* * *
Я очень редко отправлялся в Рэндом-коттедж в одиночестве, но, когда это случалось, я проводил больше времени в разговорах об Анне, чем за работой в саду. Джон хотел знать обо всем, что она сказала, сделала и придумала с тех пор, как он в последний раз ее видел. По большей части мы приезжали вместе, причем она восседала у меня на руле, если же с нами отправлялась Бомбом, то мы ехали на автобусе и при условии, что погода была теплой и солнечной, они обе усаживались у ног Джона, и он слушал их неумолчный щебет. Когда он чувствовал себя лучше, то присоединялся к их незамысловатым играм.
- Никаких усилий, Джон, помни, что сказал доктор, - напоминала ему Арабелла.
- Проклятие. Принесите мне выпить, Финн, и себе тоже возьмите, да захватите что-нибудь для детей.
Поскольку мы наведывались к Джону очень часто, он всегда держал про запас лакомства и напитки для детей.
Я нередко думал, что Анне следовало бы родиться горной козой: она перескакивала с предмета на предмет с резвостью, достойной этого животного, что очень часто нервировало учителей, а меня вгоняло в краску. Возле моста была огромная стройка, которая причиняла массу неудобств окрестным жителям, не устававшим на нее жаловаться. Штабеля кирпичей, труб, досок, цемент, песок и кучи мусора. Никому не приходило в голову посмотреть на это с той точки зрения, что в один прекрасный день весь этот бардак превратится в здание. Именно в таком духе Анна рассматривала обучение в школе и прочие свои исследования. Что-то было хорошо, и она с удовольствием этим занималась, а остальное ее не интересовало, и она не видела в нем никакой пользы. Учителя этого решительно не понимали, но, в конце концов, кто знает, как все обернется, так что я приготовился ждать. Будущее обещало быть блестящим, и мне этого вполне хватало. Забавно, как обычно ведут себя взрослые. Они выбрасывают прочь самые важные вещи. Например, тот одуванчик, который выкопал Джон у себя в саду.
- Можно мне его? Пожалуйста!
- Зачем он тебе? Их же так много повсюду. Это просто трава, докучный сорняк.
Анна рассматривала их совершенно по-другому. Одуванчик должен был жить в каком-нибудь хорошем месте, поэтому она пересадила его на клумбу в парке. Правда, он там надолго не задержался. Преподобный Касл был оскорблен до глубины души, когда обнаружил Анну сажающей многострадальный одуванчик посреди церковного двора, и сообщил ей об этом в весьма недвусмысленных выражениях. Незадолго до этого он как раз рассказывал пастве, как Господь разобрался со всеми растениями и решил, что это хорошо, и Анна была с ним совершенно согласна. Если бы только взрослые могли видеть вещи так, как видела их она, все было бы гораздо проще, но они почему-то этого не желали, так что мама в конце концов оказалась обладательницей самого лучшего в округе садика сорняков. Вне всяких сомнений, нужно быть полным идиотом, чтобы не признать, что сорняки, если за ними правильно ухаживать, выглядят просто великолепно, и Анна с удовольствием занималась этим.
Невзирая на муки мисс Хейнс и озабоченность Джона по поводу неорганизованности ее ума, Анна продолжала везде выискивать растения, которые, с точки зрения мистера Бога, были хороши. То, что подчас их можно было найти в самых неожиданных местах, ее совершенно не останавливало. Они росли в трещинах стен, на пустырях и в прочих совершенно неприспособленных для этого местах, и выдергивать их оттуда было в корне неправильно. Все сущее представлялось ей удивительным и прекрасным, если только у вас достанет ума остановиться и внимательно посмотреть. Зачем портить игру мистеру Богу, если он считает, что все это очень важно? Отношение Анны ко всему творению именно этим и определялось. Быть может, если бы Джон как-нибудь проснулся посреди ночи, как это часто делал я, он бы понял Анну гораздо скорее. На самом же деле такое с ним случилось всего один раз, причем он умудрился обвинить в этом меня. Если бы только Анна умела читать мои сны с такой же легкостью, с какой читала мысли, она бы не стала злоупотреблять этим и так часто будить меня в два часа ночи. Во сне мне никогда не удавалось дойти до самой приятной его части. Как было бы здорово хотя бы раз запустить руку в сундук с деньгами, который я как раз получил в наследство, о чем мне с довольной миной рассказывал очень милый с виду адвокат, - но, увы, этому так и не суждено было случиться. На этот раз меня разбудила фраза: "Финн, а что такое которезка?"
- Финн, а что такое которезка? - Она увлеченно барабанила мне по грудной клетке. - Мистер Джон сказал, что это я.
- Не ты, Кроха. Может быть, я? Уверен, это не ты.
- Нет, я, Финн. Он сказал, что я которезка. Ты должен ему сказать, чтобы он меня так не называл. Скажи ему!
- Разумеется, скажу, в следующий же раз, как увижу его. Обещаю.
- Нет, сейчас, Финн. Скажи ему сейчас!
- Думаю, ему вряд ли понравится, если его разбудят в такое время суток.
- А мне плевать. Скажи ему немедленно, что я не которезка.
В ее голосе так явно слышались слезы, что не оставалось ничего другого, кроме как сказать ему сейчас. Мы вышли из дому и направились к ближайшей телефонной будке. По дороге я попытался убедить ее, что он ни за что не стал бы такого говорить.
- Но он же сказал, Финн! Он правда сказал.
Полагаю, любой, кто осмелился назвать маленькую девочку вроде Анны которезкой, заслуживает того, чтобы его разбудили в любой час дня и ночи. В любом случае телефон стоял непосредственно рядом с его кроватью, и, чтобы ответить на звонок, ему бы даже не пришлось оттуда вылезать. В отличие от меня, которому нужно было для этого встать, одеться и пройти пешком почти полмили. Анна несколько раз пыталась набрать номер, и наконец телефонистка смогла установить соединение. Я придвинулся так близко к трубке, как только мог. Некоторое время оттуда доносились гудки, а потом раздался его голос:
- Джон Ходж у телефона.
- Финн, скажи ты. Скажи ты!
- Ну уж нет. - Я помотал головой. - Твоя идея, сама и разговаривай.
- Мистер Джон, это Анна! - заорала она в трубку.
- Здравствуй, Анна. Что тебе нужно? С тобой все хорошо? А с Финном?
- Да, мистер Джон. Финн тут. Он хочет с вами поговорить. - И, всхлипнув, она сунула трубку мне в руки.
- Джон, что это за история с обзыванием Анны которезкой? Она утверждает, что вы так сказали, и весьма расстроена по этому поводу.
- Дай ее сюда, Финн. Ради всего святого, дай ей трубку.
- Анна, дорогая, - сказал он. - Я бы никогда не стал называть тебя которезкой. Я просто не мог этого сделать.
- Нет, могли, мистер Джон. Я сама слышала, как вы сказали: "Она - самая отъявленная ходячая которезка, какую я только встречал!"
- Нет-нет, милая моя Анна, ты ошиблась. Никакая не которезка, я сказал, что ты - катахреза. Дай мне лучше обратно Финна, я все ему объясню.
- Вот ведь чудак-человек! - вмешался вдруг некий голос. - Думать надо головой, прежде чем пугать малое дитя.
- Мадам, немедленно положите трубку. У нас очень важный разговор.
- Вот об этом я вам и говорю, - сурово отбрила его телефонистка. - Вас обоих в тюрьму надо посадить за то, что пудрите ребенку мозги вашими глупыми хрезами. А ей, между прочим, давно пора быть в постели. Мой вам совет, отведите ее домой и погладьте по головке, чтоб быстрее уснула.
- Мадам, пожалуйста, положите трубку.
- Финн, - сказал он уже мне, - слово было "катахреза". Катахреза, понимаете, а не которезка.
Слово "катахреза" не входило в мой повседневный словарный запас. Никакой практической пользы я в нем не видел. Единственный раз в жизни, когда мне случилось его слышать, - так это на уроке английского в школе.
- Давай-ка пойдем и выпьем по чашечке, Кроха, - сказал я. - Полагаю, мы это заслужили.
- Все в порядке, Финн? Он извинился?
- Он не говорил того, что ты подумала. Он сказал совсем другое слово.
- Какое слово?
- Он назвал тебя катахрезой.
- Это плохое слово?
- Ну, не совсем. Это то, что называется "фигура речи". Пей чай, пока горячий.
Откуда-то из глубины памяти предков я, порывшись, извлек пример.
- Это как люди говорят, например, "красные чернила", или "цветное белье", или еще что-нибудь вроде этого. Это когда два слова противоречат друг другу буквально - чернила, они же черные, а тут они красные, - но вместе они имеют нормальный смысл. Вот так мистер Джон тебя назвал, а вовсе не которезкой.
- Ой, - сказала она, подумав, - это же совсем другое. Тогда все в порядке. Я думала, он сказал не это.
- Нужно быть осторожным, - добавила она, еще подумав, - правда, Финн? Я же катахреза, да, Финн?
То же самое она с гордостью сообщила бармену за стойкой. По-видимому, его эта идея не впечатлила.
- Я устал, - пожаловался я. - Можно я уже пойду домой спать?
Сколь велика была моя радость, когда она согласилась, что это хорошая идея!
Когда мы наконец ввалились в дом, сверху раздался крик мамы:
- И где же это, интересно, вас двоих носило? Уже почти утро!
- Охотились на катахрезу, - с гордостью проорал в ответ я.
- Молодцы! - пришел ответ.
Только когда я снова был в постели, до меня вдруг дошло, насколько странной была эта ночь. "В стилистике - сочетание слов с несовместимыми лексическими значениями, образующее, однако, своеобразное смысловое целое", - гласила посвященная катахрезе статья в словаре. Кажется, Джон был не так уж и неправ. Анна была форменной катахрезой, и, если уж на то пошло, вдвоем они составляли еще одну, не менее впечатляющую. Все, что оставалось мне, - "быть осторожным".
С течением времени я все больше и больше укреплялся в этом чувстве. На теперешний момент я уже так привык к тому, как оба выражают свои мысли, что вполне мог переводить идеи Джона на понятный Анне язык и делать то же самое для Джона, когда ему случалось заблудиться в ее фантазиях. Должен признаться, это было вовсе не легко. Его по-прежнему многое ставило в тупик, многое причиняло боль и смущение, но с течением времени, и это было совершенно очевидно, он начал утрачивать те нетерпимость и озлобление, тот яд, которые столь часто выказывал поначалу в общении с ней. Все его острые углы, о которые можно было так легко пораниться, постепенно смягчались. Что же до Анны, то она ни на йоту не утратила своего волшебства, но в чем-то научилась говорить именно то, что хотела сказать. Не то чтобы это проявлялось всегда и во всех ситуациях, но тем не менее. Возможно, дело было и в том, что она попросту росла. Бедняге Джону приходилось воистину несладко. Никаких откровений, никаких блистательных прозрений - только медленный прогресс, и тот с большим трудом. Причем в каком направлении они двигались, ему было непонятно. Ей - и того меньше. А уж обо мне и говорить не приходилось.
* * *
Джон решил, что Анна должна в полной мере почерпнуть от сокровищницы его знаний, так что мы втроем договорились, что будем время от времени отправляться на целый день в один из музеев Южного Кенсингтона. Мне не хотелось расстраивать его, и потому я не стал сообщать, что мы почти везде уже побывали и что Анне там было не особенно интересно.
Так что в одно прекрасное утро возле центрального входа в музей ошивалась целая стайка детей в количестве приблизительно восьми штук, явно и несомненно жаждущих просвещения. Я даже попросил Милли пойти с нами и помочь мне приглядеть за ними. Мне совершенно не улыбалась перспектива гоняться за ребятней по всему музею. К счастью, она согласилась.
Прибыл Джон, готовый набить наши головы знаниями под самую завязку. В центре огромного холла красовалась впечатляющая модель блохи человеческой, размером гораздо крупнее Анны. Последняя обогнула ее, рассматривая с выражением глубокой подозрительности на лице. Красноречивое покачивание головой говорило, что она осталась о блохе весьма невысокого мнения и ее совершенно не интересовало то, что Джон или кто бы то ни было еще могли о ней сообщить. Я неоднократно пытался обратить внимание Джона на то, что у них с Анной явно было что-то общее. Это общее вызывало у меня такое чувство, будто у меня чешется где-то, куда я никак не могу достать, но Джон в ответ всякий раз только хмурил брови. После нескольких месяцев общения с Анной я уже все знал об этой умственной чесотке, но Джон этого на себе еще не испытал. Еще испытает, дай только время. Я вовсе не собирался защищать его от Анниных пыток. Он был достаточно взрослым, чтобы самому о себе позаботиться.
- Финн, - спросил он у меня, - Анна уже была в зале динозавров?
- Не уверен. Нет, не думаю.
- Отлично! В таком случае мы просто обязаны на них посмотреть. Полагаю, она будет крайне впечатлена.
Мы осмотрели всяких бронто-, стего-, ихтио- и прочих товарищей, имена которых никто, кроме Джона, не был в силах произнести, и наконец остановились перед старым добрым Tyrannosaurus Rex. Джон засыпал нас по самую маковку фактами и цифрами, имеющими отношение к старине Рексу, но эти миллионы лет почему-то не произвели ровным счетом никакого впечатления на детей.
- Не хотелось бы повстречаться с ним в темном переулке, - заметила Милли.
Бомбомское "вот блин!" совершенно истощило ее словарный запас.
Мэй издала нечто восторженное, но малоприличное, разнесшееся эхом по всему залу. Несколько голов на мгновение повернулись в нашу сторону. И в самом деле, что еще можно сказать по поводу старины Рекса? "Срань господня!" суммирует весь возможный спектр мнений.
Мы двинулись дальше к новым чудесам. Джон продолжал без остановки сыпать фактами стомиллионолетней давности. Я знал, как легко потерять Анну и, если уж на то пошло, потеряться самому, особенно когда она принимается над чем-нибудь думать. Поскольку во время очередной инспекции ее с нами не оказалось, мне пришлось отправиться назад искать ее. Она стояла перед стариной Рексом - крошечный гномик перед грудой зубов и когтей - и размахивала своей сумкой. По тому, как именно она размахивала сумкой и глядела на него, было совершенно ясно, что она его ни чуточки не боится. Если ее не пугал сам Старый Ник, то у старины Рекса просто не оставалось шансов.
- Давай жми за мной, а то сейчас получишь сумкой.
В ответ она ухмыльнулась и наморщила нос. Мы двинулись на поиски Джона и остальных. Когда мы их обнаружили, Джон как раз пытался объяснить Мэй, что данный экспонат называется Утконосый Платипус, а вовсе не платконосый уткопупс. Несмотря на все его усилия, бедной зверушке суждено было навсегда остаться платконосым уткопупсом!
После часа или двух таких мучений было наконец принято решение, что мы все идем в сад, чтобы там пожрать наши сандвичи, аки волк овцу. Мы с Джоном сели на скамейку, а остальные развалились на траве. Джону, естественно, захотелось знать, что Анна думает обо всех этих динозаврах.
- Ну как, они тебе понравились, малышка?
- М-м-м… - осмысленно отвечала она.
- Они тебя напугали?
Она отрицательно помотала головой.
- Так что же ты о них думаешь?
Некоторое время она раздумывала, глядя ему прямо в глаза, а потом решительно выдала:
- Мяса мало!
Это было не совсем то, что старый Джон ожидал услышать, поэтому он принялся прилежно объяснять ей, что плоть ящеров сгнила миллионы лет назад. Особого успеха это не возымело.
- Угу, я знаю, Финн, мне говорил.
Джон и понятия не имел, какое значение она вкладывала в словосочетание "мало мяса".
- Вы думаете, нашей юной леди все это нравится, Финн? - спросил он меня. - Не слишком ли это для нее?
- Думаю, нет, Джон. Уверен, она почти все усваивает.
- Она кажется такой спокойной, это на нее не похоже. Я даже спросил, может, ей не по себе.
- Не обращайте внимания, Джон. Она думает, вот и все. Пытается все связать вместе. Разработать, как она это называет. Она часто так делает.
- Было бы интересно хотя бы на минутку посмотреть, что творится у нее в голове.
- На вашем месте, Джон, я бы не пытался. Вы никогда не найдете дороги обратно, а кроме того, я не уверен, что там осталось хоть немного свободного места, учитывая, чем и в каких количествах она набивает свою башку.
- Возможно, вы правы, Финн. Что меня действительно озадачивает, так это как перед лицом таких свидетельств люди еще могут верить в то, что Библия говорит правду. Я просто не могу понять, как теория Книги Бытия может устоять против этих фактов.
- Честно говоря, я не вижу в Библии никакой теории. Она просто создает определенное настроение.
Никто из нас не обратил внимания, что Анна стоит поблизости и слышит каждое наше слово. Однако в ответ она ничего не сказала, а только шмыгнула носом.
- Не сможете ли вы с Милли полчасика присмотреть за детьми? Мне нужно кое-что сделать, - спросил меня Джон.
Я заверил его, что нам уже случалось исполнять подобную миссию и что дети останутся в полнейшей безопасности, даже если нам с Милли предстоит геройски погибнуть.
- Мы пойдем в Музей науки, Джон. Давайте встретимся там где-то через час или около того.
- Отлично, - ответил он. - Я сам вас найду.
В Музее науки детям понравилось гораздо больше. Всякие кнопочки, на которые можно понажимать, и целая шеренга исторических унитазов, у которых даже можно потянуть за цепочки. Куда лучше, чем все эти неинтересные мертвые штуки. Мертвые птицы и чучела животных были, конечно, очень хороши в своем роде, но далеко не так, как все эти рычаги и кнопки, от которых начинали вертеться колеса и шестерни, модели поездов и автомобилей и все такое прочее. Они настолько увлеклись кнопками, что явно не стали бы по мне сильно скучать.
- Милли, ты не возражаешь, если я на минутку отлучусь? Мне надо посмотреть тут на одну штуку.
- Не вопрос, Финн. А тебя куда понесло?
- Этажом выше. Там есть витрина с математическими моделями, я хочу взглянуть.
- Можно было и догадаться, - рассмеялась она. - Ладно, валяй.
Я околачивался там уже довольно долго, когда об мою руку вдруг потерлась рыжая головка Анны.
- Привет, Кроха! Что ты здесь делаешь? Надоели кнопочки?
- Нет. Просто хотела к тебе. Хотела что-то у тебя спросить.
- Давай спрашивай.
- Я думаю, мистер Джон не верит в мистера Бога, правда, Финн?
- Я не совсем в этом уверен, но, скорее всего, не верит, - ответил я.
- Ох.
Я попытался ей объяснить, что далеко не все в мире верят в мистера Бога и что очень многие верят во что-то совсем другое. Это оказалось довольно трудно, и она все равно мне не поверила. Некоторое время она бродила со мной вокруг витрин, разглядывая разные модели и пытаясь проникнуть в их суть с помощью воображения.
Вскоре рядом возник Джон.
- Рад, что нашел вас здесь, Финн. Я хочу показать вам кое-что вон там. Это дифференциальный анализатор Буша. Чрезвычайно интересное устройство, возможно, даже самое интересное, что здесь есть. Оно делает вот что…