- И нам не становится легче от того, что среди тех, кого мы сегодня должны защищать, есть люди, которые сами безжалостно топчут всех, чьи мнения и поступки они не одобряют, которые, по большому счету, провоцируют действия, предпринимаемые против нас, которые вооружают конкретными фактами цензоров и погромщиков, которые много сделали ради того, чтобы создать в нашей стране атмосферу терпимости к репрессиям. Многие из вас, я знаю, не верят этому и презирают меня за то, что я говорю. Я сам долгое время в это не верил, но теперь вынужден поверить, потому что из-за этих людей меня ждет очень неопределенное и малоприятное будущее. Многие из вас считают себя невинными и гонимыми. Вы гонимые, да, но отнюдь не невинные.
Женщина в широкополой черной шляпке поднялась в середине зала, надела шубу, вышла в центральный проход и, громко стуча каблучками, направилась к двери. Арчер продолжил лишь после того, как она вышла.
- Вам, возможно, покажется странным, что с такими словами обращаюсь к вам я, человек, которого сейчас травят едва ли не больше, чем остальных. Опубликованных обо мне материалов вполне достаточно для того, чтобы господа, не жалующие коммунистов, с легким сердцем зачислили меня в попутчики. В тридцатые годы и во время войны я состоял в некоторых организациях, которые высказывали идеи, также поддержанные коммунистами. Даже рискуя нанести себе еще больший урон, я готов признать: в то время я отлично знал, что я и они - союзники. Но наивно или по здравому рассуждению верил, что не я иду с ними, а они идут со мной. Сегодня многим кажется, что человеку разумному просто не могла прийти в голову такая мысль, но постарайтесь вспомнить атмосферу того времени, когда нацизм наступал, когда не велись разговоры о мировой революции или русской агрессии, когда наше правительство не только терпело, но и поощряло сотрудничество с коммунистами во всем мире. Более того, я не собираюсь извиняться за то, что я думал и делал в те дни, и я ставлю под сомнение честность и правоту тех людей, которые сегодня наказывают меня за тогдашние мысли и действия. Какие бы ни публиковались списки, я никогда не поверю, что попытки спасения республиканской Испании от Франко, Муссолини и Гитлера являлись подрывным актом, а отказ от таких попыток служил интересам американского народа. И что бы ни произошло в будущем, никто не разубедит меня в том, что мы принимали единственно правильное решение, посылая старую одежду или пенициллин в Россию во время битвы за Сталинград.
Кто-то захлопал, это произошло впервые после того, как Арчер начал говорить. Почин подхватили, через несколько мгновений ему аплодировал весь зал. Арчер, глядя на своих слушателей, гадал, искренне ли ему хлопают или в насмешку.
- Времена изменились. Мистер Льюис, безусловно, скажет на это, что изменился я, из трусости или привычки хорошо жить, а может, потому, что я читаю не те газеты. Другие заявят, что коммунисты совершенно не изменились, просто нам стало больше известно об их истинных намерениях. Подозреваю, что в чем-то правы все. Однако мы не сможем найти решение стоящей перед нами проблемы, затыкая рты тем, кто не согласен с нашим мнением, или налагая на себя обет молчания потому, что наша точка зрения на данный момент непопулярна. Учитывая нынешнее положение вещей, меня не удивит, если через несколько лет все сидящие в этом зале, включая меня, попадут в тюрьму. Надеюсь, вы мне поверите, - Арчер впервые позволил себе улыбнуться, - если я вам скажу, что, по моему разумению, страна от этого лучше не станет. Здесь я вроде бы соглашаюсь с мистером Льюисом, который сказал, что мы все в одной лодке и должны слаженно грести, если хотим спастись. На самом деле мы не в том положении, чтобы думать о гребле. Если мы что и можем, так это удержаться на плаву. Потому что, когда придет время браться за весла, я склонен думать, что мистер Льюис и я предложим вам грести в разных направлениях. Мистер Льюис сказал нам, что мистер Бурк окажется в концентрационном лагере, даже если семь дней в неделю будет твердить о том, что он против коммунистов. Мистер Льюис, очевидно, намекал, что мистер Бурк напрасно сотрясает воздух и свое мнение ему лучше бы оставить при себе. Я не могу с этим согласиться. Если я все-таки окажусь за колючей проволокой вместе с мистером Бурком и мистером Льюисом, а также коммунистами, некоммунистами, радикалами, либералами и психами, мне будет гораздо приятнее осознавать, что я попал туда за собственные убеждения, а не за чьи-то еще. Мы не в одной лодке с коммунистами, как бы ни пытались эти самые коммунисты и их противники усадить нас туда. Шериф, который оказывается рядом с камерой, где сидит подозреваемый в убийстве, и пытается остановить толпу, собравшуюся линчевать этого самого подозреваемого, не состоит с ним в одной партии. И если толпа убивает его или вешает на том же дереве, что и подозреваемого в убийстве, он должен до последнего вздоха настаивать на том, что с возможным преступником у него нет ничего общего и он лишь выполняет порученную ему работу… Рискуя вызвать еще большее неудовольствие мистера Льюиса, я тем не менее должен сказать, что нахожусь в оппозиции к коммунистам, и местным, и зарубежным. И большинство американцев меня в этом поддерживают. По моему глубокому убеждению, эти люди, за малым исключением, честны и порядочны, но среди них есть и такие, кто использует антикоммунизм как ширму, чтобы прикрыть фанатизм, разжигание военной истерии, стремление к диктатуре, ненависть к либерализму, прогрессу, свободе слова. Это толпа, готовая вершить суд Линча, и я считаю своим долгом публично осудить этих людей и заявить, что не желаю иметь с ними ничего общего, пусть мне и чужды принципы человека, которого они собрались повесить. Как законопослушный гражданин, я обречен защищать право обвиняемого в преступлении на законный суд, который и должен приговорить его к повешению, если вина будет доказана, или освободить, если выяснится, что он ни в чем не виновен. Но я настаиваю на том, что обвинение - это еще не доказательство вины, критика - не ересь, призыв к переменам - не измена, поиски путей к мирному сосуществованию - не подрывная деятельность. Суды пусть медленно, но создают для нас правовую базу в этих вопросах, и я согласен выполнять их решения, даже если мне представляется, что они слишком жесткие и приняты под влиянием момента. В истории нашей страны известны случаи, когда правое признавалось ложью, когда приходилось пересматривать решения судебных инстанций, и уж тем более я не соглашусь с тем, чтобы наказание предваряло суд, на что направлены циничные и неискренние наскоки на репутации людей, которые, возможно, в свое время выступали за ограничение рабочей недели сорока четырьмя часами, агитировали за то, чтобы над зданиями общественных школ развевался флаг ООН, и даже требовали запретить атомную бомбу. Именно такие наскоки на участников моей программы побудили меня выступить перед вами. Частично из любопытства, а частично из желания сохранить программу, над которой я работал больше четырех лет, я затратил какое-то время на то, чтобы ознакомиться с политическими взглядами актеров и музыкантов, которые попали под подозрение. Некоторые искренне отвечали на мои вопросы, другие предложили мне не совать нос в чужие дела. И, независимо от того, соглашался я или нет с их мотивами, одобрял или нет их политические пристрастия, я пришел к твердому убеждению, что участие этих людей в программе "Университетский городок" не представляло угрозы тому, что мы называем американским образом жизни, и никто из них не совершил деяний, которые заслуживали бы наказания, тем более такого сурового, как лишение всех средств к существованию.
Арчер оглядел море лиц. Ему хотелось сказать многое другое, коснуться сложных и зачастую противоречивых проблем, но он не мог найти подходящих слов. Ему хотелось сказать, что верность, будь то верность человеку или идее, должна иметь какие-то пределы. Он хотел сказать, что озадачен происходящим вокруг и не верит тем, кому все ясно как дважды два. Он хотел сказать: "Будьте милосердны… милосердны к угрозам прошлого и ошибкам будущего". Он хотел предостеречь против Льюиса и его планов создания собственных черных списков, прежде всего потому, что план этот не мог сработать: люди в большинстве своем не фанатики и нацелены на выживание, а потому большинство актеров, сценаристов, режиссеров, музыкантов не согласятся на то, чтобы пожертвовать всем, в том числе и самими гильдиями, ради того, чтобы известные коммунисты смогли продолжить работу. И ему хотелось убедить сидящих в зале, чтобы они не поддавались на предложение Льюиса взять на вооружение самые отвратительные методы, которыми пользовались противники, потому что, какими бы благородными ни были мотивы, методы эти не становились менее отвратительными.
Но ничего этого Арчер говорить не стал. Он оглядел такие разные лица - лица людей, осуждающих его, одобряющих сказанное им, еще не принявших решения, ожидающих продолжения, и сказал следующее:
- Я начал с того, что у меня нет конкретного плана, что я блуждаю в темноте. Боюсь, я не смог чем-либо помочь вам, и теперь многим кажется, что я лишь отнял у вас время. Я думаю, что достаточно ясно изложил свою оценку сложившейся ситуации, но, увы, не знаю, как из нее выбраться. К сожалению, я вынужден повторить слова мистера Льюиса о том, что мне не понравилась ни одна из произнесенных здесь речей, включая его и, возможно, мою. Я надеюсь, что в ходе дискуссии будут произнесены лучшие речи и предложены лучшие планы, а я с вашего разрешения закончу и буду с нетерпением их ждать. Благодарю за внимание.
Арчер сел, уставший, недовольный своим выступлением, хотя проводили его на удивление теплыми аплодисментами. "Очень уж все прозвучало неубедительно, - думал он. - Переизбыток логики, недостаток энергии. Пятнадцать лет назад я бы произнес на заданную тему куда более зажигательную речь, эмоциональную, призывающую к действиям. Но пятнадцать лет назад никто и не заикался о необходимости подобных дебатов".
Сидевшая в первом ряду Френсис Матеруэлл встала и подняла руку. Вставали люди и в других частях зала, они также тянули руки, прося слова.
- Мистер председатель! - прозвенел голос Френсис. - Мистер председатель!
- Мисс Френсис Матеруэлл. - Бурк взмахом руки предложил ей пройти на сцену.
Легкой походкой она прошла к кафедре, красивая, стройная, молодая, желанная, со вкусом одетая, с яркой помадой на губах, с подведенными тушью большими глазами. Арчера она сознательно не удостоила и взглядом. Френсис встала у кафедры, положив на нее одну руку, а вторую уперев в бедро. Зал затих. Во взглядах женщин чувствовалась подозрительность, во взглядах мужчин - тревога. Никто не знал, чего от нее ждать. Несколько мгновений Френсис стояла молча, глядя прямо перед собой. Без шляпки, с зачесанными назад и перехваченными черной лентой волосами, она выглядела очень эффектно. Наверное, многие девушки из маленьких городков представляли себе, что именно так и должны выглядеть покорительницы Нью-Йорка.
Невозможно было бы подобрать лучшего оратора, подумал Арчер. Сексуальная привлекательность, респектабельность, талант, богатство и платье из французской коллекции в одном флаконе. Грозные орудия, бьющие в одну точку ради торжества великой идеи. Арчер заерзал на стуле, вглядываясь в точеный профиль.
- Дамы и господа, - начала Френсис чуть хрипловатым, волнующим голосом, без труда долетавшим до самых дальних уголков зала. - Я с большим интересом выслушала все то, что говорилось с этой трибуны. Особенно мнение мистера Арчера, который высоко оценил мои актерские способности и не сказал ни слова о моих политических убеждениях. Так уж получилось, что для мистера Арчера они не тайна. Чуть больше месяца назад он задал мне соответствующий вопрос и получил на него исчерпывающий ответ.
Арчер пристально наблюдал за Френсис Матеруэлл, чувствуя Нарастающее напряжение и отдавая себе отчет в том, что ему потребуется немало усилий, чтобы усидеть на месте. "Добром это не кончится, - думал он, глядя на это красивое, исступленное лицо, - ой не кончится".
- Сейчас я повторю все то, что тогда сказала ему, - продолжала Френсис своим профессионально поставленным голосом.
Внезапно тревогу Арчера как рукой сняло, ибо он понял, что развязка будет куда более ужасной, чем он мог себе представить, но изменить он ничего уже не в силах.
- Я сказала ему, - Френсис медленно опустила руку, лаская шелк платья, - что вступила в коммунистическую партию в сорок пятом году.
Она замолчала, и в зале, где собрались две сотни людей, повисла неестественная, мертвая тишина, не нарушаемая ни вздохом, ни скрипом, ни шепотом.
- Довожу до вашего сведения, - Френсис оглядела сидящих в зале, - что я и сейчас состою в партии, хотя после окончания нашего собрания я намереваюсь поехать домой и написать заявление о выходе из нее. - Она тряхнула головой, и волосы, стянутые на затылке в хвостик, подпрыгнули и вновь упали на шею. Она вновь застыла с вздернутым подбородком, сияющими глазами, вызывающе дерзкая, экзальтированная. Господи, подумал Арчер, она, должно быть, ударилась в религию. Нашла достойную замену коммунистической идее. И, естественно, выбрала подходящий момент, чтобы объявить об этом при большом стечении народа. Просто написать заявление - это не для нее. Слишком уж она привыкла быть в центре внимания. Арчер вспомнил истории о том, как Френсис внезапно рвала со своими любовниками прямо на вечеринках, публично унижая их в присутствии гостей, рассказывая интимные подробности, которые посторонним знать не следовало. Теперь, на политической вечеринке, она действовала привычными методами, только роль джентльменов, деливших с ней постель, на этот раз играла коммунистическая партия.
Арчер перевел взгляд на передние ряды и увидел, как многие замерли, со страхом ожидая грядущих откровений, озвученных этим хрипловатым, вибрирующим от внутренней энергии голосом. Но лица некоторых людей оставались серьезными и задумчивыми, словно их обладатели не знали, на кого обрушится удар.
- Причина, по которой я выхожу из партии, проста, - вновь заговорила Френсис, - и мистер Клемент Арчер имеет к ней самое прямое отношение. После того как я призналась мистеру Арчеру, что состою в партии, я переговорила с секретарем своей ячейки и получила нагоняй. Мне было сказано, что интересы партийной дисциплины потребуют моего исключения из партии, если я еще раз заикнусь, что состою в ней. И если меня спросят в комиссии конгресса или в суде о том, что я говорила мистеру Арчеру, я должна отрицать все, даже под угрозой обвинения в даче ложных показаний. Мне открытым текстом сказали, что я участвую в заговоре, а заговорщики не должны сообщать кому-либо о своей деятельности. И если я до сих пор этого не поняла, то мне пора избавляться от этих романтических иллюзий. Мне было сказано, что в партии ко мне давно относятся с подозрением, что меня считают политически неустойчивой, а потому не поручают мне действительно серьезных заданий. - В голосе слышалась горечь, и Арчер понял, что Френсис до сих пор страдает от тех ударов, которые нанесли ее тщеславию слова секретаря ячейки. Если бы с ней обошлись более тактично, подумал Арчер, сегодня бы она на эту сцену не поднялась.
- Тот разговор заставил меня крепко задуматься. Я никогда не верила, что участвую в заговоре, и считала журналистов и политиков, которые говорили об этом, сутенерами и проститутками реакции…
Из партии она вышла, отметил про себя Арчер, а вот терминология осталась.
- Внезапно я словно прозрела. Люди, которыми я восхищалась, люди, которые, по моему разумению, боролись за свободу, мир, справедливость… Эти слова… - Тут она впервые посмотрела на Арчера и улыбнулась. А режиссер припомнил, как она говорила ему о том, что за свободу, мир и справедливость боролся ее погибший в бою любовник. - Я поняла, что все это вранье. - Она вновь повернулась к залу. - Я увидела, какие они на самом деле. Я вспомнила, как они радовались, когда в пикетах людей избивали в кровь, когда компании закрывались и рабочих выбрасывали на улицу. Их интересовали только бунты, кровопролитие, несчастья, потому что они могли существовать только в такой вот мутной водичке. Они это знали и прилагали все силы для того, чтобы вода эта никогда не очистилась. Эти люди должны плести заговоры, потому что они неудачники, невротики, психи, и, если бы вода вдруг стала прозрачной, всем и каждому хватило бы десяти минут, чтобы осознать, что они смешны, не способны сделать что-либо путное и опасны.
Ну и дела, подумал Арчер, одни сумасшедшие называют сумасшедшими других.
- Я сама не без греха. - Френсис заявила это громче. Нравилось говорить ей о себе, любимой. - И среди вас есть те, кто может многое про меня рассказать. Но в одном меня обвинить нельзя. Я не заговорщица. И, уж конечно, не участвую в заговоре против своей страны. У меня нет секретов от других. - Она широко улыбнулась, подумав о чем-то своем, но лицо ее тут же стало серьезным. - После того как я приняла решение выйти из партии, мне пришлось задуматься о своем следующем шаге. Должна ли я молчать о том, что я видела и слышала, о том, что мне известно? Должна ли я отойти в сторонку и спокойно наблюдать за манипуляторами, которые используют в своих целях разочаровавшихся, сбитых с толку людей, должна ли я смотреть, как слабеет раскалываемая надвое страна, и ничего не предпринимать? Или я должна хотя бы частично компенсировать урон, нанесенный моими ошибками и упрямством? - И в мгновение ока она превратилась в женщину, которая готова принять мученическую смерть ради благородной цели. - Конечно, куда приятнее держать рот на замке. И гораздо спокойнее. Никто от меня ничего не требовал. Только моя совесть…
Арчер на секунду закрыл глаза. "Френсис, дорогая, - подумал он, - для этого монолога ты выбрала очень неудачного автора. Тебе следовало бы обратиться к кому-то еще".
- Ночь за ночью я не могла спать, борясь сама с собой, - вещала Френсис. А выглядела она при этом так, словно спала по десять часов в сутки и пять раз в неделю делала массаж лица. - И наконец поняла, что я должна сделать. Прийти сюда и рассказать все, что мне известно! И теперь, - она резко сменила тон, перешла от проповеди к дружеской беседе, даже сплетням, - теперь мы перейдем от общего к частностям. Возьмем, к примеру, мистера Арчера. Я не знаю, почему мистер Арчер не стал афишировать мои политические пристрастия, но некоторые мысли на этот счет у меня есть. Мистер Арчер - фигура загадочная, и довольно трудно что-либо понять из того, что он говорит или делает. Раньше я думала, что он человек простой, где-то даже недалекий. Но то, что я узнала о нем в последние недели, плюс его сегодняшняя речь, в которой он говорил одно, предлагая совершенно другое, заставили меня зауважать его. Зауважать за ум, а не за искренность. Мистер Арчер решил не предавать гласности не только мои политические взгляды. Он также скрывал от всех тот факт, что сценарии программы, за которую он нес полную ответственность, четыре года писал убежденный и даже воинствующий атеист. Человек, которому он настолько доверял, что позволял ему водить по ночным клубам свою восемнадцатилетнюю дочь.
- Знаешь, Френсис, - Арчер встал, - я думаю, это уже перебор.
- Мистер председатель, - обратилась Френсис к Бурку, - как я понимаю, слово предоставлено мне.
- Сядь, Клем. - Бурк потянул его за рукав. - Спорить с ней сейчас - себе дороже.