– Кстати, на фига тебе столько денег сразу, или ты еще к тому же профессиональная воровка?
– Нет, нет, ты не подумай чего такого. Я честная, – для убедительности Вероника чуть приоткрыла рот и усердно хлопала глазами, – просто, ну, обстоятельства такие. За квартиру, где мы с девчонками живем, попросили за два месяца вперед. И бабушка позвонила, угол у дома по весне поплыл, и крыша в дождик подтекает маленько. Но я отдам!
– Слышь, ты, я уже сказал, проехали. Кстати, как-то в этом роде я себе это все и представлял. Да, как у тебя с наличностью?
– Ну…
– Ясно, вот держи, тут пятнашка, особо не фуфырь, я тебе не Абрамович.
– Ой, правда, что ли? – У Вероники, по детски заблестели зеленоватые глаза. – Прямо просто так?!
– Ну не совсем… – деловито, по-хозяйски, потянулся я и отхлебнул еще немного водки, – придется отработать.
Причем, несмотря на чистоту помыслов, я все равно чувствовал себя каким-то латиноамериканским сутенером. И обязательно потным, грязным, в вонючих оранжевых носках. В зеленую полосочку.
– Что, прямо здесь? – Вероника погрустнела, но начала деловито осматривать параметры скамейки, окна и балконы вокруг, видимо, на предмет несанкционируемого наблюдения за процессом.
– Дура! Я тебе книжки принес! Будешь в свободное время, чтоб на это самое, нагулянство, не тянуло, книжки читать! Потом расскажешь о прочитанном. Вот тебе чеховская "Каштанка", вот Джек Лондон "Сердца трех". Это совсем просто, дурацкий фильм с Жигуновым наверняка видела. А вот ранние рассказы Бунина, там про любовь, и вообще, язык. Да, кстати, – вдруг спохватился я, – а ты читать-то вообще умеешь? А то кто его знает, ваше поколение.
– Ты что, Коля, я очень люблю читать!
– Ну и чего ты читаешь, просто интересно?
– Как чего?! "Лизу", "Семь дней", этот, как его, клевый такой, а-а, "Отдохни!".
– Ну, все понятно. А книги-то какие-нибудь в руки брала?
– Конечно, – легко ответила Вероника, облизывая очередное мороженое, – Гюстав Флобер, "Воспитание чувств". – Продолжила нараспев: "Ее соломенная шляпка с перламутровым отливом была отделана черным кружевом. Капюшон бурнуса развевался на ветру, от солнца она закрывалась лиловым атласным зонтиком, островерхим, как кровля пагоды.
– Что за прелесть эти пальчики! – сказал Фредерик, тихонько взяв ее левую руку, украшенную золотым браслетом в виде цепочки. – Премилая вещица! Откуда она у вас?
– О! Она у меня давно, – ответила Капитанша.
Молодой человек ничего не возразил на эти лицемерные слова. Он предпочел "воспользоваться случаем". Все еще держа кисть ее руки, он прильнул к ней губами между перчаткой и рукавом".
Могу дальше, – искренне радуясь произведенному на меня впечатлению, улыбалась Вероника.
– Не надо!!!
Да-а, впечатление на меня было произведено! Дурацкое слово "неизгладимое" в этом случае было совершенно уместно. Я бы еще добавил – "ошарашивающее". Есть еще одно ценное русское выражение: "оторопь взяла"! Вот это, пожалуй, самая точная характеристика моего состояния!
В удивительном состоянии задвига я встал и довольно четким шагом направился за угол. Вероника привстала.
– Сидеть! Ждать!
Направляясь, естественно, в ближайший винный, ну, туда, через двор, направо, я пытался отмотыжить мозги: "Значит, так, эта безмозглая шлюшка из провинции читает наизусть Флобера. Так. А я пытаюсь заняться ее образованием и воспитанием. Так. Чушь какая-то!"
Полбутылки вермута я заглотил на обратном пути. Вероника, как зайчик, сидела на лавочке.
– Значит, так: вранье и прочие сказки венского леса – вон! Откуда ты взялась такая умная, что наизусть читаешь Флобера?! Я, может, и сам в детстве читал его. И даже в армии, на сержантские двенадцать рублей, в увольнении купил его собрание сочинений. Сдуру. А знаешь, как тогда хотелось пива, или этого, ну, мороженого! Но сейчас, правда, я плохо помню, о чем там речь. Так, какие-то вспышки памяти о нелегкой буржуазной жизни девятнадцатого века. Но это не важно. Мне тогда понравилось. Опять же он дружил с Тургеневым, которого я уважаю. Слушай, может, ты между делом вундеркинд и экстерном закончила литературный институт с красным дипломом?! А тут передо мной польку-бабочку под дурочку выкаблучиваешь?!
– Ой, Коленька, я не хотела тебя обидеть! Тут вот какое дело. Просто у нас в деревне, дома, у бабушки, была единственная книжка. Флобер. "Воспитание чувств". Ее бабушка на скамеечке на станции когда-то нашла. Ну и по ней, когда я была маленькой, она меня читать учила. И писать. Я с тех пор ее наизусть знаю. Хочешь, еще чего-нибудь из нее прочитаю?
– Упаси господи! – хлебал я уже вовсю вермутянского. – Знаешь, Вероник, а все же любопытно, как же повлияло на твое падение описание дам полусвета в романах Флобера… Да-а, можешь не отвечать, и так ясно. Ничего страшного. Хотя ситуация с тобой прелюбопытная. Надо же, Флобер! Знаешь, а на меня в свое время сильно наложил отпечаток писатель Гашек со своим безумным Швейком. Когда в детстве я много болел, родная мама, чтоб не ныл, по доброте душевной читала мне именно Ярослава Гашека. Почему, непонятно. Так вот, я считаю, да уверен, что вбитые в мой нежный организм, вместе с пилюлями, строки про раздолбайство бравого солдата со своими приятелями сыграли огромную роль в моей жизни! Так что, милая Вероника, мы с тобой жертвы тлетворного влияния мировой литературы!
– Зря ты, Коля, так. Я очень люблю эту книжку.
– Да все нормально, – добивал уже литруху вермута я. Что-то в последнее время вермут какой-то подростковый стал, раз-раз, и пусто. – Все нормально, просто на самом деле я категорически не знаю, даже не представляю, как тебя перевоспитывать. И главное, зачем. И кому это нужно? Тебе? Мне? Все это попахивает таким откровенным, даже не тихим, а громоподобным умопомешательством. Понимаешь, Вероника, – я уже хлюпал носом от жалости к собственной персоне, – бывают просто идиоты, это более-менее нормально, типа ну что поделаешь! А я идиот с напором! Причем устаревшей конструкции. Какой кошмар!
Деловая Вероника, чувствуется все-таки провинциальная хватка выживаемости, уже выловила тачку и волокла меня к ней. Рядом с палисадником у дурацкого Ленина я жирно и точно вляпался в собачье дерьмо, обильно удобряющее газоны.
"Я себя под Лениным чищу, чтобы плыть в революцию дальше…" – вспомнились незабвенные строки Маяковского. Вот ведь глыба, вот провидец! Как он мог предугадать, что уже в ХХI веке я буду пытаться очистить ботинки от собачьего дерьма прямо под памятником Ленину?!
В ту ночь я долго и нудно кувыркался на собственном диване. В затяжном прыжке между сном и реальностью надо мной громоздился каменный гость в виде Гюстава Флобера. Причем как выглядит этот самый Флобер, было не видно. Но я наверняка знал, что это он, гад.
– Во-от, Коленька, знаешь ли ты, что алкоголь сыграл громадную роль в развитии человечества? К примеру, для хирургических операций. Ну, чтобы бобо не было. Чтобы индивидуум не кончился на больничной койке, какой-нибудь доктор Боткин давал ему пару стаканов спиртяги и для надежности брякал по башке специальной колотушкой. После чего пациента можно было резать вдоль и поперек циркулярной пилой. Ну, скажи, с какой такой фантазии ты поволок барышню по ленинским местам?! Совсем с ума сбрендил?
– Господи, да отстаньте вы от меня с этой чертовой пьянкой, – бился в потнике я.
– Не-а, – отвечал каменный Флобер. – Как шлюх перевоспитывать, это ты первый, а как прослушать для профилактики алкоголические сказочки на сон грядущий, так сразу ножками сучить?! Вот, послушай про целебное средство от холеры: на бутылку водки – полбутылки березовых почек, настаивать один месяц. При холере пить по сто граммов каждый час до прекращения рвоты. Тут, правда, Коль, есть две неровности. Во-первых, если началась холера, то за месяц ожидания целебной настойки запросто двинешь кони. И потом, если в течение суток ты будешь жрать по сто граммов каждый час, без сна и сортира, то вместо прекращения рвоты может начаться такой блёв, что холерным вибрионам и не снилось!
– Ой, не хочу, не хочу я ничего, спать… – сквозь забытье рыдал я.
Я уже барахтался под мокрым одеялом и стонал, а мерзкий голосишко продолжал вкрадчиво нашептывать:
– Что же ты девушку Марину так обидел, нехорошо. По этому поводу скажу, что от запора помогает вино из крыжовника и смородины. Берешь спелые ягоды, заливаешь кипяченой водой. Бросаешь печеную корку, дрожжи и хмель. Когда смесь скисает, корку вынимают. Остальное выдерживают от пяти до восьми дней в тепле, затем отправляют в холод. Полезно и вкуснотища.
И опухшая каменная рожа французского классика омерзительно зачмокала. От соблазна, смешанного с отвращением, я тоже по-обезьяньи зачмокал. И… очнулся.
Пятая глава
Я отвлеченно лежал на собственном диване и, что самое удивительное, не жрал пиво, как положено. Беспрецедентный случай. Одной рукой я кошатил личного кота, другой вдумчиво листал книгу доктора Спока "Ребенок и уход за ним". Ученый фолиант я намедни одолжил у своей подруги Маринки Шаровой. Она родила недавно малыша Митьку, и всяческой подобной макулатуры у нее завались. Так вот, Шарова на днях выдала мне потрясающую фразу:
– Заматереть – это тебе не жук чихнул!
После чего я понял, что она знает толк в методиках и проблемах воспитания, и затребовал литературу. О том, что мне предстоит воспитывать отнюдь не детей, я благоразумно умолчал. Да она и не спросила.
Причины для научной подпитки доктором Споком я для себя обосновал практически молниеносно. Во-первых, говорят, сам Бенджамин Спок никогда в жизни своих детей не воспитывал и все писал от фонаря статуи Свободы. Значит, если не воспитывал детей, то были срамные девки, а они, в сущности, как дети, ну и так далее. Такое слегка путаное объяснение, меня вполне удовлетворило. А во-вторых, Спок авторитет. Пристанут, допустим, люди: как, мол, ты воспитываешь проститутку? А я им в лоб – по Споку! И они уважительно отстанут. Кто будет меня об этом спрашивать, это уже другой вопрос. Короче, я вовсю читал эту муть.
"Начинай понемногу приучать ребенка к чашке с пяти месяцев. Он просто привыкнет к тому, что молоко можно пить не только из соски, но и из чашки. Если вы впервые предложите ребенку молоко из чашки в возрасте 9 – 10 месяцев, то он, скорее всего, заупрямится и не станет пить!"
Бред какой-то! К чашке, кружке, даже к пивной бутылке моя незабвенная воспитанница приучена ой как отлично! Значит, это пропускаем. Ага, вот!
"Многие отцы с удовольствием купают своих детей перед шестичасовым или десятичасовым вечерним кормлением. Когда ребенок станет старше и будет ложиться спать не сразу после ужина, то можно купать его перед сном".
Отец! Описаться и не жить! Если бы полгода назад мне кто-нибудь попытался только намекнуть, какой ерундой я буду заниматься, убил бы на месте первым подвернувшимся под руку поленом! Папаша! Этот папаша не далее как в мае месяце пердолил дочурку без всяких угрызений совести! От Страшного суда меня может спасти только то, что я еще не знал, что это моя будущая воспитанница! Ой, какая чушь все это! Ладно, успокоился.
А может, последовать словам этого долбостука Бенджамина?! Поехать купать дочку, внучку, сучку, короче, на природу. А что?! На свежий воздух, в пампасы! Погоды отличные. И что там делать? Лежать кверху какой на грязном песке и ласково, по-отечески, хлопать соломинкой по попе Вероники? А почему, собственно говоря, нет?! Хотя вот, точно, надо там заняться хоть каким-то процессом!
Например… рыбалкой! Это же процесс! Да еще какой! И благородно. Иван Тимофеевич Аксаков. "Записки об ужении кого-то".
Точно, на "ракете" можно рвануть в Аксаково. Тут рядом от моего дома. Сел на Речном вокзале, и с легким паром! В смысле ветер в харю! Для полноты смычки с русской литературой, рыбалкой и пьянкой, куда же без нее, можно взять с собой Андрюху Годунова. Он пракакой-то потомок того Аксакова. И выпить не дурак. И вообще приличный человек. Когда трезвый. Интеллектуал. Когда помалкивает. Веронике с ним будет полезно пообщаться. Для духовного роста.
Так, значит. Кроме водки и пива для рыбалки нужна удочка. Или сеть. Есть еще красивое слово из той же серии – "бредень". Но это скорее характеристика моих мыслей за последние годы. Да, еще есть слово "динамит", тоже вроде к рыбалке имеет отношение. Но это уж браконьерство какое-то! Перед глазами вылезла передовица газеты "Завтра" про мерзопакостных демократов с названием "Браконьерство души". Автор – Проханов. Нет, все не о том.
Так, удочка у меня есть. В сортире. Лет десять, а то и пятнадцать там скучает. Приобрел ее когда-то за четыре рубля в глухом Подмосковье. Сошел однажды с бодуна на дальней станции Серебряные Пруды. Трава по пояс. И никакой цивилизации, окромя пивной. Но она замечательная. Стоит, как положено, очередь к соску. Человек пятнадцать. И самое загадочное в том, что каждый наливающий передает последующему какой-то велосипедный насос. Я-то с похмела ну никак не мог ум с разумом сконтачить, на фига им этот насос? Пока не подошла моя очередь.
Ба! Так это же блестящая находка русского народа. Оказывается, каждый последующий гражданин качает эти дурацким насосом пиво предыдущему! Тыр-тыр, давление поднимается, и пиво – о чудо! – бежит! Хоть тоненькой струйкой, но наверняка!
Там-то я и приобрел за четыре рубля на фиг мне не нужную пластиковую трехколенку. У следующего за мной в очереди непохмеленного товарища. Ну, неудобно было. Пиво он мне уже накачал, а денег-то у него не было. Не зверь же я, в конце концов. Я и удочку-то не хотел брать! Навязали. Видимо, мужичку она тоже была ну совсем ни к чему.
Итак, удочка у меня в наличии. Я набрал телефон Вероники:
– Значит, вот что…
– Как я рада, коти… извини, Коля, как я рада тебя слышать!
– Короче, надеваем купальник и прочие походные трусы, собираемся, и через час, нет, не успеешь, через полтора, жду тебя у метро "Речной вокзал". Едем на пароходе купаться. И ловить рыбу.
– Ур-ра! Знаешь, как мне надоело торчать в Москве! Хочется на природу! Ой, как здорово! – радостно зачастила Вероника.
– Мне тоже. Только попутно мы будем заниматься важным делом – твоим воспитанием. Строго по науке! – совершенно серьезно добавил я.
– Хо-ро-шо! Побежала собираться! Ой, как здорово! – повторила она.
Так, клиент готов. Годунова мне особо уговаривать даже и не пришлось. После того как в период перестройки и прочей бомбежки демократией его вычистили из института океанологии, он периодически скучал. И когда он услышал про круиз на "ракете", он просто воспылал, прямо-таки возгорелся. В свое время он обплавал, нет, нет, он всегда на это обижался, мол, плавает говно в проруби, так вот, он обошел весь шарик. Чего-то там меряя градусником. Для космической отрасли. В данный исторический момент он охранял автостоянку с гаражами. Это претило его тонкой и чувствительной натуре кандидата физико-математических наук. А тут – пароход, по морям, по волнам, ностальгия, почти забытые улыбки молодости. Он прямо сразу сказал: еду. Сразу – это у него примерно через минуты четыре после моего вопроса. Это у него считается почти молниеносной реакцией на полет мысли.
Часа через два мы уже торчали на пристани. С больших пароходов после продолжительных экскурсий, типа до Астрахани и взад, с выражением брезгливой ленивости неторопливо вываливались пассажиры. Менты мирно сидели на лавочках и, сняв взопревшие фуражки, хохоча, жрали мороженое. Дети в праздничных панамках, зажав в кулачках ниточки воздушных шариков, истошно орали. Из динамиков им вторила подзабытая уже Маша Распутина. Изогнутые венецианские арки Речного вокзала звали в тень.
Интересно, вдруг вспомнил я. На часах этого самого вокзала периодически звонит колокол, перенесенный с разрушенного храма Христа Спасителя. А на шпиле торчит звезда со Спасской башни. Когда их в тридцатых годах в Кремле меняли на более современные, с рубиновой подсветкой, старую присобачили сюда. Вот же как все переколбасилось.
Пока я, задрав голову, думал о высоком, Годунов, по-шпионски рыскнув по сторонам, достал бутылку водки. Открыл, не морщась глотнул и широко улыбнулся. Я открыл рот, чтобы сказать какую-нибудь гадость, на что Андрей достал сопливчик, протер бородку и, растягивая гласные, отрапортовал:
– Ну-у, во-от, по-осмотри, "ра-акета" только через два-а ча-аса. Ближа-айшая.
Своей рыжеватой растерзанной бороденкой Андрюха мне сильно напоминал кого-то. Вспомнил. Автопортрет Ван Гога, ну, тот, когда он еще был в более-менее здравом рассудке, с обоими ушами. Но на грани. Когда доктор Гаше уже поджидал его со смирительной рубашкой за ближайшим углом.
Мы расстелили в парке попону, заботливо прихваченную Вероникой, и стали ждать своей "ракеты". Вероника радостно шлепнулась на подстилку, обнажая под юбчонкой здоровые и аппетитные ляжки. Андрюха пристроился рядом, доставая из сумки водку, пиво, пластиковую посуду. Девушка разворачивала помидоры с огурцами.
– Вы это, как ее, не разгоняйтесь особо, нам еще ехать, – как-то осторожно и нервно налил себе водки я.
– Фигня, фигня, – разливал уже по второй Андрей. – Вот, на-апример, футбо-ольный матч, длится девя-яносто минут, там за это время столько всего происходит! А здесь, за сто два-адцать минут, ну, два часа, мы что, не можем разда-авить, в процессе легкого о-ожидания, несча-астную бутылку водки?!
В подтверждение своих благородных намерений он помахал здоровенным сачком, который зачем-то приволок с собой. Подобные предметы обихода я наблюдал вчера по "Евроспорту", где куча здоровенных уродов в полной амуниции гоняла туда-сюда по псевдохоккейной площадке, стремясь такими же сачками закинуть мячик в ворота. Меня тогда поразила даже не тупость самой игры, ученое название которой я так и не запомнил, а то, что на трибунах присутствует толпа зрителей. И они чему-то радуются.
– Андрюх, а это-то зачем?!
– Дурак ты, Коль, это же подса-адок! – поразился он моей непонятливости. – Чтобы крупна-ая не ушла!
Я понимающе кивнул, дескать, раз так, совсем другое дело. Тем более он же потомок автора той классической книжки о рыбалке, а не я. Может, у него генетическая память на рыбную ловлю проснулась!
Я полулежал, воткнувшись спиной в какой-то зеленый саксаул, листал доктора Спока. Годунов, жадно вылизывая водяру из стакана, воодушевленно рассказывал Веронике о своих морских странствиях. В частности, как он, будучи на братской Кубе, покупал проституток за упаковку колготок. Это выглядело примерно так.
– Лю-юбе-е-езнейшая, значит, э-э, так, ну-у, вот и говорю, схо-одим мы с трапа. На причал. А та-ам! Их ви-иди-имо-не-ви-и-ди-имо. И все за пару колго-оток! Здо-орово, правда?
Вероника понимающе кивала. И отпивала понемножку пиво. Что она думала о судьбе своих заокеанских коллег с Острова свободы, мне страшно даже представить! Со стороны это напоминало рассказ старого, потрепанного жизнью бобра о нелегкой бобровой жизни еще не оперившемуся бобренку!