О РОСТЕ ПАТРИОТИЗМА
– Андрей Антоныч, повсюду наблюдается небывалый рост патриотизма!
Иногда мне отчаянно жаль нашего зама.
После произнесения этой фразы он победоносно оглянулся.
А оглянулся он в основном на меня – Андрея Антоныч-то напротив него возвышается.
На завтраке в кают-компании только мы втроем сидим.
Не дождавшись от нас со старпомом никакой реакции, зам проговорил не очень уверенно:
– Эти данные поступили из Москвы!
Андрей Антоныч с хрустом разжевал очередную сушку.
– И что самое ценное: в различных патриотических движения участвуют совсем еще молодые люди!
Старпом вздохнул, зам посчитал это за добрый знак.
– Ширится движение в поддержку армии и флота!
Старпом глянул на зама и наконец заговорил:
– Неужели?
– Да!
– А вот меня другое беспокоит!
– Что, Андрей Антоныч?
– Ты диспансеризацию давно проходил? Кстати, Саня (это уже ко мне), что у нас со сроками на диспансеризацию?
– На той неделе начинается, Андрей Антоныч!
– Хорошо! И проследи, чтоб все, включая и группу командования, обязательно прошли. А то ведь хватишься – а уже и поздно! Вот моя бабушка как-то с утра встала и сказала: "Московское время восемь часов!" – так и не уберегли, сердешную. А почему? А потому что профилактику душевных заболеваний надо проводить в плановом порядке. Чтоб не было потом мучительно больно. Так, говоришь, Сергеич, наблюдается рост?
– Небывалый, Андрей Антоныч! – оживает зам.
– Саня! (Опять мне.) И повнимательней там. Чтоб, значит, все специалисты посмотрели.
Не хватит – в Североморске найдем!
– Понял, Андрей Антоныч!
– А в чем этот патриотизм находит сегодня свое конкретное выражение, Сергеич? Дороги они, что ли, подметают или старушкам доживать помогают?
– Дел много. Тут и памятники героям войны, и захоронения, и агитация в школах, и начальная военная подготовка!
– Это когда пацаны в противогазах бегают?
– Не только! Вот увидите, все возродится. Авиация уже получает новую технику. А там и до нас очередь дойдет!
После этого Андрей Антоныч шумно поднялся с места и, сделав мне знак, чтоб я следовал за ним, вышел из кают-компании, сказав перед этим заму:
– Извини, Сергеич, мне с Саней надо поговорить об одном деле!
В каюте, заметив ухмылку на моем лице, старпом проронил:
– Что за веселье?
– Да нет никакого веселья, Андрей Антоныч!
– Значит так, Саня! – старпом был непроницаем. – Ежу понятно: никто на флоте никогда не говорит о патриотизме. На море этим не страдают. Это синдром твердой почвы. А наш зам на моем веку заводит этот разговор уже во второй раз. Так что налицо, я считаю, душевный излом, и все эти свои хихиканья можешь засунуть в одно очень укромное место!
– Андрей Антоныч.
– Все это серьезно. Ты помнишь, чем закончился разговор Герберта Уэлса с Владимиром Ильичем?
– ?
– Они, кстати, тоже говорили о патриотизме. Не помнишь? Сухоткой мозга он закончился! Так что на диспансеризации за замом глаз да глаз! Все понятно?
Я вышел от старпома и подумал: "А черт его знает! Может, действительно душевный излом?"
ПИСЬМА
Здравствуйте, Александр!
Я подводным лодкам отдал девятнадцать лет, из них семнадцать лет подводным аппаратам.
В 1988 году мой экипаж работал на Камчатке, и мы тоже участвовали в подъеме одного и в обследовании другого объекта.
Ситуация была аналогична той, что случилась со "знаменитым" АС-28, едва не потонувшим в августе сего года в бухте Березовая.
Только ходили мы под водой около объекта на цыпочках.
А эти полудурки при неработающей акустике носились там чуть ли не на полном ходу.
Да по сравнению с "Золотой рыбкой", наши 3–4 узла – насмешка.
Видимость у грунта там, насколько я помню, 10–12 метров. И иллюминаторы на подводных аппаратах есть, и сильные светильники, и визуальное наблюдение постоянное.
Но попробуй остановить почти мгновенно полсотни тонн. Обгадишься с ног до головы, но не получится.
"Нету на аппарате мгновенного "стопа". Пяточками в грунт не упрешься".
Я тогда был каплеем, за спиной в отсеке стоял капраз и требовал, чтобы я "подлез" под эту "решетку".
А эта дура размером в половину футбольного поля и поставлена вертикально на длинную сторону.
Ее со времен царя Гороха не обследовали и не чистили. Рыбаки, естественно, на ней после своего траления такого понаоставляли.
Ну, в общем, лезть под нее только в пьяном угаре можно. Пришлось напомнить начальнику, что, несмотря на разность в звании, командир на аппарате я, а не он. Хорошо, мужик умный попался, не стал это оспаривать.
Не полез я под нее.
Тем более, за год до этого, в 1987 году, там уже сидел на зацепе АС-12.
Они вырвались через несколько часов только потому, что рвались с зацепа, как только могли. Откачивали уравнительную, продували балластные и на максимальном ходу (благо на винт ничего не намотали) оторвали что-то там у себя на легком корпусе (сейчас уже не помню что).
Вы же понимаете, глубина непрофессионализма не прощает. А из командиров на АС-28 и на "Георгии Козьмине" профи не было.
И я не профи. Но котелком-то пытался думать.
А в данном случае я даже не знаю, о чем они думали и думали ли они. А если и думали, то чем?
Ну какого хера лезть вслепую. Одно слово: долбоебы.
И такие продолжают служить. Повеситься хочется от стыда.
Могу еще продолжать, но не хочу надоедать.
Честь имею.
Георгий.
Это Никита.
В Тирасполе, конечно, таких боев, как в Бендерах, не было. Но постреливали. Да и вообще там молдаване приглашенные… Навязали нам на шею иностранных журналистов – двух мужиков и двух же баб. Американцы и, кажется, австралийцы. А может, австрийцы, но по-английски все базарили. Ну, они что-то все время снимают на камеры свои, записывают в блокноты тоже. Нам главное, чтоб их не подстрелили. А то ведь могут – не чужие, так свои. Казачки там особенно лихие были, даже типа разъездов по городу устроили. И вот – банальный обстрел перекрестка. Мы их скоренько плечами закрыли, пару очередей дали, за шкирку – и давай мотать.
А на перекрестке явно буча – шмаляют со всех сторон. Ну, этих ведь надо сберечь…
Бегали, стреляли, таскали за шкирку. Потом даже пообедали (у них консервы классные – как открываешь, суп греется или там лапша с мясом, все теплое становится).
А ужинали у казачков. Они их (иностранцев) подпоили самогоночкой, а фотографа научили в дурака играть. И спать уложили – в земляночке. В два наката.
Утром бабы умываться вздумали.
Зубы почистили – мало им. "Надо, – говорят, – голову помыть, и вообще…" Я доложил сразу.
"Найди им баню, где хочешь", – говорят, – "это инокорреспонденты, информационная ситуация…" и т. д.
Солнышко, тепло, хорошо… Едем с этими друзьями на "батоне". Вдруг очередь по крыше. Но эти даже не испугались. "Щаур, щаур, плиз" – то есть больше всего в душ они хотели. А где он, душ-то?..
Водила этого "батона" от перекрестного обстрела зарулил в очень чистенький двор. Трехэтажное здание прямо перед нами.
Крылечко. И мужик курит. В белом халате. "Поликлиника?" – спрашиваю. "Ага", – отвечает. И курит. И видать – пьян мужик. "А душ есть?" – спрашиваю. "Сколько душ, не знаю, а помыться можно, конечно", – загадкой ответил этот перец.
Входим. Бело-серый кафель. Кстати, забыл: воды-то, естественно, не было в городе. В смысле – нормального водоснабжения, разрушено все, бои…
Ну вот, кафель. Мужик этот приносит им шланг. "Из ит щаур?! (Это душ?!)" – спрашивает одна девица. "Другого нет, поливайтесь", – отвечает мужичок. Как его звали, не помню. Он не уточнил.
В общем – двое ребят у входа караулят омовение, я непосредственно в бане с оружием их защищаю (им даже ширмочку провесили посреди зала). И в этот момент мужичок вкатывает прямо к ним такую каталочку никелированную, а на ней – мертвец, ручки скрючены, и давай из шланга его поливать…
Бабы – в ор, мужчины стушились и гуськом к своим шмоткам…
А мужичок со шлангом: "А морг-то у нас краснознаменный!.."
Наше летное училище, расположенное в самом центре города, по периметру было обнесено сплошной каменной стеной высотой метра так под три. Одна из казарм располагалась как раз вдоль этого сооружения на расстоянии примерно 15 метров от нее. Окна ее выходили на забор. А возле окон, конечно же, вечно торчали курсанты в состоянии постоянной готовности увидеть проходящее по ту сторону забора какое-нибудь прелестное создание и крикнуть этому созданию что-нибудь галантное.
Освещение вокруг хорошее, так что даже ночью все видно.
И вот однажды после отбоя один из курсантов спокойно сидел на подоконнике у окна с сигареткой в зубах и предавался мечтам.
А комендант училища именно в этот момент и приступил к своим обязанностям по поиску и поимке преступников-курсантов, не желающих мириться с четырехлетним заточением.
И вот, проходя мимо вышеозначенной казармы, он вдруг услышал шорох. Комендант напрягся, как струна, и весь обратился в слух. С той стороны через забор кто-то лез.
Комендант, как истинный охотник, окинул взглядом пространство между казармой и стеной в поисках укрытия для засады. Взор его остановился на перевернутом набок мусорном контейнере, расположенном прямо под забором.
А набок сей полезный предмет был специально заблаговременно уложен господами курсантами для удобства преодолевания ненавистного забора. Комендант, недолго думая, ныряет в мусорный контейнер и притаивается там в три погибели, ожидая приближения удачи.
Он даже немного прикрыл за собой крышечку.
Тем временем курсант, так беззаботно предававшийся мечтам, сидя на подоконнике, видит, как его товарищ по оружию пытается вскарабкаться на забор.
Карабкается он долго. Романтик тут же бросился на помощь своему товарищу. Выбежав из казармы, он потихоньку подкрался к мусорному контейнеру, в котором притаился комендант, а затем он быстро ударил ногой по крышке контейнера и захлопнул крышку, на конце которой была приделана петелька для запирания (почему-то) этой крышки на замок.
Потом он продел в эту петельку небольшую веточку, валявшуюся рядом с баком, и тем закрепил ее навсегда. В это мгновение с той стороны забора на контейнер грузно свалилось тело, после чего одно тело подхватило другое тело, и вместе они скрылись в казарме, оставив коменданта одного бодаться с контейнером.
Комендант сильно шумел.
Прошло часа полтора, и дежурный по училищу, совершая свой ночной дозор, услышал шум у забора. Мусорный контейнер ходил ходуном.
Дежурный с опаской подошел к контейнеру и прислушался. Контейнер на секунду затих, а потом опять загрохотал.
Приняв все меры предосторожности (а вдруг там чудо лесное), дежурный открыл злосчастную петельку.
Тогда-то на свободу и вырвался джинн.
Всего комендантов было три.
Все трое были схожи образом мышления.
Один наш комендант отличился следующим. Представьте себе: лето, открытый бассейн в центре училища, десятиметровая вышка. На вышке с биноклем в руках комендант. Он устроил себе здесь наблюдательный пункт. Очень удобно наблюдать.
А наблюдает он все за тем же забором.
(Просто я не знаю, наблюдать, что ли, не за чем?)
И вот с десятиметровой высоты он видит, как внизу курсант перелез через забор и побежал в казарму. И тут комендант так увлекся этим делом, что, не отнимая бинокля от глаз, он делает шаг в сторону курсанта, видимо, желая его схватить. На его счастье, бассейн был наполнен водой.
А кричал он криком перелетной жабы.
Еще один наш комендант прославился тем, что с пистолетом гонялся за маленькой собачкой, которая каждый день посещала территорию нашего училища.
Курсанты, выходя из столовой, всегда подкармливали собачку. Собачка эта так привыкла к строю и походным песням, что всегда ходила за строем и подвывала.
А на плацу, стоя за спиной комбата или ротного, когда они подавали какие-то команды, она лаяла им в тон, то есть на своем собачьем языке, видимо, тоже пыталась что-то втолковать "бестолковым" курсантам.
Вот поэтому на нее и повесили бирку с фамилией коменданта.
У коменданта от всего этого постепенно съехала крыша. Он все время гонялся за собакой с пистолетом, полным патронов. Собаку он так и не ликвидировал, а коменданта потом в психушку отправили.
С вами был Игорь.
Уважаемый Александр! Железо заговорило – спасибо, нравится. Вспомнил Северный Двинск и пароходы, завод этот сраный, но могучий. Помню, зимой у сварщика электрод попросил – ватник на дебаркадере повесить. Он открыл каптерку, а они (электроды) греются на электроплитке. Сухие!
В зеленке, если брал молочный суп и рисовую кашу, бабы накладывали по самое некуда, мол, пропился мужик, а я любил эту жрачку – блокадное дите.
Было херово, но хорошо.
Говна много, но и великие мужики попадались – позже не встречал.
Удачи. Георгий.
Было это в самом начале девяностых, когда вдруг все стали независимыми, и остатки Балтфлота, все, что не успели списать и продать в базах, стали срочно вывозить и выводить из Германии, Польши и прочих союзных республик в оставшиеся нашими Калининград и Балтийск.
Причалы нашей тридцать шестой бригады тоже стали прирастать всевозможными "Титаниками", и вот одним из них и оказался "Кугуар".
Был это эсминец лохматого, сталинского еще, проекта, с клепаным корпусом, и поэтому на воде он держался отменно, как ни пытались его утопить в бригаде кораблей консервации в Лиепаевке, откуда он и прибыл на вечную стоянку в Балтийск с попутным ветром и двумя буксирами.
Привязали его намертво правым бортом к плавпирсу, где, пришвартованный левым, тихо дремал мой лихой МРК (малый ракетный корабль, между прочим) проекта 1234.1, где служил я механиком, дожидаясь дембеля по "дискредитации высокого звания советского офицера".
Ну не было тогда таких статей, как "сокращение", не было, и все тут, хочешь уволиться – дискредитируй, что и делалось регулярно под шило и тушенку "Великая китайская стена". Другой еды не было.
В общем, пришвартовали "Кугуар" к нашему плавпирсу и счастливо забыли о нем до лучших времен. А времена были такие, что тащили с пароходиков кто что может, и как-то органично и всеобъемлюще началась в бригаде отчаянная охота за цветным металлом. Я об этом всерьез не задумывался, пока не прихватил своих же матросиков, пытающихся вытянуть с парохода латунный кусок противопожарной магистрали длиной метра четыре и пару пожарных кранов от нее же. При помощи палки и такой-то матери матчасть была восстановлена, но спокойствия мне это не придало. Кто знает, что могут открутить шаловливые ручонки матроса темной ночью на вахте и чем это может обернуться во время очередного проворачивания?
В море, по счастью, почти не ходили (солярки тоже не было), так что оставалось ходить и смотреть, не откручено ли где еще чего-нибудь и не утянуто ли ясным утром по росе. Старпом и штурман от этой "борьбы с призраками" тоже сатанели день ото дня, но сделать ничего не могли.
И вот на самом пике "цветметной" лихорадки кто-то из военных открыл для себя сокровища "Кугуара". Экипажа там не было, зато там было все: медь, латунь, алюминий, короче, мечта бомжа и сладкий сон сталевара. Это было начало конца. Первым агонию эсминца заметил дежуривший как-то по бригаде старпом.
Вышел утром из рубки, потягиваясь, и застыл удивленно… Мачты "Кугуара" демонстрировали уверенный крен в четыре-пять градусов на левый борт, явно выпадая из привычного ландшафта. Старпом сыграл тревогу аварийной партии. Прибежали, откачали, забили в борта деревянные чопики, сменились со службы и забыли ровно до следующего утра, крена, аварийной тревоги и т. д.
Комдив не долго искал ответ на два извечных русских вопроса.
Ответственным за живучесть калеки был назначен я (а кто же еще, как не механик соседей). И что теперь мне было делать? Отвечать – что же еще.
Первым делом я решил ознакомиться с новым заведованием. Взял фонарик, матроса и полез. В трюмах было страшно, но мой матросик ориентировался во чреве "Кугуара" лучше меня, "железный дровосек", блин, и поэтому мы быстро нашли главное. Это были задвижки, клинкетные задвижки кингстонов, те самые, которые открывают, чтоб быстро и с известной песней затопить пароход.
Осмотрев их, я понял, что "Кугуар" не жилец. Они были БРОНЗОВЫЕ! Да, не экономили на флоте при генералиссимусе.
Мелом на переборках темных трюмов я написал: "Придурки, не трогайте задвижки!" – и, вернувшись в свою каюту, быстро написал рапорт на отпуск.
Когда вернулся, от моего нового заведования торчали только мачты, но так как нового крайнего на время моего отпуска назначить забыли, то ни с кого и не взыщешь, а то платил бы я до седых волос за свой "Титаник". Повезло.
Тимофей.
У нас на крейсере из офицеров служил единственный майор. Все обычные капитаны разных рангов, капитан-лейтенанты, морские старшие и просто лейтенанты, ну, в конце-то концов, капитан один, так и тот медицинской службы. А этот, вдумайтесь, МАЙОР.
По-моему, эти два слова на одну букву, в смысле Море и Майор – просто несовместимы. Тем не менее Сидоров был не только майором, а целым начальником финансовой службы. Как занимающий такой важный пост, от вахт и дежурств он был освобожден, поэтому все время в закрытой каюте перебирал свои ведомости, отчеты и прочую финансовую макулатуру. При этом делал ужасно важный вид, и в период тотальной многомесячной задержки жалованья в трудные девяностые годы просто выводил из себя весь офицерский и мичманский состав, тянувший дежурства и вахты, так сказать, не вынимая.
Но майор – он и есть майор, маленький, полненький, иногда создающий впечатление случайно попавшего на крейсер сухопутного офицера, ему и применение в дежурно-вахтенной службе было найти крайне проблематично. Помощник командира, видно, из большой любви к майору и нелюбви к вечному отсутствию у последнего денег на зарплату постоянно ставил майора в график ночных проверок несения службы дневальными по кубрикам. Исключительно в "классное" время, то с 3 до 4 утра, то с 4 до 5.