - рявкает он.
Верблюд вновь на меня оглядывается, на сей раз удивленно подняв брови.
- Все в порядке, - говорю я.
- Ничего не в порядке! - орет из угла Уолтер. - Ничего не в порядке! У меня, кроме нее, никого не было! Понимаете? - крик переходит в стон. - Никого не было.
Верблюд подает мне знак рукой, что закончил. Я отступаю на несколько шагов и кладу его на бок.
- Не может быть, - говорит Верблюд, пока я его подтираю. - У молодого парня вроде тебя должен быть хоть кто-нибудь.
- Ты-то откуда знаешь?
- Но ведь мать у тебя где-то есть? - настаивает Верблюд.
- Есть-то она есть, да даром не нужна.
- Не смей так говорить! - одергивает его Верблюд.
- Это еще почему? Она меня сюда продала, когда мне стукнуло четырнадцать, - он вызывающе глядит прямо на нас. - И нечего на меня так жалостливо смотреть! - рычит он. - Кому она нужна, старая карга.
- Что значит продала? - не унимается Верблюд.
- Ну, я не очень-то гожусь для работы на ферме, верно? И оставьте меня в "покое, в конце-то концов! - выходит из себя Уолтер и поворачивается к нам спиной.
Я застегиваю Верблюду штаны, беру его под мышки и тащу обратно в козлиный загончик. Ноги у него волочатся по земле, пятки цепляются за пол.
- Бог ты мой! - вздыхает он, когда я укладываю его на раскладушку. - Это ж с ума сойти можно.
- Поесть не хотите? - пытаюсь я перевести разговор.
- Пока нет. А от глоточка виски не отказался бы. - Он печально качает головой. - Вот уж не думал, что женщина может быть такой бессердечной.
- Думаешь, я не слышу? - огрызается Уолтер. - Мы здесь не потрепаться собрались, чтоб ты знал! И вообще, когда ты в последний раз видел своего сына?
Верблюд бледнеет.
- Ну, что? Небось не помнишь, да? - продолжает из своего угла Уолтер. - И где после этого разница между тобой и моей мамашей?
- Есть разница! И еще какая! - кричит Верблюд. - И вообще, откуда ты про меня знаешь, черт тебя дери?
- Как-то раз вы говорили о сыне, когда напились, - тихо говорю я.
Верблюд окидывает меня пристальным взглядом. Потом лицо его искажается. Он подносит непослушную руку ко лбу.
- Вот те на, - говорит он. - Вот те на. А я и не знал, что ты знал. Что ж ты мне не сказал?
- Я думал, вы помните, - отвечаю я. - Но он особо ничего не рассказывал. Просто сказал, что вы сбежали.
- Просто сказал? - Верблюд резко поворачивается ко мне. - Просто сказал? Что это значит, черт возьми? Вы что, разговаривали?
Я опускаюсь на пол и утыкаюсь подбородком в колени. Похоже, ночка будет долгая.
- Что значит просто сказал? - кричит Верблюд. - Я кого спрашиваю?!
Я вздыхаю.
- Да, мы разговаривали.
- А когда?
- Не так давно.
Он ошеломленно на меня глядит:
- Но зачем?
- Он будет ждать нас в Провиденсе. Заберет вас домой.
- Э, нет! - Верблюд отчаянно трясет головой. - Ни за что!
- Но Верблюд…
- Какого черта вы лезете не в свои дела? Не имеете права!
- У нас не было выбора! - ору я, но тут же себя одергиваю. Зажмурившись и взяв себя в руки, повторяю: - У нас не было выбора. Нужно было что-то делать.
- Я не могу вернуться! Вы же не знаете, что случилось. Я им больше не нужен.
Губа у него трясется, он закрывает рот и отворачивается. Миг спустя плечи его начинают подрагивать.
- Ах ты, черт! - говорю я и, повысив голос, кричу в открытую дверь: - Вот спасибо, Уолтер! Ты сегодня очень помог! Ах, как я тебе признателен!
- Отвали! - отвечает он.
Я гашу керосиновую лампу и укладываюсь на свою попону. Но, едва коснувшись ее колючей поверхности, снова сажусь.
- Уолтер! - кричу я. - Эй, Уолтер! Если ты не собираешься ложиться, я займу постель!
Ответа нет.
- Слышишь? Я сказал, что займу постель.
Обождав минуту-другую, я переползаю на ту сторону комнатушки.
Когда мужчина изо всех сил старается не расплакаться, он издает в точности такие звуки, как доносятся попеременно из углов, где устроились на ночь Уолтер и Верблюд. Так что мне всю ночь напролет приходится прятать голову под подушкой, чтобы их не слышать.
Меня будит голос Марлены:
- Тук-тук. Можно?
Я распахиваю глаза. Поезд остановился, а я непонятно как умудрился проспать все на свете. Но я потрясен еще и потому, что мне снова снилась Марлена - и сперва я подумал, что все еще сплю.
- Эй! Есть кто-нибудь?
Я приподнимаюсь на локтях и смотрю на Верблюда. Он беспомощно лежит на раскладушке с расширенными от страха глазами. Дверь комнатушки мы всю ночь не закрывали.
- Минуточку! - я выскакиваю ей навстречу, плотно прикрыв за собой дверь.
Марлена между тем уже забирается в вагон.
- Эй, привет! - говорит она Уолтеру, который все еще жмется в углу. - Вот ты-то мне и нужен. Твоя собачка?
Уолтер тут же поднимает голову.
- Дамка!
Марлена наклоняется, чтобы ее выпустить, но Дамка вырывается и с грохотом обрушивается на пол. Поднявшись на лапы и добравшись до угла, она набрасывается на Уолтера, лижет его прямо в лицо и так виляет хвостом, что вновь падает на пол.
- Ох, Дамка! Где же ты была, гадкая, гадкая девочка? Ох, и заставила меня поволноваться, гадкая, гадкая девочка! - Уолтер подставляет ей лицо и голову, а она крутит хвостом и повизгивает от удовольствия.
- Где она была? - поворачиваюсь я к Марлене.
- Бежала вчера вдоль поезда, когда мы отправлялись, - отвечает она, не отводя взгляда от Уолтера и Дамки. - Я ее заметила в окошко и сказала Агги. Он лег на живот на платформу и ее подобрал.
- Август? - спрашиваю я. - Неужели?
- Да. И сказал, что в знак благодарному она его укусила.
Уолтер обхватывает собачку обеими руками и зарывается лицом в шерсть.
Марлена еще некоторое время на них глядит и направляется к двери.
- Ну, ладно. Я, пожалуй, пойду.
- Марлена, - тянусь я к ее руке.
Она останавливается.
- Спасибо! - говорю я, опуская руку. - Вы даже не представляете, что она для него значит. То есть для нас.
Она бросает на меня едва заметный взгляд с полунамеком на улыбку и тут же переводит его на спины своих лошадок.
- Да-да. Думаю, что представляю.
Когда она выбирается из вагона, на глаза у меня наворачиваются слезы.
- Ну, кто ж его знает… - говорит Верблюд. - А вдруг он, в конце концов, человек?
- Кто? Август? - переспрашивает Уолтер. Наклонившись, он хватает сундук за ручку и волочет по полу. Мы приводим комнату в дневной вид, но Уолтер справляется с задачей в два раза медленнее, чем обычно, потому что держит под мышкой Дамку. - Не верю.
- Да можешь уже выпустить, - говорю я. - Дверь-то закрыта.
- Он спас твою собачку, - продолжает Верблюд.
- Знал бы, что моя - не спас бы. Дамка поняла. Потому-то его и укусила. Да, ты поняла, правда ведь, малышка? - Он подносит ее к лицу и принимается сюсюкать. - Да, Дамка умная девочка.
- А почему ты считаешь, что он не знал? Марлена ведь знала.
- Даже не сомневаюсь. Да в этом жиде вообще ничего человеческого нет!
- Эй ты, выбирай выражения! - ору я.
Уолтер замолкает и пялится на меня.
- Что? Но ты ведь не еврей, а? Послушай, прости. Я не хотел. Так, просто думал подколоть.
- Да, подколоть! - продолжаю орать я. - Вечно кто-то пытается подколоть, а мне это чертовски надоело! Если ты артист, то подкалываешь рабочих. Если рабочий - поляков. Если поляк - евреев. А если карлик… вот скажи мне, Уолтер, ты ненавидишь только евреев и рабочих или поляков тоже?
Уолтер краснеет и опускает глаза.
- Кто сказал, что я их ненавижу? Разве я хоть кого-то ненавижу? - Помедлив, он добавляет: - Уж если кого и ненавижу, то Августа. Потому что он помешанный, да еще и сукин сын.
- Не могу не согласиться, - хрипит Верблюд.
Я перевожу взгляд с одного на другого и вздыхаю:
- Да. Пожалуй, не можете.
В Гамильтоне температура зашкаливает за тридцать, беспощадно жарит солнце, а у нас пропадает лимонад.
Продавец прохладительных напитков, оставивший свой огромный смесительный бак без присмотра всего на пару минут, врывается к Дядюшке Элу в убеждении, что это разнорабочие.
Дядюшка Эл тотчас же призывает их к себе. Они выбираются из-за конюшни и зверинца, сонные, с соломой в волосах. Я наблюдаю за ними издали, но даже мне очевидно, что они ни в чем не виноваты.
Однако Дядюшка Эл так не считает. Он мечется туда-сюда и орет, словно Чингисхан во время смотра войск. Визжит им прямо в лицо, подсчитывает убытки - сколько мы потеряли на приготовлении украденного лимонада, сколько потеряем на продажах - и, наконец, грозит, что, если подобное еще раз повторится, будет вычитать из получки, причем у всех без разбору. Влепив нескольким рабочим по подзатыльнику, он прогоняет всех прочь. Потирая затылки и подозрительно поглядывая друг на друга, они вновь уползают туда, где отдыхали.
За десять минут до открытия ворот продавцы лимонада замешивают новую порцию, используя воду из лошадиных корыт. Попавший туда овес, сено и прочий мусор они отфильтровывают через позаимствованную у клоуна пару панталон, а когда добавляют "поплавки" - восковые ломтики лимона, призванные намекнуть, что это месиво - вода от той воды, в которой когда-то падали фрукты, - к воротам уже устремляются толпы лохов. Не знаю, насколько чистые были панталоны, но замечаю, что сами цирковые лимонадом брезгуют.
В Дейтоне лимонад пропадает снова. И вновь прямо перед прибытием лохов замешивается новая порция на воде из лошадиных корыт.
На сей раз Дядюшка Эл, призвав всех обычных подозреваемых, уже не грозится урезать им получку, ведь и так никто из них за последние пару месяцев не получил ни цента - нет, он заставляет их снять с шей замшевые мешочки со сбережениями и отсчитать по два четвертака, чем вызывает всеобщий ропот.
Поскольку лимонадный вор попал разнорабочим по больному месту, они готовят ответный удар. Когда мы прибываем в Коламбус, несколько человек прячутся за смесительным баком и ждут.
Незадолго до представления Август зовет меня в костюмерный шатер Марлены взглянуть на объявление о продаже белой лошади. Марлене нужна еще одна лошадка, ведь двенадцать смотрятся куда лучше, чем десять, а в цирке главное - чтобы номер хорошо смотрелся. Кроме того, Марлене кажется, что Вооза угнетает, когда его оставляют одного в зверинце, в то время как остальные лошадки участвуют в номере. Так говорит Август, но я полагаю, что после вспышки на кухне вновь вхожу в милость. А может, он просто считает, что если друга надо держать рядом с собой, то врага - еще ближе.
Я сижу на складном стуле с "Биллбордом" на коленях и с бутылкой сарсапарели в руке. Марлена у зеркала поправляет наряд, и я стараюсь на нее не смотреть. Когда же наши глаза в зеркале все-таки встречаются, у меня перехватывает дыхание, она краснеет, и оба мы отводим взгляды.
Август рассеянно застегивает жилет и дружелюбно болтает, и тут в шатер врывается Дядюшка Эл.
Марлена в ярости поворачивается:
- Эй, а вам не кажется, что прежде чем вломиться в костюмерную к даме, следует хотя бы постучать?
Дядюшка Эл не обращает на нее внимания. Он подходит прямо к Августу и тычет ему пальцем в грудь.
- Это твоя чертова слониха! - орет он.
Август глядит на приставленный к его груди палец и, помедлив, брезгливо снимает его, словно насекомое. Отведя руку Дядюшки Эла в сторону, он достает из кармана носовой платок и вытирает обрызганное слюной лицо.
- Что, простите? - в завершение спрашивает он.
- Это твоя чертова слониха-воровка! - визжит Дядюшка Эл, вновь обрызгивая Августа слюной. - Она вытаскивает кол, к которому привязана, берет его с собой, выпивает этот чертов лимонад, а потом возвращается и втыкает кол обратно!
Марлена зажимает рот ладошкой, но не вовремя.
Дядюшка Эл буквально набрасывается на нее:
- Ах, тебе смешно? Ах, тебе смешно?
Она смертельно бледнеет.
Я встаю со стула и делаю шаг вперед:
- Вам следовало бы иметь в виду, что есть определенные…
Дядюшка Эл поворачивается, хватает меня за грудки и толкает с такой силой, что я падаю на сундук.
Он же продолжает орать на Августа:
- Эта блядская слониха стоила мне целого состояния! Из-за нее мне нечем платить рабочим и приходится вести всякие темные дела, из-за нее я все время получаю по шее от этих чертовых железнодорожников. И все ради чего? Чтобы она даром ела мой хлеб, да еще и воровала у меня этот блядский лимонад!
- Эл! - резко обрывает его Август. - Выбирай выражения. Все-таки здесь дама.
Дядюшка Эл поворачивает голову и, оглядев Марлену без доли раскаяния, продолжает:
- Вуди подсчитает убытки. Я их вычту из твоей получки.
- Вы же уже взяли эти деньги с рабочих, - тихо говорит Марлена. - Неужели вернете?
Дядюшка Эл бросает на нее такой взгляд, что я не выдерживаю и встаю между ними. Он переводит взгляд на меня, скрежеща зубами от злости. И тут же разворачивается и уходит.
- Ну и свинья, - говорит Марлена. - А ведь я могла быть раздета.
Август стоит абсолютно неподвижно. И вдруг берет в руки цилиндр и крюк.
Марлена наблюдает за ним в зеркало.
- Ты куда? - быстро спрашивает она. - Август, что ты делаешь?
Он направляется к двери.
Марлена хватает его за руку:
- Агги! Куда ты?
- Почему это я один должен платить за лимонад? Вот еще! - отталкивает ее он.
- Август, не смей! - она вновь хватает его за локоть и всем своим весом виснет на нем, не давая уйти. - Август, постой! Побойся Бога. Она же не знала! В следующий раз будем ее крепче привязывать.
Август высвобождается, и Марлена падает на пол. Взглянув на нее с отвращением, он натягивает цилиндр на голову и удаляется.
- Август! - кричит она. - Стой!
Но он, откинув полог, уходит прочь из шатра. Ошеломленная Марлена остается сидеть там же, где упала. Я перевожу взгляд то на нее, то на полог.
- Пойду догоню, - говорю я, направляясь к выходу.
- Нет! Погоди!
Я замираю.
- Без толку, - еле слышно добавляет она, - его не остановишь.
- Но я, черт возьми, могу попытаться. В прошлый раз не вмешался - и до сих пор себя корю.
- Ты не понимаешь! Будет только хуже! Якоб, пожалуйста! Ты не понимаешь!
Я поворачиваюсь к ней лицом:
- Да, я больше ничего не понимаю. Просто ни черта. Может, хоть вы меня просветите?
Она распахивает глаза. Рот становится похож на букву О. А потом прячет лицо в ладони и начинает рыдать.
Я в ужасе гляжу на нее, падаю на колени и обхватываю ее руками.
- Ох, Марлена, Марлена…
- Якоб, - шепчет она мне в рубашку и цепляется за меня так крепко, как если бы висела над бездной.
ГЛАВА 16
- Меня зовут не Рози, а Розмари. Вы же знаете, мистер Янковский.
Я прихожу в себя, щурясь от флуоресцентного света, который ни с чем не перепутаешь.
- А? Что?
До чего же у меня тонкий и пронзительный голос. Надо мной склоняется негритянка и подтыкает вокруг ног одеяло. Ее мягкие волосы пахнут духами.
- Только что вы назвали меня Рози. А меня зовут Розмари, - говорит она, выпрямляясь. - Ну что, так лучше?
Я таращу на нее глаза. Бог ты мой. И правда. Я старик. Я в постели. Постойте-ка… я назвал ее Рози?
- Я разговаривал? Вслух!
Она смеется.
- Ну да. Еще как, мистер Янковский. Наговорили с три короба с тех пор, как мы уехали из столовой. Просто-таки заболтали меня до смерти.
Я краснею. Смотрю на свои крючковатые пальцы. Бог его знает, что я говорил. Помню только, о чем думал, причем не здесь и теперь, а там, в прошлом - до того, как я очнулся, мне казалось, что я именно там.
- В чем дело? - спрашивает Розмари.
- Скажите, я… говорил ли я что-нибудь… ну, постыдное?
- Бог ты мой, нет! Вот только никак в толк не возьму, почему вы не рассказываете остальным - ведь все ходили в цирк, ну, и вообще. Мне кажется, раньше вы о цирке даже не упоминали, верно?
Розмари выжидательно смотрит на меня, а потом, нахмурив брови, подтягивает к моей кровати стул и садится.
- Вы ведь говорили не со мной? - мягко спрашивает она.
Я качаю головой.
Она берет меня за обе руки. Какие у нее теплые и крепкие ладони.