- Эй, сапожник, куда это ты его дел? - проблеял аббат. - Пускай он выходит. Я ему ничего не сделаю. Я пришел только за тем, чтобы его исповедать...
Свисавшие с потолка полосы копченого сала внезапно придали его мыслям другое направление.
- Еды у вас хватает, - заметил он. - С таким запасом вы до апреля дотянете!
Жена торопливо уложила ребенка в постель. Она видела, что теперь против нее четверо мужчин, и от этого ее охватила ярость отчаяния. Она искала глазами какое-нибудь оружие, но не нашла ничего, кроме лежащего подле плиты маленького кухонного топорика, которым она колола дрова перед обедом.
- Ах вы, злодеи! - крикнула она. - Вы опять явились? Видно, нет такого позорного дела, на которое бы вы не пошли! Убирайтесь отсюда, висельники! Да что же, во имя Бога, вы хотите сделать с моим ребенком?!
- Молчи! - каркнул аббат. - Уж мы-то знаем о тебе хорошие новости! Ты что же, клялась своему мужу в верности, а теперь он находит у тебя другого, а ты притом еще смеешь разыгрывать из себя местную... Тьфу на таких баб! Где твой любовник?! Давай его сюда!
Потрясенная жена вскочила, не зная, что сказать. Сапожник покраснел до ушей.
- Что ты мелешь! - рявкнул он. - Стыдно тебе говорить такое. Гляди, как бы я не наломал тебе горб! У моей жены нет никакого любовника. Кто такое скажет, тот лжец.
- Как? - вскричал аббат. - Разве ты сам не говорил, что застал ее в постели с черным мулатом, забывшим честь, да еще и с обрезанным, который не ест свинины?!
- Об этом я вам не сказал ни слова, - рычал сапожник. - Сдается мне, тебе захотелось трепки!
- Хватит болтать! - вмешался англичанин, бросая свою шляпу па стол. Мы пришли, чтобы уложить его на четыре фута под землю. Мне все равно, спал ли он с твоей женой или с кем-нибудь другим - да хоть с тобой самим! Где он? Что-то я его не вижу!
Сапожник тяжело вздохнул, повернулся и указал на ребенка, мирно спавшего под весь этот шум на кровати. К его щечке прильнул лепесток камелии из ванны.
- Вот он, - сказал сапожник.
От удивления у аббата вытянулось лицо, а англичанин застыл со шпагой в руке, глядя на хозяина так, словно куры расклевывали его завтрак.
- Да это же ребенок! - пророкотал он.
- Ребенок... - проблеял аббат.
Сапожник вздохнул. Жена стояла перед кроватью, дрожа всеми членами, но руки ее крепко сжимали топор.
Немой "капитан" медленно выпрямился, шагнул к плите и встал у самой топки. Он уставился на женщину мрачным взглядом, по на его бледном лице не шевельнулся ни один мускул.
Англичанин наконец обрел дар речи.
- Что, к дьяволу, ты обо всем этом думаешь, дон Чекко? - спросил он.
- Я думаю, что нам за это заплатили, сэр Томас! - ответил аббат. - А все остальное нас не касается.
- Но это же поганое дело, дон Чекко! - пробурчал великан сквозь рыжие усы.
- Вы не должны спрашивать, как и что, - зачастил сапожник. - Вы должны сделать то, ради чего я вас нанимал. Сорок скудо вы получили...
Англичанин не удостоил его ни словом, ни взглядом.
- Я солдат, дон Чекко! - начал он. - Вы знаете, что я прошел семь войн - в Германии, Испании и Ломбардии... И когда я наношу удар шпагой, я хочу, чтобы мне тоже могли ответить ударом, иначе это дело мне не в радость. И я думаю, что эта работа не для меня, а скорее для вас, ведь дитя не может защищаться.
- Тут вы правы, сэр Томас! - согласился аббат.
- Вот поэтому я и думаю, это дело не для меня, а для вас, дон Чекко!
- Благодарю, сэр Томас. Но я рассчитываю на то, что вы возьмете на себя женщину, а то она с топором... Вы же знаете, что я мирного нрава, а она, кажется, может и убить.
- Ну же, вперед! - скомандовал англичанин, но сам так и не тронулся с места.
- Хватайте же ее! - взвизгнул аббат.
И в этот миг немой "капитан" поднял руку.
Он погладил себя по правой щеке, указал пальцем на шею, надул щеки, сжал кулак и тронул кончиками пальцев свой подбородок. После этого он повернулся к выходу.
Англичанин вогнал свою шпагу в ножны, схватил шляпу, сплюнул и резко бросил:
- Мы уходим! Так приказал капитан. Он говорит, что мы сражаемся с мужчинами, а баб и детей не трогаем. Так он сказал, и я с ним вполне согласен. Я возвращаю тебе твои сорок скудо. Вот они, сосчитай; пока их только тридцать два, потому что нам пришлось заплатить долг у "Дяди Паскуале" и за треску, и за маринованную репу, но мы вернем остальные. Бог велел, сапожник!
Он бросил деньги на стол и вышел.
- Благослови тебя Бог! - крикнула вдогонку жена, все еще полумертвая от ужаса, но уже счастливая, и глянула на немого, но и гот уже выходил на улицу, не глядя на нее. - Я всегда буду считать тебя моим благодетелем, и, видит Бог, ты подлинно рыцарь. Небо да вознаградит тебя! Я уж и не знаю, зачем ты взялся за подлое ремесло бандита - оно, не дай Бог, доведет тебя до веревки, - но тысячу раз спасибо тебе! Я свою мою жизнь буду помнить тебя. А тебе что еще надо, почему ты не уходишь с ними?!
Маленький аббат все еще стоял у двери, посмеиваясь и потирая руки...
* * *
Он подождал, пока шаги двоих приятелей не стихнут вдали, а потом с доверительным видом повернулся к сапожнику и сказал:
- Они славные мужики, только жаль, что не больно-то соображают... С ними у меня еще будут неприятности. Для меня, видишь ли, это такая малость, и если ты мне одному заплатишь сорок скудо...
- Выгони его, Липпо! - взмолилась жена в ужасе.
- Я не шучу! - тихо возразил аббат. - Но она на голову выше меня, и у нее топор. Она запросто может...
- Не слушай его! - завопила мать. - Во имя всего святого, не слушай эту сволочь, вели ему убираться!
Сапожник повернулся. Он смотрел на оружие в руках у жены и яростно тер свой лоб.
- Брось топор! - прохрипел он.
Она смотрела на него скорбными глазами и не шевелилась. Ребенок проснулся и принялся ловить ручками воздух и плакать. Он, видно, был голоден.
- Брось топор! - повторил муж с угрозой в голосе и двинулся на нее.
Тут жена поняла, что все погибло. Отчаяние овладело ею, ибо помощи ждать было неоткуда. И тогда она бросила топор на пол...
- Пусть он уйдет... - простонала она. - Если это должно случиться, так лучше я сама это сделаю... Я обещаю тебе. Только прошу: выгони его, я не могу его видеть!
Сапожник настороженно глянул на нее, Его разбирало сомнение в том, можно ли довериться ей, а она продолжала:
- Я всегда была тебе доброй женой. Не гневись на меня, ведь это мое дитя... Ты сам знаешь - я во всем подчинялась твоей воле. И если так должно быть, то дай мне побыть с ребенком зту ночь, а рано утром - ты еще будешь спать - я сделаю это. Но этот должен уйти, гони его прочь!
Ребенок кричал все громче. Сапожник медленно повернулся к аббату.
- Уходи! - приказал он. - Возьми свои деньги и исчезни, ты мне больше не нужен.
Потом он вернулся к жене и так легко, как только мог, положил свою огромную черную кисть ей на плечо.
- Успокойся и не плачь! - прошептал он. - Поверь, это дело давно предусмотрено в Божиих книгах!
* * *
Наутро сапожник очнулся в своей мастерской совершенно усталый и разбитый. Целый час он слушал, как жена бродила по комнате плача, вздыхая, молясь и разговаривая с ребенком. Потом стало тихо. И сапожник подумал дело сделано. Он встал, скользнул к двери и прислушался. Из комнаты доносилось тихое, мерное дыхание. Жена спала...
Она проснулась лишь поздним утром, но сразу же вскочила и кинулась в мастерскую. Едва войдя, она взяла из угла метлу и принялась мести пол, как во всякий другой день. Лицо ее было спокойным и отрешенным, на нем не было видно ни малейших признаков волнения. Оно было почти веселым, как если бы она только что встала со стула в исповедальне, получив отпущение грехов.
Добрую минуту смотрел на нее сапожник. Он не знал, что и подумать. У него не укладывалось в голове, как она могла оставаться спокойной после того, что совершила. Наконец он спросил:
- Ты сделала, что обещала?
Жена молча посмотрела на него, улыбнулась и покачала головой.
- Говори потише! - сказала она. - Он еще спит!
- Спит?! - рявкнул сапожник. - А что ты вчера говорила?!
- Липпо! - спокойно произнесла жена и опустила метлу. - Твой святой Иоанн ошибся. Святые тоже иногда ошибаются. Он сказал тебе не по Евангелию, нет. Этот ребенок - не Антихрист.
- Не Антихрист? - гневно крикнул сапожник. - Что ты можешь знать о таких вещах? Разве ты не сбежала из монастыря?!
- Да, сбежала, - все тем же ровным тоном сказала женщина. - Но раз уж ты так хочешь, то должен узнать все. Ты же знаешь, как много у меня было дел и как часто я уходила из дому. Да, это мой ребенок. Но не твой! Его отец не убийца! Он уважаемый человек, его знают во всем королевстве. Он проповедует слово Божие, и за это всюду высоко почитаем.
Сапожник так и застыл с открытым ртом. А она между тем продолжала:
- Да. Я сбежала из монастыря. Я сбежала от ужасной работы. Мне было хорошо с тобой, ты это знаешь. И, конечно, это мой ребенок. Но его отец не убийца, нет. Он высокоученый и уважаемый человек... Я тебе никогда об этом не говорила, - продолжала она с усилием, - но ты должен это услышать. Ты не отец ребенка. И этого не мог знать твой Иоанн, ведь святые на небе не могут уследить за каждым ребенком.
- Так это не мой сын? - прошептал сапожник, и вся мука последних дней схлынула с него, и чувство освобождения овладело им. Он испытал глубокое блаженство, ибо этот злосчастный ребенок был теперь чем-то чужим, далеким от его жизни.
- Значит, я не отец! - проворчал он сквозь зубы, оглядел мастерскую и продолжил: - Видишь эти необработанные кожи? Три дня я не притрагивался к работе. Теперь я даже не знаю, что и делать. В любой час может прийти виноторговец и затребовать свои сапоги. В хорошую же переделку ты меня втравила...
Он осторожно отворил дверь комнаты и с минуту глядел на спящего ребенка.
- Сейчас он проснется, - сказал он, затворяя дверь. - Вон как шевелит ручками. Ну и воздух же у тебя в комнате! Дай ему сразу молока, а то сейчас реву не оберешься!
И только в это мгновение до его сознания в полной мере дошло, что он не является отцом ребенка и что его жена изменила ему с другим мужчиной. При этой мысли его охватил гнев.
- Значит, я рогоносец! - зарычал он. Жена не отвечала.
- Я рогоносец, так выходит! - кричал он в ярости. - А кто же, к дьяволу, его отец, и вообще, как это случилось?!
- Его отец - настоятель церкви в Монтелепро, - отвечала жена. - Я же тебе уже сказала. А как это случилось? В ту ночь - а было это за три дня до нашей свадьбы - в Монтелелро прошел сильный дождь, и я сильно промокла, а потому сняла одежду и развесила у плиты сушиться. Вдруг на кухню вошел господин настоятель, и... я уж и сама не знаю, как это все вышло.
- Ах, этот ублюдок поп! - крикнул сапожник. - На исповеди он грозит человеку всеми дьяволами ада, а сам видит одни только бабьи юбки, забывая при этом и Бога, и Троицу, и праотцов, и рай, и чертей, и вес на свете! Ну, я ему покажу! Его уши драные только от него и останутся. Я уж с ним так рассчитаюсь, что он больше ни одну бабу не захочет.
- Липпо! - испуганно вскричала женщина. - Не трогай его, ведь это было давно. Он больше обо мне и не думает.
- Ах ты наглая вошь из поповского племени! Так он о тебе больше не думает? Ну, так я ему напомню!
- Не забудь, Липпо, что он служит святой церкви!
- Вот я ему и врежу по горбу за всю святую церковь! Чтобы ни один христианин эту мразь больше знать не хотел! - грозился сапожник. - А что ты не виновата, я тебе не верю. Погоди, вот вернусь, ты еще свое получишь!
С этими словами он схватил свою толстую дубовую палку, которой загонял в стойло упиравшихся мулов.
- Я убью его! - сказал он решительно. - Я уничтожу этого грязного пса среди попов, этого трижды проклятого вора, эту скотину! Если придет виноторговец Тальякоццо, скажи ему, что его сапоги еще не готовы - с ними, мол, много работы. Вообще-то, я ими еще и не занимался, но этого ты ему не говори. Пусть подождет! Я ему должен задаток, но скоро все сделаю... А ты ступай, покорми ребенка, слышишь? Он уже не спит!
И он быстрым шагом отправился в Монтелепро.
* * *
Он представлял себе этот район как часть города с каменными стенами и двухэтажными домами, с просторной базарной площадью и гостиным двором, с красивыми аллеями, улицами и каменными колокольнями, но, когда после пятичасового пути он поднялся на вершину горы, то увидал лишь кучку бедных домишек, где жили козопасы. Это и было Монтелепро, и дом священника выглядел немногим лучше пастушьих.
Священника не было дома. Поскольку он уже составил и накрепко запечатал у себя в голове воскресную проповедь, то решил прогуляться в соседнюю деревню к мельнику, с которым хотел договориться о том, сколько зерна и сена следует получить хозяйству храма. Сапожнику пришлось долго ждать на деревянной скамье перед домом священника. Поглядывая по сторонам, он заметил нескольких детей, игравших в песочнице; у всех у них были светлые волосы и брови, и все они были очень похожи на злополучного ребенка его жены. Он ничуть не удивился этому, ибо твердо уверовал к то, что священник имеет связи со всеми женщинами и девушками прихода. Однако чем больше он думал об этом, тем жарче разгорался в нем гнев на недостойного пастыря. Он сшибал палкой головки осота и бормотал:
- Козел среди попов! Мошенник!
Наконец священник вернулся домой. Он был очень утомлен и еле дышал после торопливого подъема в гору. В одной руке он нес освежеванную тушку зайца, в другой у него был носовой платок, которым он поминутно вытирал свое круглое, раскрасневшееся от жары и мокрое от пота лицо. Он уже знал, что кто-то дожидается его у дома - ему сообщил об этом встречный мальчишка. Но он полагал, что незнакомец явился по поводу погребения или крестин, а может быть, и для того, чтобы купить головку козьего сыра. Поэтому он очень удивился, когда разъяренный сапожник подскочил к нему и, потрясая палкой у него под носом, заорал:
- Вот так поп! Настоящее зеркало святости! Скажи-ка, что ты сделал со своей служанкой?!
- Я послал ее с утра на огород! - испуганно крикнул священник. - А что, она еще не вернулась? Изабелла! Изабелла! Да вот же она!
Он подал зайца старой служанке, выбежавшей из дома с простыней в руке, и сказал:
- Возьми его и приготовь в бульоне с уксусом, лавровым листом, травками и мускатным цветом, как я люблю. Мне его дал мельник из долины. Он сегодня ночью поймал его в петлю. Не каждый день нам так везет.
- Мускатный цвет кончился, - возразила старуха, осматривая зайца. - Да к тому же для бульона надо бы фиалковых листьев и перца горшком...
- Так сходи к торговцу в Капранику. Если бы я знал, сам бы тебе все принес. Так что? Чего ты хочешь от моей служанки?
- Да я не эту имел в виду, - сказал сапожник уже почти спокойно. - Я говорю про другую служанку, которая была у тебя раньше. Чудесные примеры богоугодного поведения подаешь ты своей пастве!
- Та, что служила раньше? Да, верно! Ту я прогнал, так как был ею недоволен. Мало того что она выпивала псе молоко из горшков и воровала свежие яйца из-под несушек, так еще стала таскать у меня из карманов медяки, которые крестьяне платили за восковые огарки. К тому же она была глупа, ленива и зловредна. Она и сейчас где-то поблизости шляется - еще вчера я ее видел...
- Сколько же у тебя было служанок? - вскричал сапожник. - Так, глядишь, и голова кругом пойдет! Нет, я и не ту имею в виду, а другую, к которой ты однажды вошел в кухню, когда она в одной рубашке сидела у плиты. Это было прошлой весной. Ну что, теперь вспомнил?
- Изабелла! - позвал священник, и служанка, уже было собравшаяся в дорогу, подошла к нему. - Слушай внимательно! Из-за пустых вопросов этого человека я чуть не забыл самое главное. Когда будешь у торговца, возьми еще полфунта ладана. У меня ни зернышка не осталось, а завтра воскресенье. И пусть он его запишет в долг, как перец и фиалковый лист!
Лишь теперь он повернулся к сапожнику.
- Так вот! - нетерпеливо сказал он. - Я не знаю, чего ты от меня хочешь! Прошлой весной меня тут еще и не было. Тогда я служил в Фонтанилле, если ты знаешь это место. Это в двух днях пути отсюда.
- Так, значит, ты здесь меньше девяти месяцев, - пробурчал сапожник. - Жена мне не сказала, что у вас теперь новый священник. А где прежний? Я должен видеть именно его, и уж ему-то я скажу кое-что насчет его служанки!
- Этого достойного старца я очень хорошо знал, - сообщил священник. Он умер. Господь упокоил его душу. Семьдесят шесть лет он прожил в этом приходе и за одно это удостоился небесного блаженства. Ведь здесь такая нищета и скудость, что никто другой не захотел бы поехать сюда. На этих каменистых почвах ничего не родится...
- Как?! - воскликнул сапожник. - Или я не попал в Монтелепро, или ничего не понимаю. Вот же архиплут среди попов! Ему скоро сто лет, а он все еще, как самый настоящий козел, гоняется за своей служанкой.
- Замолчи! - гневно приказал священник. - Что ты несешь? В тебя что, дьявол вселился? Ты, дубина, грубый чурбан! Или ты будешь говорить об этом достойном пастыре с почтением, или сейчас же уберешься прочь. В последние годы он почти ослеп и был так слаб, что еле мог держать в руках требник!
- Но это невозможно! Не может быть, чтобы он был так стар, - вдруг выговорил сапожник, потрясенный внезапным подозрением.
- Не понимаю, почему тебе непременно хочется со мной спорить! - еще более гневно ответил священник. - Уж мне-то известно, сколько ему было лет. А если ты не веришь, могу показать документ.
Сапожник глядел на него с выражением ужаса на лице. Только теперь он понял, что жена выдумала всю историю со священником, чтобы уберечь ребенка от смерти.
Еще минуту он стоял, понурив голову, а потом повернулся и, не говоря ни слова, помчался обратно по горной дороге. Священник смотрел ему вслед, качая головой.
В город сапожник пришел поздним вечером. Он был голоден и выбился из сил, так как провел на ногах одиннадцать часов и не съел за день ни крошки хлеба.
Улица Веттурини в тот вечер выглядела необычно. Прежде люди всегда стояли у ворот и болтали друг с другом до поздней ночи, а сегодня двери и окна во всех домах были закрыты, и никого из жильцов не было видно на улице. Только когда сапожник пробегал мимо дома торговца пряностями, там приоткрылось окно, и чья-то рука украдкой махнула ему. Но сапожник не заметил этого знака. Правда, еще издали он увидел, что дверь его дома была открыта, но скорее удивился, чем встревожился. Он сразу прошел в мастерскую и зажег спет. И только тут услышал шорох за спиной. Не успел он обернуться, как три человека в форме королевской стражи набросились на него. После короткой схватки его связали и повели в городскую тюрьму.
* * *