Я опять не успел распечатать письмо.
Не сумел добежать до спасительной главной дороги.
И хрустальное тонкое сердца окно
Не омыл от бессонниц, грехов и тревоги.
Я опять растерял красоту мимолётных мгновений.
Городов перепутал и сёл адреса.
И друзей позабыл телефоны и даты рождений
И коню не засыпал на вечер овса.
Я опять не учёл, не запомнил, не встретил,
Опоздал, не успел, растерялся, устал.
По будильнику вовремя утром не встал.
Красоту бытия, как всегда, не заметил.
Я опять колокольный призыв не услышал,
Не обнял, не утешил, не дал, не помог.
Хлопнул дверью – и с гордостью вышел
И свечу покаянную у Креста не зажёг.
Я опять, зная чью-то беду – не заплакал.
Мимо боли чужой, отвернувшись, прошёл.
И в шеренге бойцовской не вышел на плато.
Я опять в этой жизни себя не нашёл.
– Хорошие стихи, – сказал отец Борис.
– И мне тоже очень понравились, – неожиданно вступил в разговор Геннадий.
И они замолчали – потому что разговаривать больше никому не хотелось. Отец Борис вышел в пустой тамбур, постоял у холодного влажного окна: за стеклом в сумерках проносились поля и леса, мелькали селения – дрожащие огни печальных деревень… Пронзительный гудок паровоза в ночи бередил душу странной тревогой. Вспомнилось отчего-то: "Неистощима только синева небесная и милосердье Бога…" Отец Борис прочитал про себя вечерние молитвы – он помнил их наизусть.
А когда он вернулся в купе – Иван Николаевич и рыженькая Елена уже мирно спали на нижних полках. Не спал только Геннадий – он лежал на верхней полке, закинув руки за голову, – и думал о чём-то своём.
Ночью отец Борис спал плохо. Часто просыпался: в вагоне было душно, а от окна сильно дуло, в соседнем купе долго не ложились – смеялись, разговаривали, выпивали. Крепко уснул уже под утро и, разбуженный громким голосом проводницы, сначала не мог понять – где он вообще находится. Слезая с полки, почувствовал, как сильно болит шея – продуло. Глянул на часы: шесть утра.
Весёлая, бойкая проводница пошла дальше, громким голосом поднимая спящий народ – туалеты в старом вагоне были такими же старыми и закрывались задолго до каждой остановки.
Соседи по купе уже встали. Рыженькая беременная Елена копалась в дамской сумочке, Геннадий уткнулся в ноутбук, Иван Николаевич читал книгу и выглядел, несмотря на свои восемьдесят лет, свежим и бодрым. Улыбнулся отцу Борису:
– Ехать ещё порядочно – часа полтора… Вас ждём – позавтракаем вместе?
И они, как и вечером, быстро накрыли стол и доели вчерашние припасы, в том числе вкуснейший капустный пирог тёщи отца Бориса, Анастасии Кирилловны. Попили чаю, и даже Геннадий не отказался от совместного чаепития. Дорога сближает людей, и им уже казалось, что они давно знают друг друга.
В окно светило весеннее солнышко, солнечные зайчики отражались от стекла, в соседнем купе царила полная тишина – утомились, бедные, ночью.
Сдали постельное бельё, переоделись, а времени всё ещё оставалось много. Понемногу завязался разговор, и Елена спросила:
– Батюшка, вот у меня бабушка – верующая. Я и сама в Бога верю – только в церковь редко хожу, знаете, времени не хватает. А родители у меня совсем неверующие. Бывшие комсомольцы-добровольцы, коммунисты. Папа в райкоме когда-то даже атеистической пропагандой заведовал. Но они очень хорошие, добрые, порядочные люди. Им так трудно перестроиться… Ведь в детстве и молодости они слышали совсем другое…
Геннадий, оторвавшись от ноутбука, хмыкнул:
– Не обижайтесь, но есть такая поговорка: "Горбатого могила исправит".
Отец Борис улыбнулся:
– А ещё есть: "Господь Бог – старый чудотворец". Мы даже не представляем, как и когда Он может привести к вере. Могу рассказать вам об одном своём знакомом.
Неожиданная перемена (история отца Бориса)
Пётр Романович был известным юристом, умнейшим человеком. Он работал в крупном агентстве по недвижимости, обмену и продаже жилья. В городе его очень уважали и даже любили за доброту, бескорыстие, щедрость души. Качества эти не очень-то подходят для работы в его сфере – так и разориться можно, будучи бескорыстным-то. Но – не разорялись. Он мог долго ждать возвращения долга, не брал денег с бедных за консультации – и чудесным образом не терпел убытков.
Люди благодарили позднее, выпутавшись из трудной ситуации, а также советовали другим обращаться к нему – и от клиентов отбоя не было.
Как-то Пётр Романович помог и отцу Борису. Они познакомились близко, и батюшка узнал, что Пётр – некрещеный и неверующий человек. Отец Борис попытался заговорить с ним о крещении, о вере, но собеседник его даже слушать не стал.
Прошло лет десять, и внезапно старый знакомый пришёл к отцу Борису и попросил его окрестить. Каким образом он уверовал, какая перемена произошла в его душе, и что послужило её причиной – теперь уже никто не узнает. Прочитал ли он какую-то книгу? Услышал ли какой-то судьбоносный разговор? Неизвестно. Это тайна, которая осталась между ним и Господом.
Недоумевала даже любимая супруга, которая была в курсе всех событий: внешне в жизни Петра не произошло никаких перемен. Не было ни скорбей, ни болезней – ничего. Не всегда причины лежат на поверхности. Просто Господь позвал его – и он откликнулся.
Пётр Романович крестился в августе, когда в сияющем солнцем храме ещё пахло яблоками и мёдом. В сентябре, когда в церковной ограде золотистыми свечами светились осенние берёзки, он приехал к отцу Борису на исповедь – первый раз в жизни. И, к большому удивлению священника, он исповедовался как зрелый христианин. Называл грехи точно и жёстко, не оправдывая ни один из них, не обеляя себя.
И отец Борис подумал: "Это потому, что он всю жизнь жил по совести. А совесть – это голос Божий в душе человека".
В октябре, под моросящий шум осеннего затяжного дождя, Пётр снова пришёл к отцу Борису уже с женой – венчаться. Пришёл, сильно смущаясь: самому ему стукнуло пятьдесят девять, да и жена отставала лишь года на два. Он сказал батюшке:
– Всю жизнь прожили невенчанные… А сейчас вот хочу, чтобы Господь нас с женой благословил. Поздновато, конечно… Уже внуки ведь у нас… А вот – будто чувствую: так нужно. Очень сильно нужно. Как покрестился – так и почувствовал… Обвенчаешь нас, отец Борис?
Жена Петра Романовича сначала предложение мужа встретила без энтузиазма: что это и зачем это, когда они и так живут хорошо. И для чего людей смешить в их возрасте? Но потом на венчании стояла рядом с мужем притихшая, разрумянившаяся, помолодевшая – счастливая. И батюшка с радостью обвенчал их.
После венчания сказал:
– Пётр Романович, жду вас теперь на службы и на исповедь регулярно. Хорошо?
– Хорошо, – улыбнулся тот.
Но первая исповедь так и осталась первой и единственной в жизни Петра. Потому что в этом же месяце он умер – четырнадцатого октября, на Покров Пресвятой Богородицы. Сердце.
Падал снег, покрывая чёрную землю кладбища чистым белоснежным покровом. На похоронах Петра провожала половина города, и компаньоны по бизнесу плакали на его могиле. Вы когда-нибудь видели, чтобы акулы бизнеса рыдали на могиле коллеги? Вам нужно было всего лишь заглянуть на похороны Петра Романовича.
Как он сумел прожить почти до шестидесяти неверующим и некрещёным человеком, а за три месяца до смерти окреститься, обвенчаться, исповедаться и причаститься – сие есть тайна Божия. Суды Господни – бездна многа…
Вот такая история…
Геннадий подумал и спросил тихо:
– Так, значит, можно и обождать с крещением-то? Бог Сам всё управит?
Отец Борис замешкался: как бы ответить правильно. Ответил Иван Николаевич:
– Всем нам обещано отпущение грехов, если мы покаемся. Но никому не обещан завтрашний день…
И они замолчали, думая каждый о своём. А поезд стрелой мчался через весенние поля, и до конечной станции оставалось совсем немного времени.
Рыбный пирог для тёщи
Над рекой, покрытой предрассветным лёгким туманом, всходило яркое весеннее солнце, робкие пока лучи слегка ласкали лицо. Редкие, сонные чириканья сменялись дружным радостным птичьим хором – здравствуй, новый день! Вот только отцу Борису пока радоваться не приходилось.
Руки, держащие удочку, окоченели, спина замёрзла. Скоро нужно было отправляться на службу – а он до сих пор не поймал ни одной, хоть самой маленькой рыбёшки. И рыбачил-то с детства, знал все хитрости и уловки, и помолился перед тем, как закинуть удочку, – а ничего!
Супруга, матушка Александра, с вечера поставила тесто под рыбный пирог: сегодня к обеду в гости ждали тёщу, Анастасию Кирилловну. После смерти тестя она отказалась от мяса, но была большая любительница рыбки. Кузьма просился с отцом на рыбалку – не взял: с раннего утра холодно, сыро. Да и думал: по-быстрому наловить – и домой. А придётся возвращаться с пустыми руками. Горе-рыболов…
Отец Борис вспомнил старца, схиархимандрита Стефана Карульского, с которым встречался когда-то давно на Афоне. Старец на большие праздники в простоте сердечной спускал со своей скалы в море сеточку и просил: "Божья Матерь, пошли мне рыбки". Тут же вытаскивал – и в сети всегда была рыба.
Батюшка подумал, помялся и охрипшим баском затянул: "Божья Матерь, пошли мне рыбки!" Тут же замолчал, как певец, взявший неверную ноту. Да… Далеко ему до старца Стефана – нет такой веры, нет и простоты сердечной.
Постоял ещё. Вспомнил рассказ отличного писателя, священника Ярослава Шипова, "Три рыбы от святителя Николая". Там немолодой батюшка Михаил идёт на реку и просит Николая Чудотворца о помощи. Рассказывает всё, будто на самом деле беседует со святителем: мол, так и так, он, дескать, понимает, что рыба сейчас не клюёт и клевать не может. Но ему до крайности необходимы две рыбёшки. И перечисляет кому. Кому – это отец Борис помнил уже смутно. Помнил только, что батюшка просил не для себя, а для хороших людей. Один вроде директор школы был, мужик такой понимающий, который разрешил батюшке этому Закон Божий преподавать местным ребятишкам. А вторая – вдова, которой некому было рыбёшки поймать…
И вот: излагает, значит, тот самый отец Михаил свой интерес святителю Николаю – а сам удочку забрасывает и на поплавок посматривает. И вдруг ему святитель помогает – поплавок резко под воду уходит, батюшка подсекает и на берег щуку огромную вытягивает! Это для директора, значит. А потом – раз – и плотвица граммов на шестьсот! Это для вдовицы на пирог сочнейший классического размера…
Отец Борис ещё помялся и решил так же обстоятельно всё рассказать Николаю Чудотворцу. Осмотрелся вокруг – берег был пустынный – и прошептал горячо:
– Святителю отче Николае! Тёща едет! Она – человек очень хороший! И рыбу любит… Матушка тесто поставила под пирог – мне бы хоть одну рыбку поймать! Я понимаю, что щука – это уж слишком большое чудо будет… мне бы хоть плотвы или подлещиков… помоги, пожалуйста! Как я домой без рыбы вернусь?! Матушка ждёт… Кузенька прибежит, в отцовскую корзинку заглянет – а там пусто! Рыбак называется, добытчик…
Поплавок не шевелился. Может быть, отец Борис не умел так убедительно изложить своей просьбы? Он вздохнул, подождал ещё полчаса и стал собираться домой.
Шёл, опустив голову, печалился, поглядывал время от времени на пустую корзину – а солнышко на Пасхальной неделе играло, переливалось, радостно звенел птичий хор, свежий весенний ветер порывами доносил робкий запах молоденькой травки.
И отец Борис постепенно расправил плечи, вздохнул полной грудью, расслабился. Попенял сам себе: с кем равняться вздумал – со старцем Стефаном и с отцом Михаилом, наверняка высокодуховным священником. Улыбнулся, сказал сам себе: эх, ты, Сенька, не по тебе шапка-то! Не умеешь ты ещё помолиться как следует! Расти тебе нужно да смиряться! Ты бы ещё про апостола Петра и чудо ловли рыбы со статиром во рту вспомнил!
От этой мысли стало совсем весело. На самом деле, чего печалиться?! Светлая седмица идёт, и все домашние живы и здоровы, и природа вокруг такая чудесная, и сейчас он пойдёт на службу… А что рыбы не поймал – это уже пустяки… Слава Тебе, Боже наш, слава Тебе!
Матушка Александра открыла дверь, при виде весёлого отца Бориса потянулась к корзине – и застыла в недоумении. Задумалась на мгновение и – мудрая всё-таки у него жена – сказала ласково: "Пирог с капустой – это тоже хорошо. Ещё плюшек побольше сделаю – мама плюшки с сахаром очень любит". И они улыбнулись друг другу.
Не успели отойти от порога – по ступенькам простучал тяжёлый топот, дверь заходила от мощного стука. Отец Борис открыл – на крылечке стоял сосед, двухметровый здоровяк-Володя. Володя застенчиво пробасил:
– Доброе утречко, батюшка! Я тут, это, из Астрахани только что приехал. Там сейчас така-а-я рыбалка! Клёв отличный! Во, гостинец вам привёз!
И протянул увесистый пакет. Отец Борис заглянул – в пакете лежали две довольно большие крупноголовые серебристо-серые щуки.
Умирать – это больно?
Отец Борис возвращался со службы и сильно промок, забыв взять зонт. А забыл из-за непривычного в семейном обиходе неприятного спора.
Вообще-то, его молодая семья: он сам, жена Александра, первоклассник Кузьма и годовалая Ксюшка – жили очень дружно. Высокий, крепкий, черноволосый глава семьи, сильный характером, не по годам рассудительный, и светловолосая, хрупкая матушка, скромная, мягкая, очень подходили друг другу, и семейный корабль благополучно плыл по житейскому морю.
Тем неприятнее была утренняя размолвка, когда Александра внезапно не согласилась с мужем, а стала спорить, настаивать на своём. Впрочем, всё по порядку.
Спина была уже совсем мокрой, и отец Борис ускорил шаг. Лето кончилось мгновенно – не успел оглянуться: Петров пост, Успенский, и вот уже зарядили сентябрьские дожди. Ещё не настала пора погожих деньков с золотом деревьев и горьковатым запахом прелой листвы, просто моросило с утра до вечера, не пуская детвору во двор после уроков.
Из трубы родного дома вился дымок: матушка первый раз с весны затопила печку. Уже на веранде восхитительными волнами разливался запах томлённого в печи борща: семья ждала отца к обеду.
За стол вместе со всеми сел соседский парнишка, Коля, ровесник Кузьмы, круглолицый здоровячок. Из-за него-то и произошёл спор.
Соседка Алевтина, торговавшая на рынке китайскими кофточками и куртками, растила Колю одна. Супы по занятости варила редко, немудрено, что Коля наворачивал борщ за милую душу и косился на кастрюлю в ожидании добавки.
Мальчишки росли по соседству и подружились ещё со времён песочницы и куличиков. Алевтина не препятствовала, когда сын увязывался за Кузьмой в храм. Коле там нравилось, и он часто просил у матушки Александры "такой же крестик, как у Кузи", а то и рвался вслед за другом к причастию. Но проблема заключалась в том, что Алевтина не хотела крестить сына:
– Я что – запрещаю ему с вами в церковь ходить?! Не запрещаю! Дети – они все ангелы! Бог разберётся! А крещение… Вырастет – сам окрестится. Сознательно… У ребёнка должен быть выбор! Дети тоже права имеют! Они не марионетки!
И со значением поглядывала на Кузьму и Ксюшку. Те марионетками себя не чувствовали: Ксюшка – потому, что не понимала, о чём речь, а Кузьма считал себя свободным и сознательно верующим человеком.
Коля рос добрым и ласковым пареньком, он очень привязался к семейству батюшки и стал здесь своим. Немудрено, что все перемены в нём Александра сразу замечала. А перемены происходили.
Чтобы компенсировать свои поездки за товаром и ненормированный рабочий день, Алевтина купила сыну компьютер, и он пристрастился к нему по полной программе. От любимой игрушки мог отвлечь только Кузьма, но тот занимался спортом, и в отсутствие старого друга Коля отрывался, стреляя и давя всё живое. В его новом мире можно было гоняться на машине за пешеходами и давить их, можно было убивать противника разным оружием, убивать и убивать и за это получать очки. Можно было летать с небоскрёба на небоскрёб и парить в воздухе – делать всё, что невозможно делать в реальном мире.
Александра заметила, что Коля стал нервным, дёрганым, он уже не стремился присоединиться к их походу в храм, а уходил играть на компьютере. Когда Кузьма с отцом как-то зашли за ним, даже не сразу повернул головы, чтобы поздороваться. А когда наконец повернул – отец Борис отшатнулся: у ребёнка были страшные глаза. Не просто красноватые от напряжения, а страшные.
Коля стал заговаривать о смерти, и эти разговоры в устах раньше добродушного, смешливого мальчишки казались матушке Александре ужасными: как будто кто-то другой вещал привычным звонким голосом. Коля грустно вздыхал:
– Тётя Саша, а я скоро умру…
– Что ты, Коленька, ты ещё маленький, ты будешь долго жить!
– Нет, скоро умру… А умирать – это больно?
Александра страшно пугалась этих странных вопросов, и вот сегодня утром приступила к мужу с просьбой окрестить мальчика. Из-за этого и вышел спор. Отец Борис возражал, что он не может крестить ребёнка без согласия матери, матушка просила. Нехороший спор, когда они не смогли прийти к согласию.
Вечером заговорили о том же, но отец Борис уже принял решение: он предложил жене сугубо помолиться о том, чтобы крещение Коли состоялась:
– А на помощь мы с тобой позовём тяжелую артиллерию.
– Какую артиллерию?!
– Кузьма, иди сюда. Можешь помолиться за Колю, чтобы его мама разрешила ему окреститься?
Кузя ответ дал решительно:
– Да.
Он очень серьёзно отнёсся к просьбе, и отец Борис даже с некоторым удивлением наблюдал, как сын перед сном уединялся со своим маленьким молитвословом, молился, а потом возвращался в гостиную, сияя, как человек, выполнивший важное поручение. Он молился за друга.
И маленький белобрысый Кузя действительно оказался тяжёлой артиллерией – через три дня Алевтина сама зашла к соседям с просьбой окрестить сына:
– Он странный какой-то стал, и вопросы странные задаёт…
Колю окрестили, а в ближайшее воскресенье он исповедался и причастился вместе с Кузьмой.
Отец Борис и раньше молился за Колю как за родного в домашней молитве, а теперь стал вынимать за него частицу на проскомидии. Матушка тоже молилась за него, прибавляя к ежевечерним поклонам за семью поклоны за отрока Николая.
А через несколько дней предсказания Коли о скорой смерти чуть не стали явью. Услышав страшные крики соседки, отец Борис и матушка выбежали в подъезд и узнали: Коля играл несколько часов на компьютере в свои любимые игры, а потом, когда мать, наварив пельменей, позвала к столу, встал, но пошёл не на кухню, а к балкону. Принёс стул, открыл запертую наверху дверь, вышел на балкон, шагнул в пустоту с третьего этажа и упал на мокрый от дождя асфальт.
В больницу поехали немедленно всей семьёй. Навстречу вышел хорошо знакомый врач-реаниматолог Александр Иванович, высокий, худой, рыжеватая бородка клинышком:
– Здравствуйте, батюшка! Вы всей семьёй – к Коле, конечно? А он уже не в реанимации. Ему у нас делать нечего.
И после мёртвой паузы, почти весело: