Чтобы утолить собственное любопытство, я хотел бы задать вам еще несколько вопросов. С чего у вас возникло желание подключиться к моему телефону? Вы услышали мою фамилию, когда тайком прослушивали другую линию? И чей это был телефон? Френсис Матеруэлл, миссис Покорны, Хатта, О'Нила? Как далеко вы зашли в наблюдении за моей деятельностью? Вы ограничились подключением к моему телефону или просматриваете мою корреспонденцию и приставили ко мне умных молодых людей, как в фильмах про шпионов? Если завтра я резко обернусь на улице, увижу ли я человека, отделенного от меня тридцатью футами, который нырнет в нишу подъезда или прикинется, что рассматривает выставленные в витрине манекены? Обзавелись ли вы отмычкой от замка входной двери моего дома? Просмотрели ли все мои бумаги в какой-нибудь тихий уик-энд, когда мы с Китти были в отъезде? Прочитали ли мои старые, не поставленные пьесы, аккуратно сложенные на полке? Как вам понравилась пьеса о Наполеоне III, трагедия слабака, решившего, что он сильный человек, потому что судьба вознесла его над остальными людьми? Вы думаете, перспектив у нее никаких или после небольшой шлифовки, как принято говорить в театре, она сможет выдержать один сезон? Как плотна ваша слежка, сколь глубоко заглянули вы в мое прошлое? Вы помните, что я принадлежал к организациям, названия которых давно стерлись из моей памяти? К тем самым организациям, что собирали деньги и медикаменты для защитников Мадрида.
Вы установили, что я подписывал петицию губернатору одного из южных штатов с просьбой помиловать негритянского юношу, обвиненного в изнасиловании? Вроде бы светокопия этой петиции давным-давно лежала у меня на столе, но я не уверен, поставил ли я на ней свою подпись или ее завалило другими бумагами. Если я напишу вам или вашим начальникам в Вашингтоне, соблаговолите ли вы прислать мне резюме моего прошлого, полное и более точное, чем то, каким может снабдить меня моя стареющая память? Можете ли вы представить для изучения противоречивые высказывания по самым разным поводам, которые на протяжении стольких лет слетали с моих губ? Или для создания, как принято говорить среди драматургов, цельного характера вы аккуратно уберете все противоречия, чтобы в итоге создать предсказуемый и логичный персонаж, дабы внимательный зритель, наблюдая за ним в первом действии, точно знал, чего ждать от него в действии третьем? И вообще, обеспечивает ли ваша организация, будучи государственным учреждением, бесплатное распространение имеющейся у нее информации, как это делает министерство сельского хозяйства, которое рассылает брошюры с рекомендациями по повышению плодородия почв и искусственному осеменению, или министерство территорий, снабжающее организаторов круизов картами каналов и песчаных отмелей? Я же видел плакаты с надписями "Узнай свое государство", а школьником скучал на уроках предмета, который назывался "Основы гражданственности" и знакомил меня с механизмами демократического управления страной. Законодательная власть, исполнительная, судоустройство, система сдержек и противовесов - я все это помню. К сожалению, в последние годы я не уделял должного внимания основам гражданственности, поэтому практически ничего не знаю о том, как функционирует ваша организация. Мне, разумеется, известно из замечательных статей в газетах и журналах о картотеке отпечатков пальцев, собранной в Вашингтоне, а кинофильмы раз за разом показывают храбрость и изобретательность ваших коллег в розыске преступников, но обо всех других аспектах вашей деятельности я, признаюсь, не имею ни малейшего понятия. Если как гражданин, заинтересованный в проблемах управления государством, я напишу письмо главе вашего бюро с просьбой ввести меня в курс дела, могу я рассчитывать на вежливый и информативный ответ? Или, раз уж меня подозревают в измене и шпионаже, о чем свидетельствует ваше пристальное внимание к моей персоне, я потерял право на получение сведений о своем государстве?
Наконец я должен задать еще один вопрос. Вы это серьезно? Вы действительно верите, что я способен на предательство и могу шпионить в пользу другой страны, даже не подозревая об этом? Это новая философия, созданная для смутного времени, которая основывается на идее бессознательного преступления? Именно она является теоретической предпосылкой для ваших действий? Или ваши ночные бдения в некоем месте между моим письменным столом и телефонами моих друзей и деловых партнеров есть результат роста бюрократического аппарата, который разбухает и множится, наделяя себя все новыми функциями независимо от того, идут ли они на пользу обществу? Поэтому, обратив внимание, что я два или три раза звонил по телефону, который уже прослушивался вами, вы пришли к выводу, что неплохо подключиться и к моему номеру? И, не останавливаясь на достигнутом, вы будете ставить на прослушивание телефоны всех людей, которые позвонят мне больше одного раза? А в дальнейшем такая же судьба постигнет уже владельцев телефонов, позвонивших людям, на которых вас выведет мой телефонный аппарат? И когда это кончится? Чему научит вас все это бесконечное множество подслушанных разговоров? Какие истины выудите вы из этого разговорного потока? Сможете вы их переварить? А если откроете их нам, переварим ли их мы?"
Телефон поблескивал в свете лампы. Арчер смотрел на него, загипнотизированный наборным диском, белеющим на черном фоне. Затем он тяжело встал, выключил лампу. Медленно поднявшись по лестнице, Арчер взглянул на часы. Четверть четвертого. Джейн еще не пришла, но он слишком устал, чтобы волноваться еще и по этому поводу.
Китти крепко спала. Из открытого окна донесся далекий вой сирены. Машина "скорой помощи" и полиция спешили по вызову по темным улицам города.
Арчер быстро разделся и лег в кровать, отделенную от кровати жены маленьким столиком, на который Китти положила книгу, очки и корзинку с вязальными принадлежностями. Вой сирены все удалялся, душевная боль растворялась в спящем мире. Арчер закрыл глаза.
Глава 18
Следующие три недели царило затишье. Программа выходила как и прежде, разница состояла лишь в том, что роли, которые раньше исполнял Атлас, стал играть белый артист, найденный О'Нилом. С Атласом он сравниться не мог, но обеспечивал вполне приемлемый актерский уровень. Каждую неделю О'Нил брал у Арчера список артистов, которых тот хотел бы использовать в следующей передаче, и всегда извинялся перед режиссером, если кто-то из них не устраивал агентство. Обычно их число не превышало двух и исполняли они второстепенные роли. Арчер не возражал и молча соглашался на замены, предлагаемые О'Нилом. Хатт за это время ни разу не появился в студии, и, насколько мог судить Арчер, смена актеров не изменила рейтинга программы. Когда в список на четвертую передачу Арчер включил Элис Уэллер, О'Нил никак не прокомментировал его решение, просто с ним согласился. Шапиро не оправдал возлагавшихся на него надежд, и Леви не задал ни единого вопроса, когда Арчер уволил Шапиро и нанял Маккормика, которого дирижер предлагал сразу после увольнения Покорны. Барбанте после триумфа Джейн в самодеятельном спектакле старался избегать Арчера, но сценарии приносил сносные и больше не поднимал вопрос о Покорны, за что Арчер был ему очень признателен.
Режиссер зачастую забывал о том, что телефон у него прослушивается, и разговаривал по нему как обычно. Даже когда вспоминал, все равно не считал нужным подвергать свои слова внутренней цензуре. Ни Элис, ни Покорны в этот период ему не звонили, и Арчер чувствовал, что сказанное им ни в коей мере не может быть использовано против него. Время от времени он напоминал себе, что подключение к его телефонной линии должно будить в нем чувство протеста и ему следует предпринять некие шаги, которые привели бы к снятию прослушки, но он и представить себе не мог, как следует поступать в подобных случаях, а потому решил просто игнорировать неведомых ему слушателей, как солдат во время войны игнорирует тот факт, что все его письма, даже самые интимные, прочитываются в штабе специально уполномоченным на то лейтенантом. Отчаяние, охватившее его в тот день, когда он впервые узнал о том, что телефон прослушивается, постепенно сошло на нет. Журнал, угрожавший напечатать разоблачительную статью, отказался от своих намерений, возможно, его издатели удовлетворились уходом из программы Матеруэлл, Атласа и Покорны и гарантиями, которые скорее всего дал им Хатт. Тревоги и споры последнего месяца все дальше уходили в прошлое, теряя свою актуальность. За обеденным столом гораздо чаще обсуждался другой вопрос: где провести лето - на Кейп-Код или на Лонг-Айленде.
И вот как-то утром, когда Арчер еще не встал, позвонил Покорны. Режиссер протянул руку к телефонному аппарату, заметив, что Китти перевернулась на другой бок, решительно не желая просыпаться. Снимая трубку, Арчер взглянул на часы: ровно восемь. Теперь каждый идиот, имеющий пятицентовик, подумал он, разозлившись, может разбудить тебя в любое время дня и ночи.
- Слушаю, - прошептал он, чтобы окончательно не разбудить Китти. - Кто это?
- Мистер Арчер! - Режиссер сразу узнал этот пронзительный голос. - Это Манфред Покорны. Надеюсь, я вас не разбудил, но я хотел застать вас до того, как вы уйдете из дома. Сам я встал в половине шестого.
- Да, Манфред. - Арчера раздражал этот поток бесполезной информации. - Что вам надо?
- Я должен увидеться с вами, мистер Арчер. Немедленно. - По голосу чувствовалось, что Покорны дорога каждая минута, но Арчер вспомнил, что композитор всегда говорил с такими интонациями, даже когда спрашивал, который час. - Я могу зайти к вам прямо сейчас. Нахожусь совсем рядом. Через пять минут буду у вас.
- Манфред, я еще в постели, - вяло упирался Арчер.
- О, мне очень жаль. Тысяча извинений. Я-то встал в половине шестого и… Досыпайте, мистер Арчер. Я позвоню позже. Я не хотел…
- Все нормально, Манфред, - резко прервал его Арчер. - Мне все равно пора вставать. О чем вы хотите со мной поговорить?
- Мне нужны деньги, - взвизгнул Покорны. - Отчаянно нужны. Сегодня. У всех других я уже занимал. Вы последний, к кому я могу обратиться.
Арчер медлил с ответом. Он посмотрел на телефон, отдавая себе отчет, что каждое произнесенное слово останется на пленке. Китти повернулась к мужу, приоткрыла один глаз.
- Пусть позвонит позже, - прошептала она. - Кто бы это ни был.
- Мистер Арчер, мистер Арчер! - Покорны уже кричал в трубку. - Вы меня слышите, мистер Арчер?
- Манфред, сейчас только восемь утра. Дайте мне время одеться и позавтракать. Приходите в девять.
- О Господи… - простонала Китти.
- Я это знал, - проверещал Покорны, - я знал, что на вас всегда можно положиться. Приятного вам аппетита, мистер Арчер.
- Что? - в недоумении переспросил режиссер.
- Приятного аппетита. За завтраком, - объяснил Покорны. - Я приду ровно в девять. Минута в минуту. - Он повесил трубку.
Арчер медленно положил трубку на рычаг и с тоской взглянул на еще теплую подушку. Вечером он читал допоздна и, естественно, не выспался. Со вздохом он встал.
- Ложись, - сквозь сон прошептала Китти. - А не то весь день будешь чувствовать себя разбитым.
Арчер ей не ответил. Пройдя в ванную, принял холодный душ и наконец-то проснулся.
Быстро позавтракал. Ему не хотелось, чтобы Покорны застал его за столом - не хотелось предлагать музыканту что-нибудь съесть или выпить. День и так испорчен, подумал Арчер, даже без лицезрения жующего Покорны.
Когда звякнул дверной звонок, Арчер читал в кабинете утреннюю газету. Новости ничем его не порадовали. В Филадельфии арестовывали шпионов, в Будапеште исчезали венгерские высокопоставленные чиновники, известный конгрессмен обзывал известных членов правительства коммунистами и предателями, члены правительства вяло отбрехивались. Тюрьмы постепенно заполнялись выпускниками колледжей и людьми, которых он не раз встречал на милых его сердцу вечеринках в районе Восточных Шестидесятых и Семидесятых улиц.
- Я открою! - крикнул Арчер Глории, поднялся с дивана и направился к двери. Звонок все трезвонил, словно за Покорны гнались и он хотел попасть в дом до того, как преследователи его настигнут.
Покорны возник на пороге в розовом пальто и черной велюровой шляпе. За его спиной стоял холодный и серый день. Дул ветер, и Покорны одной рукой придерживал шляпу.
- Заходите, заходите. - Арчер отступил в сторону. Покорны снял шляпу и проскочил мимо режиссера. Его лицо раскраснелось от холода, седые волосы висели лохмами, глаза, частично скрытые маленькими очками, нервно бегали. Как обычно, в руке он держал туго набитый портфель.
- Благодарю вас, мистер Арчер, - залебезил Покорны. - Так мило с вашей стороны… - Он подул на руки. - Тепло - это такая радость. Вот-вот пойдет снег.
Арчер выглянул за дверь. Хмурые дома застыли под ледяным ветром. Старик медленно шел по противоположной стороне улицы. Его серая одежда сливалась с серыми стенами. По телу Арчера пробежала дрожь, он закрыл дверь.
- Давайте я повешу ваше пальто.
- Я не хочу отнимать у вас много времени, - озабоченно затараторил Покорны. - Вы, разумеется, очень заняты, а то, что я хочу сказать, займет не больше минуты.
- Давайте мне ваше пальто, Манфред. - В голосе Арчера проскользнули нотки раздражения. - Не можем же мы говорить в прихожей. - Он обошел композитора сзади, чтобы помочь ему раздеться. Покорны положил шляпу на столик, портфель поставил на пол, расстегнул пуговицы длинного пальто. Арчер повесил пальто и направился в кабинет. Покорны подхватил портфель и зашагал следом. Он остановился посреди комнаты, огляделся, чувствуя себя не в своей тарелке, зная, что здесь, как и во многих других комнатах, он далеко не желанный гость.
- Присядьте. - Арчер указал на стул.
- Только после вас. - Покорны отвесил режиссеру глубокий поклон.
Арчер подавил вздох и сел за стол. Покорны опустился на краешек стула, плотно сжав колени, на которые поставил набитый портфель. Пухлые ручки легли сверху.
- Очень красивый кабинет. - Покорны огляделся, покивал. - Такой теплый, такой изысканный… Мне всегда нравилось заходить сюда.
- Манфред, - заговорил Арчер жестко, чтобы вывести композитора из роли болтливого гостя, - что вы хотели мне сказать?
- Да. Конечно. Еще раз извиняюсь за столь ранний звонок. Надеюсь, я не разбудил миссис Арчер…
- Об этом не волнуйтесь. - Арчер постарался изгнать из голоса нетерпение. - Давайте о деле…
- Прежде всего, мистер Арчер, - Покорны наклонился вперед, согнув коротенькие ножки, так что пола касались лишь носки ботинок, - я хочу, чтобы вы поняли: это не заем. Это инвестиции. Возможно, очень выгодные инвестиции. Я надеюсь, придет день, когда вы, вспоминая это утро, скажете: "Спасибо, Манфред Покорны, никогда раньше мне не удавалось получить столь высокую прибыль…"
- О чем идет речь? - перебил его Арчер.
- Действительно, мне нужны деньги. Двести долларов. Сегодня утром. - Покорны вновь затараторил как пулемет. - Но не как подарок. Нет. И не как заем. Нет. Ваши деньги окупятся с лихвой. Вы мой друг, и я не хочу, чтобы в будущем вы говорили, будто Манфред Покорны - человек, который использует своих друзей. Я хочу, чтобы в этом вопросе наши отношения были исключительно деловыми.
- Для чего вам понадобились двести долларов в такую рань?
- Адвокаты. - Покорны покачался на краешке стула, окинул потолок печальным взглядом. - Адвокаты - это бездонная прорва. Каждый документ, который они готовят, стоит целого состояния. Разумеется, - тут же вступился он за адвокатов, - у них тоже расходы: офисы, клерки, подготовка материалов, к тому же и образование обошлось им недешево… Я их не виню. Но их стараниями у меня не осталось ни цента.
- За что вы платите адвокатам? - спросил Арчер.
- За защиту. В Иммиграционной службе. Слушания назначены на завтра. В десять утра. Меня там ждут. Государство хочет меня депортировать. Надо подавать жалобы, писать объяснительные записки, собирать показания свидетелей. В Чикаго живет человек, который знал меня в Вене, и мой адвокат говорит, что неплохо было бы сегодня слетать к нему и взять нотариально заверенные показания. Он был моим хорошим знакомым, он знает, что я состоял в коммунистической партии только два месяца. Раньше он играл на гобое, но потом отошел от музыки. Теперь он в страховом бизнесе, пользуется большим уважением. Нам бы такой банковский счет, как у него. Мой адвокат говорит, что его слово прозвучит очень весомо. Эти двести долларов, мистер Арчер… - глаза Покорны блеснули, пухлые пальчики схватились за замки портфеля, - эти двести долларов, возможно, позволят мне остаться в Америке…
Покорны помолчал.
- Я понимаю, двести долларов - большие деньги. В наши дни за двести долларов надо много работать. И я знаю, что у вас много расходов, вы человек семейный, у вас прекрасный дом, который требует много средств. Вы не можете давать по двести долларов каждому, кто их у вас попросит. Это чистая безответственность, полагать…
"Двести долларов ему, - думал Арчер, - триста - Бурку, сто - Элис Уэллер. Стремление антикоммунистов очистить эфир от некоммунистов оборачивается для меня финансовым крахом".
- Поэтому я хочу поставить наши отношения на деловую основу, - говорил Покорны. - На инвестиционную основу. Я не намерен пользоваться вашим добрым отношением ко мне. У меня есть собственность, и за двести долларов я уступлю вам ее часть. Большую часть. Какую вы сочтете достаточной, мистер Арчер… - В голосе Покорны слышалась мольба, капли пота стекали со щек на темно-синий воротник рубашки.
- О какой собственности вы говорите? - с серьезным видом полюбопытствовал Арчер.
Покорны достал из кармана кольцо с ключами, нашел самый маленький ключик, вставил его в замочек портфеля.
- Разумеется, это не обычная собственность. У меня нет ни жилых домов, ни акций автостроительных компаний. - Он нервно рассмеялся, попытался улыбнуться и Арчер. - Я композитор, и моя собственность - музыка. - Ему удалось открыть портфель. Он достал ноты и несколько листков с напечатанным текстом. - Вот… - Покорны помахал бумагами перед Арчером. - Работа еще не закончена, но вы знаете, как быстро я все делаю, когда голова у меня не занята другим. За четыре недели, максимум за два месяца, мистер Арчер, я гарантирую, что допишу всю музыку, и мистер Барбанте обещал мне успеть к этому сроку…
- Что это? - спросил Арчер, не очень-то понимая, о чем толкует Покорны. - Что вы мне показываете?
- Это музыкальная комедия. Мистер Барбанте и я работаем над ней уже шесть месяцев. О Дальнем Западе. - Покорны ласково погладил листы бумаги.
- Да, да, - покивал Арчер. - Барбанте мне говорил.